Он был из тех, кто не терпит тишины. Например, когда они гуляли по Франклин-парку и Франсин тихо любовалась пейзажами – ей всегда нравились спокойные зеленые местечки, где принято молчать, – он поворачивался к ней и спрашивал: «Все нормально? Все хорошо?» Ему постоянно требовались заверения. И он обижался, когда Франсин выражала недовольство. «Ну извини, что мне не все равно, – говорил он. – Извини, что пытаюсь быть тебе хорошим парнем». Да, еще он постоянно называл себя «ее парнем».

В августе умер отец Франсин. Среди бездны последовавших за этим осложнений – две поездки домой, на Фолсом-драйв, мучительные перепады маминого настроения, прерывистые телефонные соболезнования от Артура, вынужденный уход из лаборатории, куда она устроилась на работу тем летом, – ей пришлось сообщить Месснеру, что она нуждается в передышке.

– Что? В чем дело? – спросил он по телефону. – Я сейчас приеду.

– Не надо. Слушай. Кое-что случилось.

Она покачала головой и рассказала ему о смерти отца.

– Ох, Франсин. Спасибо, что сказала, – спасибо за доверие. Я сейчас же приеду!

– Дейв…

Через двадцать минут он был у нее.

– Разве ты не на работе?

– Сбежал.

– А так можно?

– Это важнее. Я твой парень. И я помогу тебе справиться с этой… этой… трагедией.

– Дейв, ты не… Слушай, дело не только в отце, понимаешь? Я давно хотела с тобой поговорить.

– Смерть близкого – это всегда удар.

– Да, но…

– Не волнуйся. Не волнуйся. – Он встал и заходил по комнате. – Я тебе помогу. Сейчас тебе необходим рядом спокойный, уравновешенный человек.

– Я хочу разобраться с этим сама.

– Ты не понимаешь, что говоришь. Приляг.

– Я все прекрасно понимаю.

– Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо.

– Воды?

– Нет, спасибо.

– Я сбегаю в магазин за салфетками. И чаем. Ты пьешь чай? Какой ты любишь?

– Дейв. Дейв! Папа умер две недели назад.

Он замер на месте:

– Две… недели?! Что же ты раньше не сказала?

– Была занята. Много всего навалилось, как ты понимаешь. – Франсин усилием воли заставила себя успокоиться. – И теперь мне надо побыть одной. Подумать.

– Быть одной тебе сейчас никак нельзя. Наоборот, нужна поддержка. Близкие и любимые люди…

– Не надо решать за меня, что мне сейчас нужно.

– Но я…

– Пожалуйста. Уходи. Я позвоню тебе через несколько недель.

– Твои желания могут идти вразрез с истинными потребностями…

– Уходи.

Она указала ему на дверь.

– Хорошо. – Он попятился, взялся за дверную ручку. – Только один вопрос: ты получила деньги?

– В смысле?

– Он завещал тебе какие-нибудь деньги? Ответь, пожалуйста, на вопрос. Это важно. Понимаю, что неуместно…

– Уходи сейчас же.

– Сначала ответь!

– Уходи!

– Мне дали наводку.

Она громко выдохнула:

– Какую.

Месснер отпустил дверную ручку:

– Ты можешь меня выгнать, но сперва выслушай. Мне кое-что подсказали. И я хочу тебе помочь. Хочу поделиться. Если отец завещал тебе деньги, ты должна меня выслушать! Хорошо?

– У тебя пять минут.

Месснер торопливо рассказал, что другу одного его коллеги стало известно о больших переменах в делах недооцененной «З-групп», крупного конгломерата с дочерними компаниями во всех областях производства от микропроцессоров до продуктов питания. Если Франсин ему позволит, Месснер инвестирует ее деньги и тем самым обеспечит ей портфель акций с неплохой стабильной доходностью на долгосрочный период. Точно так же он поступит и со своими деньгами.

– Такая информация на дороге не валяется. Она меняет судьбы. Deus ex machina[9] или вроде того. Лет через пятнадцать-двадцать скажешь мне спасибо. Пожалуйста, поверь мне – не прячь деньги под кровать.

– Ты закончил?

– Да.

Франсин вздохнула:

– Деньги будут.

Месснер вытаращил глаза:

– Так и знал!

– Но не очень большие. Можно сказать – маленькие. Большую часть денег он завещал матери.

– Недолго им оставаться маленькими.

– Ответь мне на один вопрос, Дейв.

– Запросто.

– Только честно.

– По-другому я не умею!

Франсин выдохнула:

– Ты хороший маклер?

Месснер улыбнулся:

– Лучший!

– И ты действительно знаешь, о чем говоришь?

– Конечно.

– Портфель будет открыт на мое имя, деньги будут под моим присмотром?

– Фрэн. Фрэн. Ну конечно! Да, да и да. Верь мне!

– Хорошо. Хорошо. Приходи завтра – мы поговорим. А сейчас мне нужно побыть одной. Я по-прежнему считаю, что нам надо сделать перерыв.

– Как скажешь. – Он улыбнулся. – Если передумаешь – сразу звони.

Чувство вины дает метастазы. Мутирует. Перемещается по организму. Вверив свое финансовое будущее в способные руки Месснера, Франсин поняла, что от чувства вины ей теперь не избавиться: оно курсировало по ее кровеносным сосудам и принимало причудливые, злокачественные формы. Она винила себя за то, что проводит мало времени с Марлой, что слишком много ест. Что не пишет диссертацию или что пишет диссертацию, вместо того чтобы заниматься другими делами. Франсин винила себя даже за само это чувство вины. Ей стало казаться, что первоначальная вина – та, из которой выросли все остальные, – объяснялась тем фактом, что она не способна быть человеком без чувства вины, беззаботной и ни о чем не жалеющей прожигательницей жизни. О той вине, которую внушил ей Месснер в обмен на помощь с отцовским наследством, Франсин не задумывалась. Она не допускала даже мысли, что он мог сделать это нарочно – сыграть на ее совестливости, дабы удержать ее. Ведь чем дольше он будет распоряжаться деньгами, тем больше они будут расти в цене и тем сильнее ее станет грызть совесть. Она окажется в плену. И вновь начнет терзаться чувством вины, заставляя себя проводить с Месснером больше времени. Словом, когда промозглым, слякотно-серым декабрьским днем Франсин садилась в «форд-вендженс» Марлы, чтобы ехать в аэропорт встречать Артура, вся ее жизнь превратилась в одно сплошное угрызение совести.

Увидев Артура у выхода из аэропорта – он стоял на подернутом снегом тротуаре в облаке своего теплого дыхания, – Франсин испытала доселе невиданный по силе и нежности укол вины. Месснер никогда не вызывал в ней таких чувств. Она смотрела сквозь обледенелое окно автомобиля на живого, настоящего Артура и с любовью вспоминала его решимость, его страсть, то, как он очертя голову бросался навстречу жизни и выставлял напоказ все свои изъяны и неудачи. Он был прямой противоположностью ласкового, обманчиво заботливого Месснера. Франсин искренне любила этого ненормального.

Она поманила его в машину. Он поприветствовал ее холодным поцелуем.

– Ты замерз.

– Да, – кивнул Артур.

Франсин боялась этой встречи и списала сдержанность Артура на непривычный климат: в Зимбабве он привык к другому. А может, столь холодный прием был кармическим воздаянием за ее связь с Месснером. Всю осень она честно пыталась уйти от Месснера, но стоило ей сказать ему о своем желании поговорить, как обязательно что-нибудь подворачивалось – билеты в нью-йоркский театр, бронь в модном ресторане, – и Франсин приходилось откладывать беседу и продолжать какое-то время терпеть осточертевшего любовника, мириться с его знаками внимания и странностями.

Она поклялась расстаться с ним завтра же утром.

По дороге домой через заснеженный Бостон она пыталась втянуть Артура в беседу.

– Последний наш телефонный разговор без конца прерывали. Что у тебя стряслось? Я не ждала тебя так рано! То есть я очень рада, конечно, но это так неожиданно.

Артур молча смотрел в окно.

– Кстати, я сдала одну комнату, – сообщила Франсин, когда они приехали и стали подниматься по лестнице. – Соседка обещала съехать к концу недели, но просит несколько дней на поиск нового жилья.

– Хорошо.