— Оболочка навахо, значит? — говорит Дин, сверкая в ее сторону как ему кажется дружелюбной улыбкой. (Навахо — это разумная догадка, учитывая, что за холмом находится их резервация. Дин надеется начать общение с позитивной ноты.)
Она не улыбается, только хладнокровно смотрит на свой костюм.
— Это не материальное тело, — отвечает она. — Так что, строго говоря, вообще не оболочка. — Она поднимает взгляд на Дина и указывает на его призрачное тело. — Так же как ты больше не в своем физическом теле, но принял эту форму по памяти, потому что она привычна тебе, так и я предпочитаю принимать определенные привычные людям формы, когда ищу своего следующего… подопечного. — Она касается свободной рукой своего бирюзового ожерелья. — И я часто принимаю образ навахо, это правда, — продолжает она. — Мы, жнецы, всегда пытаемся влиться в местную культуру. Так души охотнее разговаривают с нами в момент встречи. И навахо, оказывается, особенно суеверны по поводу смерти, так что я пытаюсь таким образом немного успокоить их. Я могу появляться и как хопи… — Ее наряд сменяется на белый верх, темную юбку и потрясающе искусный головной убор в виде солнца. — Или хавасупаи… — Теперь она вдруг превращается в высокого крепкого мужчину в причудливой жуткой маске с огромными изогнутыми рогами горного барана. Да маска ли это? У Дина по спине бегут мурашки, когда он понимает, что рога крепятся прямо к ее (или его?) голове.
Она снова обращается в свое женское обличье навахо.
— Я могу явиться и членом любого другого из сотен местных племен. Но обычно я использую этот образ навахо. Хотя в наше время навахо осталось не так много… — Она окидывает взглядом разнообразие людей в отделении: латиноамериканцев, белых, индийцев, китайцев — один только персонал больницы включает, должно быть, с десяток разных национальностей. Ее взгляд перемещается и на бессознательное тело бедного Кастиэля, и в этот момент она делает удивленную паузу: она только что заметила его крылья. Долгое время она смотрит на его обвисшие крылья, слегка хмурясь.
Дин, пытаясь отвлечь ее от Каса, спрашивает:
— Так как тебя зовут?
Она не спеша отрывает взгляд от крыльев Каса и вновь смотрит на Дина.
— Навахо зовут меня Чинди, — отвечает она. — Они не совсем верно понимают, что я такое, но отчасти они уловили суть, и, по крайней мере, они относятся ко мне с уважением. Чего я не могу сказать о некоторых. — Она приподнимает бровь, глядя на Дина, и он гадает, знает ли она, кто он. Наверное, знает: жнецы всегда откуда-то знают.
Чинди снова начинает осматривать людей в реанимации, как будто из чисто академического интереса хочет знать, сколько навахо здесь найдется. Она даже обходит отделение, заглядывая за шторки, одной рукой надежно сжимая кувшинчик. Дин надеется, что она забыла о Касе, — как ни странно, она не сосредоточена исключительно на нем. Но, к беспокойству Дина, вскоре она возвращается к его койке и снова осматривает его крылья. Вокруг него все еще работает персонал больницы (они уже снова меняют окровавленную прокладку между его ног, и усталый студент-медик теперь подошел и исполнительно проверяет давление Каса. Давление, очевидно, все еще слишком низкое и нестабильное, так как он начинает кому-то об этом докладывать и консультироваться с сестрами). Никто из них, конечно, не замечает ни Чинди, ни Дина.
В выражении лица Чинди появилась серьезность и сосредоточенность. Она шепчет, глядя на Каса:
— Кто мне только не попадается в этих краях… Каньон привлекает всевозможных людей… И, конечно, люди без конца в него падают. Я забираю здесь людей почти ежедневно…
Она делает шаг ближе к Касу, снова осматривая его крылья.
— Его забирать нельзя! — выпаливает Дин. — Он не готов. Его время не пришло!
Чинди поворачивается к нему, нахмурившись. Ее чистые темные глаза блестят, и на мгновение в них видно почти сочувствие.
Почти сочувствие, но в то же время и характерный бесстрастный профессионализм. Тесса смотрела так же: не сказать, что совсем безразлично, но и не по-доброму. (Взгляд Билли всегда был ближе к откровенно недоброму.)
— Это не тебе решать, — говорит Чинди. — Когда время умирать приходит, оно приходит, и никто не в силах отложить этот момент. Даже уход нашего властителя, Смерти, не смог остановить этот процесс. Наш властитель больше не присутствует лично при каждом частном событии, как когда-то, но умирающие продолжают умирать, когда их время приходит. Их единственный выбор — в том, оставаться ли за Завесой или следовать дальше. И этот… — Она делает паузу, подходя ближе к Кастиэлю, и проводит рукой над его сердцем и головой. — Как странно, — шепчет она, снова глядя на его крылья. — У меня были сведения, что здесь должен быть ангел, — говорит Чинди, наклоняясь к Касу и глядя ему в лицо. Потом она выпрямляется и снова проводит рукой над его сердцем. — Но это не ангел, — заключает она.
— Он ангел, — возражает Дин. — Он ангел, и ты не можешь его забрать!
Чинди выгибает тонкую темную бровь, глядя на Дина.
— Я могу забрать и заберу всякого, чье время пришло. Даже ангела.
— Значит, ты забираешь ангелов?
— Да, — отвечает она. — Редко, но случается. Время от времени.
Дин набирает воздуху. «Вот он, вопрос на миллион».
— И что ты делаешь с ними, когда забираешь их?
Чинди смотрит на него.
Тянется тишина.
— Куда они попадают? — настаивает Дин. — Что случается с их сущностью?
Она вздыхает и отворачивается, снова оглядывая отделение реанимации.
— Мы, жнецы, ведь тоже своего рода ангелы, — говорит она через плечо.
Дин теряет терпение.
— И что это означает? Что вы убиваете себе подобных и даже не говорите им, что случается после?
Чинди кратко резко усмехается.
— Это означает, что мы не знаем. Никто из ангелов не знает, что случается после. Даже мы, жнецы.
— Вы не знаете? Как вы можете не знать? — Дину тяжело в это поверить. Жнецы должны знать. — Вы что, не смотрите? Не видите, что происходит?
— Конечно мы смотрим! — огрызается она, поворачиваясь и глядя на него свирепо. Очевидно, это больная мозоль. — Ты что, думаешь, мы не хотим знать? Это в конце концов случится и с каждым из нас! Жнецы ведь тоже умирают. Но мы видим только, как их сущности разлетаются на частицы в момент, когда мы забираем их. Частицы потом улетают с планеты в пространство, в космос. Мы пытались следовать за ними, но никому не удалось проследить их путь до места назначения… если у них есть место назначения. Все, что мы знаем, это что мы никогда больше не видим ангела после этого.
Дин недоуменно моргает, глядя на нее. В космос? Частицы улетают с Земли в космос? Это еще что значит?
— Ладно, как бы там ни было, — говорит Дин, пытаясь сосредоточиться. — Забудь про то, куда деваются ангелы после смерти, потому что я все равно не дам тебе его забрать. Он жив. То есть он должен оставаться жив.
— И снова я повторяю, — говорит Чинди спокойно, — раз ты не понял меня в первый раз, Дин Винчестер, что не тебе это решать.
Ну вот, значит, она таки знает имя Дина. Может, у нее какая-то неприязнь к нему, как всегда была у Билли?
— Значит, слышала обо мне? — спрашивает Дин, пытаясь оценить, пускать ли в ход обаяние или угрозы (на самом деле, пытаясь оценить, получится ли блефовать).
— Слышала. Мы получаем… оповещения время от времени. Нас держат в курсе.
— Что, хочешь сказать, в Раю меня объявили в розыск? Что, по вашему полицейскому сканеру уже передают?
Она возводит глаза к потолку.
— Нас информируют, когда нужно кого-то разыскать. Тебя, иногда твоего брата. Недавно, вот, вашу мать… — Дин немного удивлен, услышав это, и Чинди слабо улыбается ему. — О да, вашу мать тоже. Она уже давно планировала этот свой побег из Рая. Она умница: выбрала момент, когда все отвлеклись на тускнеющее солнце. Но ее быстро разыскали и вернули.
Дин хмурится, понимая, что, наверное, именно поэтому у мамы и было всего несколько минут на Земле, всего несколько мгновений, чтобы поговорить с Дином: потом чертовы жнецы забрали ее обратно.
