– Это точно, – ответила Захарьина.

– Да, забыл сказать самое интересное. Сейчас эта Лариса-Оксана живет в домике матери в городе Новоазовске. Думай, Аня, что с этим делать. Но полагаю, что официальные ответы на российские запросы придут не раньше, чем через недели две.

– Пусть над этой историей думает Михаил Борисович, – грустно ответила Анна. – Это его личная жизнь.

После некоторой паузы она сказала Анохину:

– Давайте прощаться, Андрей Алексеевич, мы с Федором Петровичем поедем за подарками. Завтра вечером мы отбываем в Питер. В субботу исполняется три года нашей Верочке. Мы должны быть во всеоружии.

– Как время быстро летит, уже три года, – вежливо парировал Анохин, вылезая из автомобиля Измайлова. Майор устало поплелся к своему потрепанному фордику.

– Анюта, – сказал Федор Петрович, – все вопросы с билетами я решил. Твой любезный друг Борис Николаевич предупрежден, будет ждать нас.

– Тогда я сейчас сообщу о нашем приезде Михаилу Розенфельду, – сказала Анна. – Иногда я думаю, Федя, как я жила без тебя. Ты ведь как каменная стена. В любой момент. Ну, давай поехали. В добрый путь.

Утро началось с допроса Володи Крохина.

Молодой человек сидел, нахохлившись, и упорно отводил глаза, стараясь не встречаться взглядом со старшим следователем по особо важным делам. Захарьина, напротив, была сама любезность и всем свои видом демонстрировала расположенность к сидевшему перед ней человеку.

– Скажите, пожалуйста, Владимир Михайлович, – начала Захарьина допрос, – как вы жили то время, которое прошло после безобразной сцены, связанной с приходом Владимира Борисовича Розенфельда к вашей маме в квартиру? Он тогда вел себя, прямо скажем…

Володя заметно покраснел:

– Вы же все знаете. Этот гад чуть не изнасиловал маму. Ну и я конечно же хотел убить его.

– Так, вы признаете, что у вас было такое желание? – сказала Анна и выразительно посмотрела на Трефилова.

– Скрывать не буду. Попадись он мне под руку, грохнул бы ничтоже сумняшеся.

– Вам удалось реализовать этот замысел?

– Крови биологического отца на моих руках нет, – спокойно ответил Владимир Крохин.

– А что же помешало реализовать ваш план?

– Не что, а кто. Мои близкие люди. Катька просто повисла у меня на руках. Шагу не давала ступить одному. Мама плакала, а потом отец прочитал мне лекцию о том, что надо уметь прощать людей. Папу все считают человеком недалеким, резко проигрывающим в сравнении с его блестящими друзьями. Но папа – человек очень глубокий, думающий. Как-то так он всю ситуацию повернул, что я призадумался. Не бросил бы Розенфельд девушку по имени Мадлен, не было бы счастливого брака родителей. И папа с мамой не имели бы стольких лет счастья. Представляете, как все вывернул. Ну, в общем, все вместе они вытолкали нас с Катей в Геленджик на море. Там Катины родители живут. И знаете, такая жадность меня охватила. Часов по двенадцать в день работал. Писал и пейзажи, и жанровые сцены, и рынок. Но, конечно, главное, свою жену. Геленджик, конечно, дыра страшная, но летом это великолепно.

Захарьина нахмурилась:

– Скажите, вы не бывали в Москве в эти счастливые для вас дни?

Крохин замялся.

– Ну один раз прилетал. Надо было встретиться с агентом, который пристраивал мои картины. Двое суток был в Москве. Даже к матери с отцом не зашел.

– Катя прилетала с вами? – уточнила Захарьина.

– Со мной прилетала, – задумчиво ответил Крохин-младший. – Она теперь меня от своей юбки ни-ни.

– Назовите дату этого приезда, – потребовала Захарьина.

– Я был в Москве 5–6 июля.

– А не виделись ли вы, случайно, с Розенфельдом в эти дни? – спросила Анна.

– И даже намерения не имел, – легко и просто ответил Володя.

«Вообще-то этот ангелоподобный паренек – хитрец, – решила Захарьина. – Признает то, что может быть легко проверено, например, по спискам пассажиров авиационных рейсов, а вот свидание с Розенфельдом – это, конечно, вопрос».

– А вы мне не врете, господин Крохин? – подчеркнуто официально наседала Анна.

– А какие у вас есть основания подозревать меня во вранье?

– У людей моей профессии всегда есть основания подозревать своих визави во вранье. Ну, всего хорошего, – подытожила разговор Анна. – Не уезжайте, пожалуйста, из Москвы и держите телефон включенным. Вы нам еще понадобитесь.

Володя сухо попрощался.

– Господин Крохин, – вернулась к официальной части мероприятия Анна, – посидите немного в соседнем кабинете. Петр Петрович подготовит протокол и даст вам его на подпись.

– Как прикажете, – грустно сказал Владимир и вышел из кабинета.

Трефилов пригласил Крохина-старшего.

В кабинет вошел Михаил Семенович. Увидев его, Захарьина, Анохин и Трефилов, не сговариваясь, переглянулись. Не заметить перемены, произошедшие в Крохине за последние дни, было невозможно. Перед детективами сидел не полный сил пятидесятилетний мужчина, а нездоровый сломленный жизнью старик. Серая кожа, круги под глазами, потухший взгляд, опустившиеся плечи и дрожащие руки.

– Михаил Семенович, – ласково спросила Захарьина, – по-моему, вы плохо себя чувствуете. Может быть, перенесем допрос? Кстати, вы по-прежнему отказываетесь от услуг адвоката?

– Не поможет мне адвокат, – похоронным тоном сказал Крохин.

– Мне стало известно, что Розенфельд устроил безобразную сцену вашей очаровательной супруге. Мадлен ведь рассказала вам о моем вчерашнем визите. Не стану скрывать, что и у вас, и у вашего сына Владимира, по-видимому, имелся очень сильный мотив наказать Розенфельда. Вы встречались с Владимиром Борисовичем после указанного инцидента?

– Конечно, встречался, – ответил Крохин. – Работаю же я у него.

– И вы не предприняли никакой попытки вздуть этого наглеца?

– Знаете, – ответил Крохин, – если бы не этот наглец и мерзавец, я бы никогда в жизни не подступился к Мадлен. Вообще-то Вова Розенфельд – одинокий, глубоко несчастный человек. Но посудите сами. Решил жениться на девушке, она ему наставила рога. Да с кем? С его лучшим другом. Брахман, которому он всецело доверял, не чист на руку. Да и я не лучше. Конченый я человек, – промямлил Крохин.

– А вне офиса вы встречались с Розенфельдом?

– Нет, этого не было, – ответил Михаил Семенович.

– Я могу констатировать, – сказала Захарьина, – что вы не убивали своего институтского друга.

– Да, – четко ответил Крохин, – убийство – это большой грех.

– Так, еще один вопрос, – спокойно сказала Захарьина. – Вы можете дать мне список людей в компаниях Газойл и Юнгфрау, которым вы в качестве курьера, подчеркиваю, курьера, заносили гостинцы от господ Розенфельда и Брахмана?

– Все-таки взяточников ловите? – уныло спросил Крохин.

– Э, милый мой Михаил Семенович, коммерческий подкуп и взятка – вещи тонкие. До сих пор в нашем законодательстве они определены очень примитивно. Конечно, здорово, когда берешь чиновника в момент получения взятки в виде кейса с мечеными купюрами. Тут все более или менее ясно. Доказывай умысел, выявляй неправомерные деяния и сажай виновных. В большинстве же случаев все гораздо сложнее.

– Если дадите ручку и бумагу, списочек вам напишу.

– Будьте любезны, – сказала Захарьина, пододвигая Крохину стопку бумаги и ручку.

Составление списка не заняло много времени. Михаил Семенович поставил внизу жирную красивую подпись и, казалось бы, с каким-то удовлетворением вдруг буркнул:

– Помирать – так с музыкой.

Впоследствии Захарьина сильно жалела о том, что не обратила внимания на, казалось бы, глупую присказку.

– Михаил Семенович, – начала прощаться довольная Захарьина, – мы еще увидимся не один раз и будем уточнять все возможные детали.

Крохин, пошатываясь, пошел к двери.

– Господин Крохин, – вскричала Анна. – Ваше лицо приняло цвет малинового варенья. Вам нужно срочно измерить давление и принять лекарство. Петр Петрович, проводите Михаила Семеновича до нашей санчасти.