– А не просто тяжелое и легкое?

– Куда ты отнесешь то, что легче легкого, например пух или паутину, неужели и они тоже, плывущие по воздуху, масса?

– Допустим, их много и все свалено в кучу.

– Столько паутины не соберешь, чтобы получить массу, как ни старайся, даже обойдя веником осенний лес.

– Тогда до каких пор уплотнять: вот это уже она, а то слишком легкое и не дотягивает?

– Мы определяем на глаз, сращивая вещество с пространством, пока живем. Пробуем, выстраивая ряд от свинца до волоса одуванчика. А уж затем только приходит догадка: тяжелое устроено проще, легкое сложнее. Догадка встает над этим рядом после того, как его развернут на ширину личного опыта.

– Ты уверен?

– У тяжелого ведь нет пустот, иначе не оттянет руку. Отсюда и выходит, что все вещество сомкнуто и нет в нем разности, вот почему простота.

– Однородный материал ближе к массе?

– Ближе. Возьми золотое кольцо. Цена определяется весом. С камнем уже дальше. Не говорят ведь тяжелый алмаз, а крупный, чистой воды или искусной огранки.

Максим заговорил о кольце, потому что слышал от бабушки. Давным-давно она отнесла его в Торгсин, но до сих пор помнила.

– Сплошной относишь туда же?

– Да, чем меньше разделительных линий, тем лучше.

– Мы говорим о войне и мире, – напомнил Костя.

– И я о том же. Война одета в железо, сплошная, однородная, компактная, стоит у вершины тяжести, сжимает внутреннее пространство и пробивает внешнее. Я думаю, эти свойства связаны.

– Что ты понимаешь под внутренним?

– То, которое стягивает ее тело. Сильнее стягивает – круче вещество. Древние войны украшались медью, нынешние сплошь из стали. Почему и поется: «Гремя огнем, сверкая блеском стали».

Костя усмехнулся:

– Медь как раз тяжелее.

– А сколько ее было – щит и меч всего-навсего, шлем.

– А порох?

– Порох – энергия. Хочешь знать, почему он легкий? Все понятно, энергия не масса. Я думаю, ее проще добыть из легкого. Но ты верно подметил. Война сделана не только из массы. Ей нужна энергия, бросать свою тяжесть далеко и быстро вперед.

– Всем нужна, и миру тоже. Как только выгнали немцев, в первую очередь отстроили ГРЭС.

Максим вспомнил дом, в котором их разместили после войны. Он был ведомственный от этой самой ГРЭС. Там работала его тетка электриком. Уходя на дежурство, она включала плитку для обогрева. А ему наказывала не подпускать к ней своего двухлетнего сына. Максим был не намного старше, но все понимал, стараясь развлечь ребенка игрой. Тот протягивал руки к теплу. Максим караулил. Однажды ему надоело, и он решил напугать брата. Взял его ладошку в свою и пригнул к спирали. «Ой, бойно, пусти!» – «Не будешь?» – «Пусти-и!» – «Пойдем спать». Он укладывал его на кровати, ложась рядом. Тетка, приходя со смены, была довольна, находя обоих спящими. В награду она даже принесла ему магнит в виде подковы – одна половина красная, другая синяя. Запросто двигал гвозди сквозь сиденье стула. С тех пор Максим усвоил: где электричество, там водятся и магниты. Они близнецы-братья. Тетка с сыном уехала к мужу. Максим с матерью и бабушкой, мыкаясь по углам, выстояли в очередь жилье, в котором и живут сейчас. Но здесь нет света, потому что ГРЭС далеко. Провода от нее протянуты только к заводам, больницам и детским садам. Первое время он еще помнил о плитке и лампочке, потом постепенно привык к коптилке по вечерам, сделанной из пузырька с маслом.

– Ток пустили не ради мира, – вернулся он к разговору, – ему тоже досталось, но немного.

– Не понимаю.

– Это же ясно, мир состоит из отдельных людей, они могут подождать. Главное – снабдить энергией общее дело.

– Разве есть другое? Мы все заняты одним и тем же.

– Правильно, одним, совместным, но и своим тоже. Оно у каждого человека, у тебя, Миши, хотя вы и братья. Ты по утрам идешь в свой класс, он в свой, тетя Лида на работу, а после в магазин. Собираясь в комнате, вы делаете уже общее дело, правда, очень маленькое, его можно не принимать во внимание.

– С чего вдруг? – прищурился Костя.

– Вас всего трое, вот и маленькое. О чем говорите, никто не знает.

– Мы не скрываем. – Лицо Кости напряглось.

– Это никого не касается, – поспешно добавил Максим. Он чувствовал, что его занесло. – На то люди и живут отдельно, чтобы делиться самым близким.

– При чем здесь электричество?

– Мы ходим в школу – оно там. И у тети Лиды на заводе освещает сразу много людей, собранных вокруг большого дела. К нашему дому свет не подвели и к другим тоже на улице, все темные. Здесь всюду живут частники.

– Мы не частники, нам дали жилье от производства, а те построили сами для себя, у них огороды с колодцами.

– К ним столбы не идут?

– С какой стати!

– К реммастерским ведь идут.

– Сравнил, там рабочие.

– И что выпускают?

– Откуда я знаю, все за забором.

– Общее дело ближе к войне, – сказал Максим, заключая, – чем ближе, тем плотнее люди прижаты один к другому. Для того и построены специальные помещения – цеха, а внутри станки на электричестве, там же и отопление, и вода из крана, и туалеты, не бегать же на улицу в кабинку. Дома могут постоять без всего лишнего, они разгорожены на комнаты для маленьких дел.

Костя слушал, не перебивая.

– Мы скоро переедем, маме обещали дать рядом с заводом, я ходил смотреть дом, высоченный, в четыре этажа, немцы подводят под крышу. Магазин и кино, все близко.

– А моя мама работает в городской столовой, там же и ночует. Едва ли нам дадут. Их трест обслуживает мелкие организации. Она хочет перейти к летчикам, там очередь короче. Во время войны мир очень мал, почти не виден. Раньше они не перекликались. Французы у Москвы, а в Рязани тихо. Сейчас все в одной упряжке. Не будь бомбы, сброшенной американцами, мир бы наладился. Теперь надо наверстывать, отдельную жизнь не скоро построим.

– Отдельную?

– Ну да, домашнюю мирную, чтобы доходило до каждого.

Костя усмехнулся:

– Маленькую для себя в самой середине покоя, большой жизнью охвачена вся страна, что делает промежуточная?

– Если вся, то войной, потому и песнь «Вставай, страна огромная», ради мира ее бы не сочинили. Промежуточная, думаю, для производства, притом тяжелого, имеющего выход на вооружение, отчасти, конечно, и на закладку основания для нового мира. Сам себя он подхватить вверх не может, если не оттолкнется от плотного и твердого.

– Война может?

– За уши никто себя не поднимет, и ей нужен толчок, то есть не толчок, а, правильнее сказать, сборка. Она не отталкивается, а сводит уже готовое. Как только вберет все захваченное вещество, тут же забурлит и прольется лавой.

– И откуда вещество?

– Приливает из блюда жизни, просторного, как океан-море. Чем больше наклоняют, тем мощнее прилив, больше взять неоткуда. – Последние слова Максим добавил про себя.

Недавно он прочел книжку волшебных сказок. В голове стояли ее странные образы. Он удивлялся своим предкам, которые умели так видеть и чувствовать.

– Получается, что война, производство и мир вставлены друг в друга, отдельно не существуя?

– Так все выглядит сверху, но звеньев больше, сколько – не сосчитать. Война, пожалуй, самое простое дело, хотя нет ничего труднее. Производство уже очень растянуто и пускает ветви. Тяжелое – из сплошного металла, вздымает молот. Здесь голос будущей войны учат подражать грому. За ним идет более искусное и легкое звено. Легкое по весу, но мысли вложено больше, работа аккуратнее, дальше еще легче, ветви тоньше и раскидистее, другой металл.

– Ну-ка, ну-ка, скажи какой?

– Не чугун и сталь, а цинк, олово, алюминий.

– Не такие уж и легкие, кроме алюминия. У тебя цепь сходит на нет.

– Возьмем боевой корабль – бронирующие листы или якорь – одно, а провода на катушках из меди, те же приборы – совсем немного. Кончается производство, отдельно от него действует экономика. Та почти вся вдвинута в область мира.