Спустя тысячи разрушенных нервных клеток и полтора часа напряженного ожидания, я услышала как открывается входная дверь и рванула в коридор, увидев лишь стремительно скрывавшуюся фигуру брата за дверью своей комнаты, бросившего мне не оборачиваясь: “ужасы отменяются, мне их хватило сегодня”. Я попыталась догнать Костю, но дверь закрылась прямо перед моим носом с оглушительным хлопком, чего брат себе никогда не позволял раньше, не в его характере было устраивать такие истерики - что-то определённо случилось и я боялась даже думать о том, что же это могло быть. Я, как мышь, тихонько поскреблась в дверь, но Костя, несмотря на то, что в комнате стояла абсолютнейшая тишина и он точно меня слышал, никак не отреагировал на мои действия. Я тихонько постучалась, но результат остался тем же - молчание в ответ. Я только хотела позвать брата по имени, как услышала его голос, тихий, но хорошо разбираемый, потому как Костя стоял прямо за дверью.
- Ты всё знала? - Казалось, что из брата вытянули все силы, оставив угасающую жизнь еще на время, совсем ненадолго, на пару фраз, на десяток мыслей.
- Что? - Не знаю, зачем переспросила, не знаю, потому как сразу поняла о чем шла речь. Поняла, но испугалась, разве можно было дать ответ на этот вопрос? Разве можно было вообще говорить вслух об этом?
- Ты всё это время пыталась это как-то пережить, да? - Брат еле слышно хмыкнул, а затем дверь открылась. Он стоял на пороге, глаза его были покрасневшими, то ли от злости, то ли от невыплаканных слёз, которые он бы себе никогда не позволил проронить, слишком упрямый для слёз, слишком гордый. - Я думал тебе сердце разбили, а из тебя, оказалось, душу всю вытянули. - Я стояла и боялась пошевелиться, не могла ни подтвердить что-либо, ни опровергнуть, а вдруг это могло сделать еще хуже? Костя тяжело вздохнул, а потом полез за чем-то в карман, и тут я увидела, что его рука разбита в кровь, я, ахнув, потянулась было к ней, но брат, раздраженно цокнув, руку одернул, а потом всё-таки выудил из кармана толстый конверт, протянув его мне. - Я не знаю зачем отдаю его тебе. Я не хочу его тебе отдавать. Но, кажется, ты уже выросла и должна принять это решение сама. - Я взяла конверт в руки, быстро, жадно оглядывая его в поисках хоть какой-то отметки, какого-либо росчерка, но бумага была абсолютно чиста, хоть и сильно смята, я видела как сжимал ее в руке брат, я поняла, что чудом получила конверт целиком, а не разорванный на мелкое, не собираемое конфетти. - Я так понял, он будет ждать тебя внизу до тех пор пока ты не выйдешь, было бы здорово продержать его там до первых морозов.
- Я… - Я прижала конверт к груди, пытаясь подобрать слова, чтобы хоть как-то оправдаться или объяснить всё брату, но не находила нужных, тех, которые бы помогли.
- Вали уже. - Костя чуть взлохматил мои волосы, криво и как-то болезненно улыбнувшись, и закрыл дверь, не дожидаясь пока я уйду.
У меня в ушах стояли лишь слова “он будет ждать тебя внизу до тех пор пока ты не выйдешь”, выворачивавшие мою душу наизнанку настолько сильно, что я чувствовала боль, боль души, над которой так варварски издевались. Я сжимала конверт в руках, не зная стоит ли мне его открыть или же лучше его порвать на мелкие куски, а потом сжечь, сдув горку пепла, чтобы не было возможности передумать и собрать по крупицам то, что там мне пытались сказать. Мне хотелось плакать, но я не могла, внутри было одновременно и пусто и мучительно тесно от захватившего меня смятения чувств. Я не знала, кто принял это решение за меня, но я всё же сделала шаг в сторону двери, в сторону болезненной неизвестности, которая могла либо излечить меня, либо убить окончательно.
========== 43 ==========
Я, совсем ничего не обдумав, выскочила из квартиры на лестничную клетку, сжимая в руках конверт. Я разрывалась от невозможности решить, что же должна сделать в первую очередь, поэтому вскрывала письмо, уже сбегая вниз по лестнице, и пыталась взглядом ухватиться за слова, написанные от руки - то ли незнакомой, то ли родной, - письмо из другого измерения, от несуществующего человека, умершего много лет назад, эдакое послание в бутылке, преодолевшее многие километры и нашедшее именно того, кому предназначалось, вот именно так, волею судьбы. С каждым прочитанным словом я замедлялась, ступая по лестнице уже не так быстро, а в какой-то момент просто остановилась и, не глядя, села на ступеньку совсем недалеко от входной двери в дом. Я не чувствовала холода камня, я не чувствовала вечерней прохлады, наверняка кусавшей меня, выбежавшую не накинув даже кофты - мне было всё равно, я читала. Читала и, кажется, плакала, я не знаю, я не была уверена в этом, может это всё было плодом моего воспаленного воображения? Может быть это письмо я сама выдумала себе в горячечном бреду, как и самого Грома, вдруг ни с того, ни с сего вернувшегося в мир живых? Я наверняка просто слишком этого хотела, так сильно, что всё происходящее было лишь сном, пытавшимся утешить меня, помочь забыться в невозможных мечтах. Я читала и плакала, всё-таки я плакала, я осознала это, когда перестала различать буквы из-за набежавших на глаза слёз, сорвавшихся на бумагу, смазывая слова, которые и довели меня до этого состояния. Хотя ведь виноваты были не слова, боль причиняло то, что они рассказывали мне, то, что это было реальностью, то ли поломавшей кучу жизней, то ли разорвавшей нити судьбы, такие тонкие… Я продолжала плакать, давясь слезами и той историей, что произошла на самом деле, не в кино, которое крутят по кабельному, не в книгах, которые стоят на стендах с популярным чтивом в книжных магазинах. Это было настолько нереально, что без тени сомнения принималось на веру - просто нельзя выдумать такое лишь для того, чтобы объяснить свое отсутствие в одиннадцать лет, свою смерть, свои похороны.
Исписанные мелким аккуратным почерком листы кончились как-то внезапно, словно одновременно прошли целые годы, пока я читала, и лишь мгновение, за которое я не успела осмыслить ничего из написанного. Я узнала, казалось, всё, что могла, кроме единственного ответа на вопрос “как же так?”, который не давал мне покоя, мучал, раздражал внутри до каких-то нервных сердечных вибраций, мешавших дышать ровно и соображать ясно. И единственный, кто мог дать мне ответ, находился по ту сторону двери, разделявшей моё самообладание, хоть как-то склеивавшей мою треснувшую ровно посередине жизнь. Я поднялась на неверных ногах, смахнула скатывавшиеся слёзы и, сделав широкий шаг, потянула дверь на себя, впуская в свою жизнь хаос вместе с прохладой в подъезд. Я вышла на улицу стремительно, словно сделала прыжок в воду с большой высоты - страшно, вдруг не успеешь набрать воздуха, вдруг его не хватит, вдруг резко запаникуешь в полёте, когда уже нет пути назад, совершенно разучишься плавать, утонешь, не сделав и попытки выбраться на поверхность. Сделала шаг и задохнулась, будто действительно оказалась под водой, как ни готовилась к встрече, всё равно не смогла справиться с паникой, слезами, вот-вот готовыми сорваться на истерику, всё лишь потому что прямо с порога встретилась взглядом с черными, прожигавшими моё сердце и ночь глазами…
Купряшин… нет, Кирилл… Гром… Я не знала, кто сидит передо мной, я боялась этого человека, но меня неудержимо к нему тянуло, как бы в итоге его не звали. Мой профессор поднялся, и фонарь, висевший у входа, осветил его лицо, что заставило меня почти вскрикнуть от неожиданности - вокруг глаз, рта, на скуле наливались кровью синяки. Вот и стала ясна причина разбитой руки брата, только зная, что Костя в драках совершенно не силен, а кроме руки у него ничего не пострадало, я сделала вывод, что Купряшин даже не пытался дать сдачи и просто принимал удар за ударом, как наказание, которое он был готов понести, с которым был согласен. Мне стало так жалко его, так больно вместе с ним, я ничего не могла с собой поделать - хотелось обнять, пожалеть, как маленького, честное слово, так подавлено он выглядел. Чертовы слезы вновь начали собираться на глазах, грозясь вновь превратить меня во всхлипывающую тряпку, не способную самостоятельно прийти в чувства. Я хотела сделать шаг навстречу, но так и застыла на месте, сжимая в одной руке письмо, а другой постаравшись незаметно избавиться от предательской влаги, отвернувшись в сторону и избегая внимательного взгляда профессора, словно потерявшего всю уверенность.
