– Собирай палец, все у тебя получится. Времени все равно нет, – заключил он.

***

После почти часовой подготовки к операции, собирании из подручных средств оборудования для ее проведения, и четырехчасовой сборки раздробленного пальца, Антонов не чувствовал ничего от усталости. Все силы покинули его, нервы были напряжены до предела, руки, перетянутые веревкой во время снятия ящика, еще давали о себе знать, и начали лихорадочно трястись, потому что во время операции Антонов приказал им выполнять все безупречно, от этого зависела дальнейшая жизнь и судьба человека, находящегося под его скальпелем.

Когда операция завершилась, и можно было перевести дух, Роман вышел на крыльцо амбулатории и уже по привычке уселся на него. Он пытался вынуть сигарету из пачки, но никак не мог этого сделать, в итоге закрыл ее и положил обратно в карман. Захотелось есть, но столовая уже была закрыта. Время давно перевалило за полночь, девчонки ушли в общежитие, Самохин вызвался их проводить. Славка Караулов после перенесенного стресса был отправлен домой еще часа три назад. Губкина тоже выпроводили. Он все время винил себя, проклинал водителя, который навязал им этот ящик, еще больше председателя соседнего колхоза, который наверняка «умаслил» водителя.

– «Черный ящик Пандоры», а не запчасти, зачем я заставил вас его сгружать? Как же теперь этот мальчик будет жить? Сможет ли он стать тем, кем мечтал? – причитал пьяный Губкин. Он уже хватил неразбавленного спирта в ординаторской, занюхал рукавом медицинского халата, и теперь слезы ручьем текли по его морщинистым щекам. Никогда у меня не было таких замечательных студентов, как вы, но и никогда не было таких происшествий, то вы выбиваете себе плечи, то теряетесь, то пальцы отрываете. Что за напасть! Как будто вас заколдовали, – вытирая слезы, и всхлипывая, жаловался главврач.

– Все нормально будет, – успокаивал его, и Антонова Тихомиров. Ромка классный хирург от Бога, операцию провел уникальную, все срастется правильно, я чувствую это. Идите домой поспите, а завтра все наладится.

– Мне бы твоей уверенности, – произнес Антонов. Хорошо, что ты успел сам отскочить, честно говоря, я подумал, что ящик упал прямо на тебя.

Тихомиров с собранным и загипсованным пальцем присел рядом с Антоновым. Дежурившая сегодня пожилая медсестра согрела чайник, и раздала парням бутерброды с колбасой.

Ели молча, у Антонова не было сил разговаривать, а Тихомиров все это понимал. Медсестра принесла подушку на старенький диванчик в коридоре, Антонов с благодарностью опустил на нее голову и сразу же отключился. На этот раз он словно провалился в какую-то черную яму без всяких снов.

Проснулся от яркого света, бьющего по глазам из окна. Это солнце грело и щекотало его своими лучами. Больные и медицинские работники, пришедшие утром на работу, по просьбе все той же медсестры ходили на цыпочках, старались не шуметь, разговаривали шепотом, чтобы не разбудить Романа. Он потянулся на столько, насколько позволял диванчик, сощурил глаза от яркого солнца, встал и взглянул на часы. Уже был полдень. Вышел на улицу, вздохнул полной грудью летнего воздуха и пошел по направлению к крану с водой умыться.

В дальнем углу больничного двора он заметил девчонок, беливших с наружи хозяйственные постройки, но Тони среди них не было. Сначала Антонов хотел к ним подойти и спросить где она, но потом передумал. Там была Ленка Самохина, чего доброго опять начнет жаловаться и виснуть на него. Поэтому после водных процедур он пошел в палату к Андрею, узнать как дела, но его там тоже не оказалось. Кровь прихлынула к его щекам и ушам, мерзкое чувство подозрительности и ревности сверлило его сердце, мозг, душу.

«Спас на свою голову, палец пришил, самому веревками чуть руки не оторвало, а этот паразит клеиться к девушке, которая вот уже несколько дней ему дороже всего на свете», – пронеслось в мыслях Антонова. «Но, а с другой стороны, разве он смог бы поступить иначе? Нет не смог бы», – сам себе ответил Роман. «Совесть мучила бы всю оставшуюся жизнь и не давала покоя, он просто бы возненавидел себя. Вот такая у него натура, не может, да и не хочет он быть подлецом. А насчет Тони, решил для себя в этот момент Антонов, насильно мил не будешь, пусть сама сделает свой выбор. Тихомиров ведь, в конце концов, тоже не виноват, что влюбился в нее, да и хороший он человек, настоящий, надежный, без выпендрежа и тщеславия. Там у машины он тоже мог, просто отскочить в сторону, как Славка с Максимом, но держал этот проклятый ящик до последнего, чтобы мне руки им не вырвало. И о себе он подумал в последнюю очередь. Одним словом, достойный соперник. Он конечно мне не друг, но я бы хотел, чтобы он был им».

Снова войдя в душный коридор амбулатории, Антонов заметил там Северского, он о чем-то беседовал с Губкиным, у обоих под глазами были темные круги, и от обоих, наверное, несло перегаром, умозаключил Роман. Он хотел подойти поближе поздороваться с ними, но из крайней палаты вышел Витька Силиванов, его первый пациент, в сопровождении Нинель и Тони. Увидев Антонова, он заулыбался, протянул ему, как взрослый руку, и важно произнес:

– Здравствуйте доктор, я уж и не надеялся вас увидеть, сегодня за мной тетка приезжает, вот иду собираться. Когда вы потерялись с этой, – махнул он головой в сторону Тони, – я плакал, думал, вас Черная Берегиня в озере утопила, но потом сказали, что вы нашлись, а ко мне все не шли.

Нинель поздоровалась, и пошла готовить мальчика к выписке, на ее лице ярким пятном красовался свежий синяк, который она пыталась скрыть несколькими слоями пудры. Запахом табака и перегара «благоухали» ее всклокоченные волосы. Тоня осталась с мальчиком, держала его за руку, как будто боялась выпустить.

– Прости брат, Илья Петрович, нас так работой загрузил, что я просто не мог к тебе вырваться, – ответил Антонов. Ну, как ты себя чувствуешь?

– Да, нормально, побежал бы уже, да эта не разрешает, – он опять махнул головой в сторону Тони, – ох и вредная она, что вы только в ней нашли? – заключил Витька.

– Не понял, ты, о чем? – удивился Антонов.

– Что я не вижу, что ли, как вы на нее смотрите, со мной разговариваете, а на нее смотрите, да и этот ваш другой доктор тоже, тот, которому вы ночью палец пришивали, с обидой в голосе пояснил Витька.

– А у вас тут слухи быстро разносятся? – с улыбкой спросил его Антонов.

– Так, это ж деревня, мы только называемся городом, а на самом деле, просто большая деревня. Все друг друга знают, все всё видят, больше-то заняться нечем, – со вздохом закончил Витька свою преамбулу.

– А она, – Антонов тоже махнул головой в сторону Тони, – не вредная, а заботливая. А бегать тебе не разрешает потому, что тебе только вчера швы сняли, нельзя делать резких движений, поднимать тяжелое, бегать, прыгать, а то они могут разойтись, и снова придется тебя зашивать, и в футбол играть ты тогда еще долго не сможешь, понял?

– Понял, понял, что тут не понятного. И отведя глаза в сторону, чтобы не показать наплывших в них слез, продолжил, – меня, наверное, теперь в интернат сдадут. Мать моя лишена родительских прав, у тетки своих детей трое, муж алкаш, живут в двухкомнатном бараке в Сосновке. Я им ясное дело не нужен.

– Ну, ничего, в интернате тоже люди живут, ведь ты туда не насовсем, а временно. Вырастишь, отучишься, будешь сам жить, как тебе захочется. Там и футбольная команда есть, правда тренер у них не очень, но ведь это не главное, – вступила в разговор Тоня.

– Откуда ты знаешь? – с недоверием покосился на нее Витька.

– Знаю, сама оттуда, – ответила Тоня.

– Так, у тебя тоже никого нет? – уже мягче спросил Витька.

– Никого, кроме Зои Михайловны, это медсестра из интерната, очень хорошая, добрая женщина, – улыбнулась Тоня, она хотела погладить мальчика по голове, но Витька отклонил голову в сторону и гордо заявил:

– Не надо мне этих ваших телячьих нежностей, я мужик, и не надо меня жалеть, сам справлюсь.