Анна удивленно подняла брови.

– Не удивляйся, не удивляйся. Между нами остается много недосказанного. Давай сделаем так. Приезжай ко мне на работу в воскресенье. Я все равно в этот день работаю. Сначала обсудим дела грешников из окружения Розенфельда, а потом – и научную работу товарища Захарьиной. Ну как, идет?

– Конечно, идет, – согласилась Анна, – только ближе к вечеру желательно было бы мне освободиться. Родители с дочкой приезжают из Питера. Кончилась жара. Такое вот радостное событие.

– Ну, конечно, Анюта, о чем ты говоришь. Подъезжай ко мне часам к 11. Думаю, за час-полтора мы управимся. Как муж-то, Анна Германовна? Он ведь здорово помог нам во всей этой розенфельдовский истории.

– Да, на работе у Федора все в порядке. В Юнгфрау идет тотальная проверка оборудования. Уже понятно, как это все проворачивалось.

– Ну а дома как?

– Да все ничего, только Федя очень скучал без Верочки и, представьте себе, без моего папы. У них установилась какая-то особая идейная и чувственная близость. Я побегу, Анатолий Борисович.

– Ну, Анюточка, с богом, – сказал пребывавший в отличном настроении шеф.

В допросной присутствовали Захарьина, Трефилов и Анохин. Дежурный ввел Кляйна, который не потерял ни спокойствия, ни выправки, ни изящных манер. Анна решила форсировать эндшпиль затянувшейся партии.

– Гражданин Кляйн, – сказала она, – для начала я ознакомлю вас с результатами экспертизы обуви.

– Так я и знал, – зло усмехнулся Игорь Юлианович.

– На вашей обуви обнаружены следы крови убитого Розенфельда. Вы должны учитывать то обстоятельство, что кровь трудно смыть, отскоблить практически с любого материала, а уж с замши и кожи тем более. Ваша обувь буквально напичкана кровяными следами. Причем, как утверждают эксперты, кровь попала на ваши ботинки при выстреле в живого человека. В живого Розенфельда. Брюки и рубашку вы предусмотрительно выбросили, а вот туфли пожалели. Мы знаем, почему вы так поступили. С учетом представленных доказательств, а сюда входит еще и сумка с деньгами, спрятанная на вашей даче, вы признаетесь, что это вы убили Розенфельда Владимира Борисовича вечером 5 июля сего года?

– Мне нужно подумать, – сказал Кляйн.

– Хорошо, – согласилась Захарьина.

Напряженное молчание длилось несколько минут. Наконец Игорь Юлианович произнес:

– Я добровольно и чистосердечно признаю, что это я вечером 5 июля убил тремя выстрелами в грудь гражданина США Владимира Розенфельда. Если бы такое было возможно, я убил бы его еще раз. Ни о чем не жалею и ни в чем не раскаиваюсь. Розенфельд был подонком и получил по заслугам.

– Игорь Юлианович, – мягко перебила его Захарьина. – Нужны определенные детали. Где орудие убийства? Я так понимаю, это ПМ с глушителем?

– Вы все правильно понимаете, госпожа следователь, хотя подождите, я теперь ведь должен называть вас гражданкой?

– Не стоит, – спокойно ответила ему Захарьина. – Так где пистолет?

– Смешно сказать, – ответил Кляйн, – он в летнем сортире на моей даче. Есть там такой в углу участка.

– Ой, – вздохнул Анохин.

– Ничего, ничего, Андрей Алексеевич, заказывайте специальные службы и продолжайте поисковую операцию. Понятым, конечно, будет противно. Игорь Юлианович, прежде, чем вы перейдете к письменному изложению вашего чистосердечного признания, поясните нам мотивы, толкнувшие вас на столь дерзкое преступление.

– Мотив был один. Это месть за любимую женщину и за те издевательства, которым он ее подвергал.

– Игорь Юлианович, не проще было бы просто вырвать Татьяну из лап этого чудовища?

– Вы понимаете, – ответил Кляйн, – Таня была в капкане. И я ничего не мог с этим поделать.

– Вы бы не могли хотя бы в общих чертах обрисовать следствию ту ситуацию, которую вы называете капканом?

– Госпожа следователь, – сказал Кляйн, – зачем вам это? Поймите, я пошел на убийство человека. Конечно, главным образом из мести. Но в то же время и для того, чтобы вырвать Татьяну из этой страшной ситуации. Вы же предлагаете мне фактически сдать ее. Как это вы выражаетесь – в руки правосудия. Давайте обойдем этот вопрос, тем более что я все признаю, все беру на себя и ни от чего отказываться на суде не собираюсь.

Захарьина задумалась.

– Игорь Юлианович, для того, чтобы раскрыть дело во всей его полноте, я должна знать все обстоятельства, толкнувшие вас на столь страшное преступление. У меня такое впечатление, что вы кое-что знаете обо мне от вашей любимой женщины. Вы ведь слышали, что я вытащила ее из уголовного дела об убийстве профессора Николая Верта. Она проходила как свидетель. Из этого можно сделать вывод о том, что я не являюсь кровожадной стервой, более того, я чувствую, будто бы принимаю участие в судьбе непутевой Тани Волковой.

При этих словах Кляйн покраснел.

– Я знаю обо всем этом.

– Пока еще не ясно, в какой форме и когда будет представлено дело о злоупотреблениях в московском представительстве компании Колорадо Текнолоджис. Мы сейчас рассматриваем очень важную, но всего лишь одну из составных частей этих нарушений и преступлений. Я всеми силами постараюсь помочь запутавшейся женщине, но по поводу ваших приключений я должна знать все.

Кляйн угрюмо молчал.

– Гражданин Кляйн, – атаковала Захарьина, – давайте поступим так. Я сформулирую свою версию по поводу капкана, в котором находилась Таня Волкова, а вы дадите мне знать, на правильном ли я пути.

Кляйн отвернулся в сторону окна.

– По моему мнению, Розенфельд поймал Татьяну на некоем служебном проступке, по существу, равном преступлению. Я думаю, что в какой-то момент она подделала его подпись на некоем важном документе, и эта подделка сыграла очень негативную роль для деятельности вашего представительства.

Кляйн молчал.

– Еще я думаю, – продолжала Захарьина, – что подпись была подделана на документах, которые позволили вашим жуликам за спиной Розенфельда подсунуть контрафактное оборудование, а конкретно бракованные превенторы. Я права? – Голос Захарьиной звенел в тяжелой густой тишине.

И тут произошло непредвиденное. Кляйн обоими кулаками ударил по столу старшего следователя по особо важным делам.

– Будь они все прокляты, – заорал он. – Розенфельд развел дикий бардак в офисе. На работе бывал редко. Корреспонденции много, он сам заставил Таньку изображать его подпись. Так, пользы ради, для экономии времени. Доверием девочка пользовалась неограниченным. Сначала согласовывала такие номера по телефону, ну а потом он разрешил проявлять инициативу на не слишком важных документах. Всякие отписки, распоряжения и тому подобное. Вообще-то Таня – чудо природы. Она, например, копирует мою подпись так, что я не могу отличить, моя эта подпись или подделка. Криминалисты замучаются. Никаких остановок, все на одном дыхании, движении, все очень точно. Так вот, этот негодяй Петя Брахман примчался как-то к ней, когда Розенфельд отсутствовал, и заорал, что все пропало, что срывается большой проект из-за того, что мы не подготовили вовремя необходимые документы. «Что будет, что будет», – рыдал Петя. Эта дура, добрая душа Танечка, спросила, подписаны ли документы или завизированы ли документы Брахманом. Он сказал, что конечно, и показал свои закорючки. Тогда Таня, ничтоже сумняшеся, предложила подмахнуть бумаги за Розенфельда, что и сделала с присущим ей мастерством. Что она натворила, поняла только, когда гад Розенфельд разоблачил эту аферу и выкатил свое обещание посадить ее к чертовой матери. Ну вы понимаете, все это шло на фоне нашего с ней романа. Вот такая картина. Но все равно, я надеюсь на вас. Надеюсь, что вы пощадите Татьяну в рамках возможностей, допускаемых законом.

Анна сухо сказала:

– Продолжим. Попытка вырвать Таню из лап Розенфельда была единственным мотивом совершенного вами преступления?

– Главным, но далеко не единственным. Вы себе не представляете, как трудно иметь дело с наглой надменной мордой, с человеком, который вообразил себя фараоном, а когда-то был твоим близким институтским другом. Откуда мы все могли предположить высокомерие, заносчивость, цинизм и откровенную грубость, которые проявились в Розенфельде образца XXI века. Он же был хорошим милым парнем. Ну, конечно, были у него свои заносы, но это был мой друг, которому я всецело доверял и которого очень любил. Моя ненависть к нему зашкаливала. Знаете, есть поговорка – из грязи, мол, в князи. Вот это про Вову Розенфельда. Терпеть его было невозможно. Я всю ночь думал в камере, что, наверное, убил бы гада даже вне истории с тем, как мы делили Таню. Ни о чем не жалею.