— Прости, мам. Я не сообразила, который час, — честно отвечаю я.

— Мы с твоим отцом подумывали приехать завтра и привезти тебе посылочку с вкусняшками. И может, сходим поужинать с тобой.

— Я не на учебе, мам. Вот почему я и звоню. Я даже не в Нью-Йорке.

— Что значит ты не в Нью-Йорке? Ты уверена, что ничего не произошло? Где ты?

— Я получила стажировку по фотографии и графическому дизайну. Это возможность всей жизни, — увиливаю я. — Здесь есть кампус Сиракьюс, куда я отправляю отчеты.

— Где «здесь», милая?

— В Лондоне.

— Ты в Лондоне, то есть в том Лондоне, который в другой стране? — кричит мама. Я слышу, как отец на заднем плане спрашивает, что происходит. Может, стоило подождать со звонком, пока голова не пройдет.

— Да, мам. Вот почему я боялась вам рассказывать. Мне двадцать один, а вы все еще обращаетесь со мной, как с ребенком. Я всегда была ответственной дочерью и студентом, никогда не давала поводов для беспокойства. Пожалуйста, уважайте мое решение и верьте, что я способна принимать решения относительно своего будущего.

На другом конце линии тишина. Она бросила трубку?

— Мам?

— Я здесь, дорогая. Я слышала твои слова. Мы оба. Я включила громкую связь, чтобы твой отец услышал, что происходит.

— Мне пора идти. Мы можем поговорить об этом в нормальное время. Вдобавок, не хочу, чтобы вам пришел заоблачный счет за телефон.

— Все в порядке, милая. Ты абсолютно права. Мы просто волнуемся. Жаль, что ты нам сразу не рассказала, я не хочу, чтобы ты боялась нам что-либо рассказывать. — Мама протяжно выдыхает. — Конечно, мы счастливы за тебя. Пока теленок не будет в безопасности, спать мы не пойдем, поэтому я хочу, чтобы ты рассказала нам об этой стажировке.

Это было не совсем то, что я ожидала. Может, мне стоило постоять за себя уже давно. Я рассказываю родителям об особняке, моделях и Блэйне. Они рады слышать о стипендии и гранте для этой поездки и о том, что все добры ко мне. Я объясняю особенности стажировки, чему надеюсь научиться, какие перспективы появятся после ее окончания. Проговорив с ними полчаса, я рада, что смогла развеять их опасения. Счет за разговор будет огромным, поэтому в следующий раз разговоры должны быть короче. Я обещаю держать их в курсе и завершаю звонок.

Мне нужно рассказать Валери, как все прошло, но я позвоню попозже, в нормальное для нее время, потому что не хочу ее разбудить. К счастью, мои родители не спали. В животе небольшой дискомфорт, поэтому мне нужна еда. Блэйн сказал, что мы можем сами себе готовить из того, что есть, и сами за собой убирать после этого. Если нам нужно что-то особенное, необходимо вписать это в список покупок до понедельника. Понятия не имею, где находится этот список, но использовать его не собираюсь. По большей части, у меня есть все, что мне нужно — я буду рада всему, что есть на кухне. Мне все равно нужно экономить выделенные деньги.

Спускаюсь на кухню. Оглядываюсь и медленно открываю холодильник. Так странно пользоваться продуктами, за которые не платила. Достаю двухпроцентное молоко, а на холодильнике замечаю упаковку хлопьев «Голден Грэхемс». Внешний вид отличается от американского бренда, но это все равно мои любимые хлопья. Тянусь за ней, но не могу схватить. Встаю на носочки, но все равно не дотягиваюсь. Даже подпрыгиваю пару раз, но все тщетно. Уф, зря попрыгала. Моя медленно утихающая головная боль вернулась, а в животе все крутит. Хреново иметь рост в сто шестьдесят два сантиметра, когда перед тобой что-то лежит высоко. Я чувствую его присутствие, прежде чем вижу. Бросив взгляд в сторону дверного проема, вижу, как Хантер стоит, прислонившись к косяку с ухмылкой на лице.

— Закончила? — спрашивает он и заходит на кухню с голым торсом и босой.

Почему босые ноги так заводят? Его джинсы сидят низко, выставляя V-образные мышцы и вены, которые хочется облизать. Я поднимаю взгляд и вижу, что он смотрит на меня с понимающим видом. Спалилась.

— Эм, нет, не закончила. Не могу достать дурацкие хлопья, а на эти красивые стулья вставать не хочется, — бормочу я.

— Это потому, что тебе не нужна эта сахарная хрень. Особенно с твоим похмельем. Тебе нужна нормальная еда.

— Ох. Спасибо за таблетки и апельсиновый сок, что ты оставил. Это было очень мило с твоей стороны, — говорю я, внезапно вспоминая про манеры.

— Всегда пожалуйста. Я собираюсь приготовить себе омлет. Не хочешь?

Почему его британский акцент должен быть таким чертовски милым?

— С удовольствием. Спасибо.

— Знаешь, не нужно меня столько раз благодарить, — замечает Хантер. — Я не хороший парень, поэтому чувствую себя странно.

— Но ты добр ко мне, а я воспитана хорошо. Как-то тяжело не выразить признательность.

Он таращится на меня… Серьезно, таращится. Делает шаг ближе и хватает за подбородок. Я чувствую его дыхание на своем лице, пока он поворачивает мою голову из стороны в сторону. Какого черта он делает?

— Что?..

— У тебя глаза разного цвета. Почему я раньше не замечал? — спрашивает он, рассматривая меня. — Голубой и зеленый.

— Это называется гетерохромия. И ты не видел, потому что я не хочу, чтобы люди это видели. У меня линзы карего цвета, наверное, в какой-то момент я их потеряла.

— Почему ты прячешь такую красоту? Что-то настолько редкое, что делает тебя другой.

Я отталкиваю Хантера и открываю холодильник, чтобы взять молоко.

— Я уже достаточно другая. Мне не нужно быть еще большим фриком, чем сейчас. Ты добавляешь молоко в омлет?

— Ни за что. И ты не фрик. Тебе нужно быть увереннее, подруга. Взгляни на себя по-настоящему.

— Оно придает яйцам форму. И мне хватает уверенности, — возражаю я.

На самом деле, мне не кажется, что со мной что-то не так, но есть глупые и осуждающие люди. Предпочитаю не давать им еще больше причин, чтобы косо на меня смотреть. На десятку не претендую, но мне и с этим нормально.

— М-м. Я лучше всех готовлю яйца. Увидишь. Просто сядь и готовься удивляться.

Я наблюдаю, как Хантер достает яйца, грибы и шпинат вместе с помидором.

— А как же сыр? Нельзя готовить омлет без сыра.

— Я не ем молочные продукты, кроме мороженого, — усмехается он. — На твою порцию я положу тертого сыра.

Хантер достает смесь из четырех натертых сыров, и я улыбаюсь. Этот парень добрее, чем думает. Интересно, неужели ему кто-то причинил боль?

— Спасибо.

Он закатывает глаза с притворным раздражением. Я продолжаю наблюдать за ним, как он двигается по кухне. То, как он готовит, на удивление сексуально и так по-домашнему, и мне вдруг хочется то, чего хотеться не должно — пробуждается голод отнюдь не к яйцам.

— Ты снова трахаешь меня взглядом? — спрашивает Хантер, стоя спиной ко мне и переворачивая омлет.

— Что? Нет! Я не трахаю тебя взглядом! Что это вообще значит?

Он выключает конфорку, выкладывает омлет на две тарелки и проходит мимо меня. Я иду за ним к столу.

— Ты часто так делаешь, знаешь? Пялишься на меня, испуская сексуальные вибрации.

— Это нелепо. Я даже не думаю так о тебе.

— Так? — Он так близко сейчас, что, прижавшись спиной к обеденному стулу, я чувствую его твердость своим животом. У меня перехватывает дыхание. — Или так? — спрашивает он, убирая волосы с моего плеча.

Я прижимаю руки к прессу Хантера с единственной целью оттолкнуть его. Святой боже, он твердый, как камень.

— Я думаю о тебе лишь как о д-д-р-р-уге, — заикаюсь я.

— Ты хочешь трахнуть всех своих друзей или только меня? — интересуется он. — Ты все еще думаешь о том, чтобы просто потрахаться?

— А сейчас ты стопроцентно издеваешься надо мной. Я не хочу заниматься сексом с тобой и никогда не говорила о том, что хочу просто потрахаться.

— Я ничего не говорил про секс. Я сказал «трахаться»… это другое. А прошлой ночью ты спросила меня, каково это «просто трахаться». Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, дорогая.

— Я налью нам апельсинового сока, — говорю я, не зная, что еще сказать.