– По многим причинам.
– Например?..
Франсин забарабанила пальцами по странице учебника:
– Например, когда люди говорят о том, что в браке необходимо быть гибким, уметь идти на компромиссы и приспосабливаться, то обычно они имеют в виду, что все это должна делать только одна сторона.
– То есть женщина.
– Безусловно, это почти всегда так.
– А папа что думает по этому поводу?
– По какому?
– Насчет переезда. Ты принесла в жертву карьеру. Его мучает совесть?
Франсин поправила волосы.
– Совесть мучает твоего папу по многим поводам, но переезд к ним не относится. Думаю, за это он себя не корит.
– А за что корит?
– Ну… Непросто быть амбициозным человеком. Когда ты амбициозен, а жизнь сложилась не так, как тебе грезилось… с этим трудно смириться.
– А что у него не сложилось? – Мэгги закрыла книгу. Психопатологии родного отца интересовали ее куда больше.
– Он горел одной идеей… Она стала смыслом его жизни. И отчасти – моей тоже. – Франсин вздохнула и покачала головой. – В юности меня больше всего тянуло к таким мужчинам. Которые чем-то горели.
– И чем он горел?
За окном спальни чистил перышки присевший на ветку кардинал. Закончив, он вспорхнул и улетел. Франсин проводила его взглядом.
– Ну… – Она откашлялась. – Что тебе известно о системе обработки отходов в странах Африки?
До того как Артур загорелся этой идеей, у него были только амбиции – и именно тогда он познакомился с Франсин Кляйн. Он нравился ей своей решительностью и напористостью (особенно когда он был решительным и напористым по отношению к ней). В Артуре она увидела живой и деятельный ум – такой, каким мечтала обладать сама. Суровый. Бескомпромиссный. Их отношения вышли на новый уровень после нескольких случаев с порвавшимся презервативом и пропущенной таблеткой; Судьба, эта еврейская бабушка, постоянно подталкивала их к рождению ребенка. К лету 1977-го они поселились в тесной двухкомнатной квартире на Кенмор-Сквер. До того как благодаря многомиллионному проекту по реновации города закрыли «Ратскеллер» и открыли «Барнс энд Ноубл», Кенмор-Сквер представлял из себя трущобы, по которым никто не стал бы скучать – дрянной квартал с закопченными ложками, грязными шприцами и метадоновыми клиниками на каждом шагу. Словом, прекрасное место для молодых и влюбленных.
Франсин училась в университете и пополняла запас психиатрических терминов, которые с завидным энтузиазмом применяла к своим родителям. Все детство она мечтала о бегстве из Дейтона и о любой другой семье, кроме собственной. Однако теперь, на четвертом курсе, Франсин принялась лелеять крошечное зернышко сочувствия, которое еще испытывала к родной матери – обыкновенной дезадаптированной личности с истероидным расстройством и умеренной дерматилломанией, которая лучшие годы своей жизни потратила на попытки образумить мужа с монополярной депрессией и целым ворохом околоэдиповых проблем. Как ни странно, эти знания очень помогли Франсин. Ей стало намного легче, когда она поняла, что ее мать, хоть и не заслуживала прощения, была всего-навсего жертвой собственного разума и того времени, в котором жила.
Вместе с этим новообретенным сочувствием пришло и другое, куда более тревожное открытие. Быть может, миссис Кляйн, еженедельно звонившая дочери с вопросом, не удалось ли той забеременеть, была в чем-то права. Быть может, судьба тоже готовила ее к этому шагу. Быть может, они даже сговорились, какая разница? В декабре 1980-го двадцатисемилетняя Франсин решила – осознала? – что хочет ребенка.
Артур не разделял ее энтузиазма.
– Ты же ненавидишь мать. И вообще – всех матерей. В целом.
– Я никогда такого не говорила.
– Да ты постоянно об этом говоришь! Не ты ли заявила вчера на кухне: «Чем старше я становлюсь, тем тверже убеждаюсь, что моя мать была не исключением, а правилом»?
– Я не то имела в виду. Маме, как и большинству женщин ее поколения, нелегко пришлось: многие из них страдали недиагностированными расстройствами – наследственными либо спровоцированными обществом, – поэтому ее поступки были скорее симптомом, нежели…
– Еще ты сказала, что тебе одновременно досадно и радостно: с одной стороны, это означает, что ты нормальная, а с другой – лишает тебя права жаловаться.
– Артур! Я ничего не говорила про «право жаловаться». Я говорила про «гордость преодоления». Выходит, я не боролась со злом. Просто моя мать страдала психическим расстройством.
– Мне запомнилось иначе. Как бы то ни было, разговор на эту тему может подождать. В моей голове сейчас просто нет места для подобных мыслей.
Она перевернулась на другой бок и едва не упала с кровати: так мало места оставляли ей амбиции мужа. Они полностью захватили его внимание – как любовница, пророчески подумала Франсин. Ей не нравилась отчужденность Артура. Хотелось, чтобы он наконец сосредоточился на том, что уже имеет, – на ней, к примеру. Однако она завидовала его видению, его умению мыслить будущим и даже не представляла, каково это – мнить себя потенциальным творцом истории, Великим Умом. Когда Артур пребывал в хорошем настроении, его амбиции бодрили, приводили в восторг и так чудесно пьянили… Но когда он падал духом, как сейчас, его разглагольствования начинали казаться Франсин нелепым и высокомерным донкихотством, вызывали тошноту и головокружение.
Она объясняла его кислое настроение стрессом на работе. До недавних пор он занимался разработкой своего личного проекта – недорогого, быстро отвердевающего материала, который мог бы однажды прийти на смену бетону. В него входила особая паста, сокращавшая количество цемента, необходимого для приготовления смеси. Он занимался этим весь год: консультировался с инженерами-материаловедами, задерживался в офисе для проведения испытаний на прочность и пренебрегал прямыми рабочими обязанностями. Увы, эксперименты не увенчались успехом: новый материал действительно получился дешевле цемента, но значительно уступал ему в прочности. Его нельзя было использовать для строительства таких крупных конструкций, как мосты и торговые центры. Арматура тоже не спасала. Артур пришел в ярость, когда начальник сообщил ему о решении закрыть проект.
– Это же новинка, – взмолился он, – инновационный материал! Неужели вы не дадите ему шанс?
– Инновационный или нет, какая разница, если вы так и не нашли ему практического применения?
– Найдем, обязательно найдем! Я что-нибудь придумаю, обещаю!
– Нет смысла. Никому не нужен более дешевый и быстро застывающий бетон – нет такого запроса, понимаете? Обычный бетон всех устраивает. Я разрешил вам заняться этим проектом, потому что мне понравился ваш запал, и вы обещали, что это не помешает вашей основной деятельности…
– Мой запал не остыл! У проекта определенно есть будущее…
– Позвольте задать вам вопрос, – сказал начальник. – Только ответьте честно, пожалуйста. Вы занимаетесь этим потому, что такой материал, на ваш взгляд, действительно кому-то нужен? Или вам просто надо к чему-то стремиться?
– Мне неприятны ваши намеки.
– Иными словами: вы делаете это ради других или ради себя?
– Я обязательно найду применение смеси!
– Она слишком хрупкая, Артур. Она никогда не пройдет сертификацию. По крайней мере, в нашей стране.
И вот однажды в середине января Артур сидел в кабинке университетского туалета с раскрытым на коленях журналом «Тайм», как вдруг его осенило. Прямо током ударило – вот так идея! Быть может, ему удастся найти материалу применение в другой стране – сухой и жаркой, где он будет отвердевать еще быстрее и где законы не так строги, где катастрофически не хватает средств на строительство, где его вклад оценят по достоинству – если получится это провернуть, тогда он, Артур, станет не просто инженером, а гуманитарным гением. Со страниц «Тайм» ему улыбался новенький премьер-министр Зимбабве – очки, усы щеточкой… Артур поднял журнал к лицу и поцеловал.
Затем покраснел и поспешно вышел из туалета. На часах было только половина пятого, но он не вернулся за стол, а пошел прямиком в комнату отдыха, где у него хранились беговые лыжи. Артур вынес их на улицу и надел. Снег завалил и выбелил весь Бостон, спрятал машины. Артур стремительно несся по нерасчищенным улицам, то и дело увязая в свежем белом пухе, неуклюже вскидывая в воздух палки. Добравшись до своей квартиры на Кенмор-Сквер, он скинул мешавшие лыжи, бросил их внизу, взбежал по лестнице на третий этаж и, задыхаясь, поведал Франсин о своей затее.
