Что-то было неладно. Артур терпеть не мог чужих людей. Почему он не возмущается? Что с ним стряслось?

Франсин открыла дверь и вошла в пространство, которое сразу же показалось ей враждебным. Сидевшая на диване Марла громко охнула. По гостиной расхаживал туда-сюда Месснер.

– Что ты тут делаешь? – спросила его Франсин.

– Ты говорила, что уезжаешь из города на все выходные.

– Мне нужно было время…

– Это еще кто?

Артур сделал шаг вперед и вышел из тумана, который окружал его с момента приземления в Бостоне.

– Кто я? А вы кто?

– Ух ты, – вновь охнула Марла. – Схватка века!

– Я ее друг, – ответил Месснер, показывая на Марлу, – и ее парень. – Его палец уперся во Франсин.

– Это вряд ли.

– Вряд ли?!

Артур смерил Франсин долгим понимающим взглядом, затем обернулся к Месснеру.

– Вряд ли ты ее парень, – сказал он голосом мужчины, в которого она когда-то влюбилась, – потому что я – ее жених.

Месснер всплеснул руками:

– Жених?!

Франсин обомлела:

– Я… э-э…

– Вам пора уходить, – сказал Артур.

– Вот дерьмо! – Месснер выругался. – Полный бред! Ты не говорила, что обручена!

– Но я…

– Да, она обручена.

– Погоди-погоди-погоди. А где он пропадал столько времени?

– Уезжал, – пробормотала Франсин. – В Африку. В Зимбабве.

– И что он там делал, черт подери?!

Она посмотрела в его налитые кровью глаза:

– Помогал людям.

– Не верю своим ушам. Просто не могу поверить, мать твою. – Он обернулся к Марле. – Ты знала?..

– Э-э…

– Знала! Вот дерьмо, ты все знала! Только я и не знал. Выходит, я идиот, так? Самый настоящий болван!

– Ты не идиот, – сказала Франсин. – Позволь, я объясню…

– Нечего тут объяснять. Ты врунья и ужасный человек! Слышишь?! Ужасный человек!

– Ух ты, – восхитилась Марла. – Не каждый день такое увидишь. Можно всю жизнь прожить – и не увидеть.

– Я не хотела тебя расстраивать, – сказала Франсин.

– Это невероятно. Просто не верю своим ушам!

– Уж поверь, – прорычал Артур.

– Нет, пусть она сама скажет, хочу услышать это от нее. – Месснер раздул ноздри. – Ты выйдешь замуж за этого придурка?

Марла забарабанила пальцами по бедрам.

Артур с надеждой посмотрел на Франсин.

Она вдохнула. Выдохнула. Расправила плечи. И как можно убедительнее произнесла:

– Выйду.

Ни разу за всю их поначалу фиктивную – а затем уже и настоящую – помолвку и ни разу за всю жизнь в браке Артур не задавал ей вопросов о Месснере. Кто он такой, как они познакомились, что между ними было. Он не желал ничего знать. И Франсин была безмерно ему признательна. Что может быть правильнее и милосерднее, чем не задавать вопросов? Это самый трудный и самый прекрасный подарок, какой можно сделать своему спутнику жизни: абсолютный и безусловный второй шанс.

Той ночью, лежа в постели – после того, как Месснер навсегда покинул их жизнь, – Артур со слезами на глазах поведал ей свою историю. Про Мойо, Рафтера, Джемролла, сонную болезнь и мух цеце – про все. Когда он закончил (Франсин к тому времени уже и сама рыдала: да, ей было больно за любимого, но больнее всего – за африканскую деревушку, которая приняла на себя всю тяжесть его амбиций, и жителям которой теперь предстояло годами за это расплачиваться; и как незначительны были ее собственные страдания по сравнению с тем, что происходило с Артуром!), она вытерла глаза и спокойно отвела его в ванную. Там она уложила его в горячую воду, перегнулась через фарфоровый край узенькой ванны размером с гроб и принялась его растирать. Слезы Артура текли в мыльную воду. Она сказала ему, что все будет хорошо. Что он хотел как лучше. В благодарность за молчание по поводу Месснера она заверила его, что мухи цеце были обстоятельством непредвиденной и непреодолимой силы. Никто не мог предсказать их появление. Человек не в силах полностью подчинить себе природу. «Ты не виноват, Артур, – повторяла она, хотя сама считала иначе, – ты ни в чем не виноват».

После ванны Франсин сказала Артуру, что приготовила для него сюрприз. Она вытерла его полотенцем и уложила на кровать. Крепко завязала ему глаза галстуком.

Когда первая капля горячего воска упала на его волосатую грудь, он взвизгнул.

Назад ехали в мужской тишине: напряженной, тупой, одинокой. За окном со стороны Артура три примыкающих друг к другу кладбища делили один зеленый простор цвета гольф-поля, сокрытый от любопытных взглядов кустами, телефонными столбами, бессмысленными знаками («), поваленными линиями электропередачи. В Миссури сельская местность начинается сразу – даже не надо выезжать из пригорода, думал Итан, глядя прямо перед собой, дабы соблюсти первое правило мужской тишины: не смотреть на собеседника.

Артур не выдержал:

– Неплохая постановка.

Итан кивнул:

– М-м.

– Такая… со вкусом.

– Угу.

Молчание, как известно, – рассадник печали. Оглянуться не успеешь, как в голову начинают лезть воспоминания, но пока Итан думал лишь о зрелище, которое только что предстало его глазам. Охота, чародей, птицы, роковой прыжок. За окном проплывали пустующие, не по разу заложенные фермы на склоне холма.

– Ну?.. – сказал Артур. – Что думаешь?

– Что думаю?..

– Да.

– Об умсловской постановке «Лебединого озера»?

– Да.

Итан потрясенно покачал головой:

– Да ничего не думаю. Что это было?

– Ну да, малость переборщили…

– Нет, я не про то… Пап. Зачем мы вообще пошли на балет?

Артур кашлянул:

– Я думал, тебе понравится.

– Балет?

– Ну да.

– Это твое новое увлечение, что ли?

– Нет.

– Тогда зачем мы два с половиной часа его смотрели?

– Я хотел тебя порадовать.

– Меня?

– Ну да.

– Не понимаю.

– Хочу, чтобы мы стали ближе. Вот. Демонстрирую свой интерес.

– Интерес ко мне?.. – недоумевал Итан. – Но почему ты…

Внезапно его осенило.

Итан рассмеялся.

У его смеха не было исходной точки и не было особого повода. Тем не менее он сотрясал все его тело, каждый орган, задевал каждую струнку.

Артур напрягся:

– Что? Что тут смешного?

Итан попытался ответить, но его смех был замкнутой системой. Сплошная обратная связь. Он питал сам себя и полностью забивал речь.

– В чем дело?

Нет, ответить не было никакой возможности. Итана сотрясали спазмы могучего хохота, который не имел отношения к языку и речи и уже полностью оторвался от своего источника: то был акусматический смех, солипсический, нескромный, нецивилизованный.

– Да что смешного?! – рявкнул Артур.

Что смешного? Что смешного?! Да вот что: хотя кабинет Артура находился в одном крыле с факультетом гендерологии, и уж к этому времени он должен был понять разницу между полом и гендером, уяснить, что такое навязанные обществом стандарты красоты – нормативные фантазмы, понуждающие людей к обоюдонеприятному соитию, – несмотря на знакомство с теорией гомосексуализма, Артур совершенно не понимал гомосексуалистов. В грандиозном приступе смеха Итан осознал, что отец не понимал его. Зато ход мысли Артура теперь был предельно ясен:

Геи → Балет

Это было так ошибочно, необдуманно и поразительно примитивно, что Итану оставалось лишь одно: рассмеяться.

Он никогда не проявлял ни малейшего интереса к танцам. Никогда. «Лебединое озеро», господи! В УМСЛ! Какой абсурд! Слезы заструились по его щекам. Попытка Артура сблизиться с ним посредством балета говорила не только о его полном непонимании Итана как личности, она указывала на некий фундаментальной изъян, дыру в Артуровых доспехах, конструктивную недоработку, и это тоже – годы, проведенные в благоговейном трепете и страхе перед человеком настолько дефективным, настолько плохо разбирающемся в собственном сыне и вообще в людях, – вызывало у Итана безудержный смех.