— Разумеется, профессор.

Поттер тут же рванул из теплицы к упомянутому месту, убедившись, что никто из красно–золотых его не видел, а Слизеринцев и подавно не интересует, куда он направляется. Гарри понятия не имел, что будет ей говорить, кроме того, что хочет сегодня заглянуть в библиотеку и помочь ей. Как она на это отреагирует? Оттолкнет? Согласится?

Гарри быстрым шагом вышел на улицу. Холодный ветер ударил ему в лицо, но, кажется, ливень почти закончился, лишь мелкая морось крапала на его одежду. Однако серые тучи сгущались все сильнее, и от высоких сосен падали длинные черные тени.

Внезапно со стороны Запретного леса до его слуха долетел еле уловимый вой, который заставил парня невольно съежиться. Деревья, покачиваемые порывистым ветром, гулко скрипели, от чего становилось довольно некомфортно.

Гарри вышел на лужайку, мокрая трава чавкала под ногами, а сумрак Запретного леса навевал на него необъяснимое чувство страха.

И понадобилось же Делии в такую погоду изучать гребанных Момордиков…

По левую сторону от Гарри стояла хижина Хагрида, в небольших окнах которой горел тусклый свет. Поттер в несколько шагов отошел от окна, чтобы лесничий его не заметил, отбросил сумку на землю, сел на нее и уперся локтями в коленки, прислоняя ледяные ладони ко лбу. Остынь. Просто остынь.

Прошло каких–то десять минут, а Гарри показалось, что целая вечность. Сидя на своей сумке, он уже успел порядком замерзнуть и промокнуть. Неожиданно за спиной послышались шаги, и Поттер развернулся так резко, что полы мантии хлестнули по ногам.

Зеленые глаза уставились на него, расширяясь.

Полнейший шок.

Шаг назад.

— Стой!

Еще шаг. Пятится, как от психа. Возможно, в какой–то степени она права.

Он рванул к ней и схватил за руку прежде, чем девушка успела метнуться в обратную сторону. Рывок – и она чуть ли не налетела ему на ноги, сдавленно охнув, вырывая запястье из его пальцев и прижимая к себе. Пятясь теперь в сторону леса, глядя на него, словно животное, исходящее кровью, на своего мучителя.

— Что ты делаешь, Поттер?

— Нет, — прорычал он, подлетая к девушке, замирая в нескольких шагах, глядя остро, почти убийственно прямо. — Нет, какого хрена ты со мной делаешь?

Она не понимала – он видел.

Эй, чертов идиот, ты не об этом с ней хотел поговорить и… не в таком тоне!

В изумрудных глазах все еще удивление, но вот. Вот огонек, тот самый, который был нужен. Которого стоило коснуться, чтобы вспыхнула она вся.

А в следующий момент:

— Пришел Момордиков помогать собирать, а? — голос дрожит.

— Что? — и снова почти ласково. Почти чувствуя, как глотка рвется от искрящей ярости.

Черт, да что же это такое?

Буквально вчера она была открыта перед ним, словно книга, а сегодня она снова включила эту гребанную суку? Надменную, тупую суку. Ох, ему никогда не понять этих девичьих многоходовок. Никогда не понять, как они так быстро могут меняться в настроении. Научите его так же, ради Мерлина.

Научите. Его. Так же.

Блэк сжимает губы. Вздергивает свой тонкий подбородок, и волосы полностью открывают ее бледное лицо. Она поймала его взгляд.

— Зачем ты пришел? — гнусная улыбка на нежных губах. Полная… чего? Какого фига это за выражение сейчас было?

Он не понимал. Его выводило.

Она так выводила его, что хотелось содрать с себя кожу, чтобы под ней прекратили ползать и шевелиться эти мерзкие куски сожаления и злобы.

— Помочь тебе, блин, — рявкнул, чуть не сорвался на ор.

— Странно.

Странно, Блэк? Мать твою, странно? Да что же ты…

— Что?

— Что слышал! — вдруг. И теперь кричат они оба. — Чего тебе от меня нужно? Помочь? Я и сама могу справиться со своими проблемами и разобраться в том числе и… с Малфоем. И кто тебя просил заступаться? Нашелся тут, правильный такой. Думаешь, что вчерашний поцелуй что–то значил? Жалость. Вот, что он означал. Я тебе была обязана за то, что твоей дурной башке вздумалось устроить взбучку с Малфоем, и ты так благородно защитил меня. Поклон тебе низкий! Доволен?

Трясется, уже вжимаясь позвоночником в толстый ствол многовекового дерева, а глаза… о, нет.

Она все утро была взвинчена, наверное, а может быть, и всю ночь, потому что теперь смотрела на него так, что оставалось лишь удивляться, как эта уродская ярость не высушила ее без остатка. И его заодно. И слезы, которые вот–вот покатятся из глаз.

— Не доволен, — снова рев.

Гарри еле заставлял себя дышать. Не двигаться. Стоять на месте. Не схватить ее за плечи, тряся безостановочно, пока эта высокомерность не улетучится из нее.

— Да что ты о себе возомнил? Думаешь, что я, ученица Слизерина, стану обращать внимание на какого–то шрамированного Гриффиндорского придурка?

— Ты совсем…

Он рывком приблизился к ней и крепко вцепился в хрупкое запястье. Она незаметно попыталась вырваться, но тщетно.

— Что происходит, Делия?

— Тебя это не касается. Шесть лет не касалось, а тут подавайте ему всю информацию на блюдечке с голубой каемочкой!

Милостивый Мерлин.

Она кричала, как ребенок. Это не она. Не всезнающая принцесса Слизерина. Не Делия Блэк, а кто–то совсем другой, напуганный, раненый, обиженный до кровоточащей дыры в сердце.

— Я знаю, каково это, когда ты ничего не знаешь о своем родителе. Ты думаешь, если бы Малфой не начал над тобой издеваться, ты бы поняла, что Сириус Блэк может быть твоим отцом? Догадалась бы?

Гарри дышал через рот, сквозь сжатые зубы и глядя на ее слезы, злясь на каждый ее рваный вдох и выдох.

Не дыши. Прекрати, нахер, дышать. Это… это слишком. А «слишком» было чрезмерно близко к тому самому, чего он больше не хотел допускать.

Навсегда. Никогда.

Больше никогда.

— Нет.

Он не слышит ее голоса.

Она стискивает зубы, сжимая пальцы в кулаки. И ничего не изменилось: они по–прежнему стоят на расстоянии вытянутой руки друг от друга, он все сильнее сжимает ее запястье, догадываясь, что у нее точно появится синяк, они по–прежнему полны ярости, только она сильнее дрожит, захлебываясь своей обидой, а он задыхается, замыкается в своей цикличной пустоте, что закручивается под кожей.

Сильнее. Сильнее.

Он знал.

И «ничего» вдруг превращается во «все». Потребовался лишь щелчок невидимых пальцев. Твою мать, Блэк. Твою мать.

— Я теперь поняла…

— Что?

— То, что нас связывает, — вскинула голову, заглядывая ему в глаза.— Жалость, Поттер. Гребанное чувство жалости. Ты сочувствуешь мне, что мой отец – преступник, и я о нем ничего никогда не знала, — а через секунду снова сорвалась на крик. — Я жалею, потому что тебя по моей вине избил Малфой. Вот и все, блин!

Гарри не сразу понял, что Блэк имеет в виду.

Просто смотрел. Изучал. Впитывал.

Это так дико, так неправильно. Она что–то говорила отчаянно, громко, а он осознавал, что это чертов конец света, потому что вдруг понял – за эти чувства, что корчат ее сейчас изнутри, он готов вырвать сердце Сириуса Блэка из гнилых ребер. Кем бы он ей ни был. И смотреть, как оно пережевывает воздух вместо крови. Сейчас он как никогда уверен, что этот преступник, к огромному сожалению, все–таки ее отец. И от этого становилось так гнусно. От того, что все так. И это чертов конец.

— Ну, что? Сладко тебе? Сладко? — кричала, но слез не было. Она держалась. А он хотел. Снова. Увидеть, как соленые капельки текут по ее бледным щекам. Почти сумасшествие.

Сладко?

Да ему было нечем дышать рядом с ней. И он ничего не мог сделать. Она была вокруг. Она была в нем. Распори грудь – и вытечет. Вместе с кровью, толчками.

Откуда ты во мне?

Не отвечает.

А Гарри молчит. Где все твои слова, кретин, что ты приготовил для нее? Где эти слова? Все, что он может – просто стоять и смотреть. Как будто ему действительно нравится.

Изломана.

Она изломана, как кукла.

За пару дней на нее свалилась огромная лавина событий. И ему казалось, что он видит ее сейчас совершенно голой.