Подруги быстро махнули на меня рукой и вели свой разговор, не менее активный и содержательный.

Услышав внезапно Танькину реплику:

– А твой бывший, я слышала, преуспел в Америке, – я мгновенно навострила уши и даже забыла о любимом курятнике. А уж спокойный ответ Люськи:

– Да знаю я о нём, – и вовсе загнал меня в ступор. Правда, ненадолго.

– Знаешь и молчишь?! – воскликнула я, вскакивая с насиженного места, да видно переборщила с эмоциями, потому что подруги подпрыгнули, громко ойкнули и непонимающе уставились на меня.

– Тьфу! Мать твою! – первая пришла в себя Танька. – Мы тут шепчемся, как партизаны, чтоб не мешать тебе созерцать пернатых любимцев, а ты орёшь как резаная. Так и до инфаркта недалеко! Ну, прям вылитая твоя деревенская родня! Сразу видно – одни гены!

– Окстись! Какие гены! – возмутилась я. – Родня –то вовсе не моя, а мужа! И не уводи в сторону!

– Что вы там про твоего бывшего говорили? – с подхалимской интонацией произнесла я и всем корпусом повернулась к Люське.

Она невозмутимо посмотрела на меня:

– Да ничего особенного. Просто он теперь в Америке известный художник. И, кажется, довольно обеспечен.

– Не просто известный! – воскликнула Танька, бесцеремонно вклиниваясь в разговор. – Серёжка сказал, что он модный и очень богатый, и они собираются устроить ему выставку в родном городе и купить какую-то его картину, чтобы повесить в своём банке!

От всех этих новостей я слегка растерялась.

– А если вы всё это знаете, то почему я не знаю?! – подозрительно посмотрела я на подруг. – Это тайна такая или розыгрыш?

– Ни то и ни другое, – успокоила меня Люська. – Я сама только пару дней назад об этом узнала. Говорить не хотела. Ты ж так в зоопарк рвалась, не хотелось тебя отвлекать ничем посторонним.

– Это Игорь твой – посторонний?! – неприлично громко возмутилась я и даже не расстроилась по этому поводу, забыв, что я не уличная торговка, а вполне воспитанная молодая женщина. Вот что с нами делают непредвиденные обстоятельства и необдуманные слова закадычных подружек. – Может, и ваша общая дочь Иринка мне тоже посторонняя?!

Люська вздохнула. И даже замечания мне не сделала. Наверное, вспомнила, как мыкалась после развода с маленькой дочкой, когда ни времени, ни сил, ни денег… Как убегала я с лекций, чтобы посидеть с девчонкой, пока она за копейки стрижёт народ в убогой забегаловке, громко именуемой парикмахерской. Да и много чего ещё можно было вспомнить…

Хотя и до развода мыкалась она точно так же. Игорь денег не приносил, всё чаще был слегка на взводе, проводил время с компанией других непризнанных гениев и очень мало интересовался тем, где его юная супруга берёт средства на оплату съёмной квартиры, немудрящие харчи, в основном – макароны, а потом и на пелёнки с распашонками.

Родители были у обоих ( у Люськи – простые работяги, а у Игоря, по его же собственному выражению, – махровые интеллигенты), но с обеих сторон брак не был одобрен, поэтому настырные предки не стремились помогать молодым, а ждали, когда этот самый не нравящийся им брак распадётся под натиском житейских невзгод, и тогда уж они кинутся помогать (но никак не раньше!) каждый своему чаду.

Но молодые тоже были настырными (было в кого!). Люська к восемнадцати годам родила Иринку, Игорь написал её портрет, под названием «Девочка-весна». И так этот портрет был хорош, что я сразу простила Люське её неразумный, с моей точки зрения, выбор и слишком раннее замужество.

Игорь, несомненно, был талантлив. Это я поняла сразу. А таланты – они ведь такие, у них всё не как у людей. Со странностями они, таланты эти самые. И странности им простые смертные должны прощать.

Мы с Люськой были простыми смертными. И мы прощали. Люська – своего непутёвого, безденежного, вечно где-то пропадающего мужа, а я Люську – за её такой непрактичный выбор. Всё-таки выбрала она гения, талантливого до чёртиков, а он выбрал её. Значит, что-то же он в ней тоже разглядел?!

Что-то такое, чего не увидела я?! И он оказался прав! Люська тоже стала художником. Она создаёт свои полотна на чужих головах, неимоверно украшая эти самые чужие головы. Но об этом я уже говорила.

Все трудные годы мы были вместе. И только мне доподлинно известно, сколько слёз пролила подруга, сколько она работала (в любое время суток, были бы клиенты!), как трудно было ей растить дочь одной, как тяжело она продиралась к сегодняшнему благополучию…

Родителей своих она так и не простила до конца, от помощи их отказывалась и даже в родной дом после развода вернуться не пожелала.

Она и сейчас снимала квартиру. Не лачугу, как раньше, а очень даже приличную двухкомнатную квартиру с высокими потолками, с большими комнатами и просторной кухней. Теперь уже со вторым мужем она работала как ломовая лошадь, а своя собственная жилплощадь так и оставалась миражом, то приближаясь, то отдаляясь, и конца этому не было видно.

Напрасно Танька уговаривала её взять кредит, убеждала, что её муж с удовольствием в этом поможет, выступит или поручителем, или гарантом, или кто там ещё нужен, когда берёшь кредит в банке. Я не очень в этом разбиралась да и слушала всегда в пол-уха, заранее зная Люськин ответ.

Люська упиралась, не хотела ни от кого зависеть и твердила, что не одна дружба разлетелась вдребезги при вмешательстве денег, а Танька ей очень, очень дорога, почти так же, как и я, и она не хочет никого из нас терять. Она не на улице живёт. Квартира никуда не денется, осталось совсем чуть-чуть. И так из года в год. В конце концов, мы перестали затрагивать эту тему.

– Ты нам с Иришкой самая родная, – дотронулась до моей руки Люська, вырывая меня из воспоминаний и возвращая в сегодняшний день. – Никого роднее тебя у нас нет. Не считая Сашка, конечно.

– Может, и зря ты развелась, – подумала я вслух, пропустив последнюю её фразу мимо ушей. Вернее, мы их как-то одновременно произнесли, эти фразы.

– Нет, – качнула головой в ответ Люська. – Игорь талантливый, добрый, но бесхарактерный. Привык, что ему дома всегда потакали…

– Ну, не такой уж и бесхарактерный, – пожала плечами Танька. – Женился ж он на тебе против воли родителей и даже из дома ушёл. А это поступок. Да ещё какой! И после развода не домой побежал, а..

– Оскорбился сильно, – заново всё переживала Люська. – Я ему тогда такого наговорила! Друзьями попрекала! Безденежьем! И что помощи по дому от него никакой, а я хоть разорвись! Хотя, когда дочка болела, он тоже с ней сидел. И не всё так плохо было. А мы целую неделю ругались! В основном, я, конечно. И потом мириться не стала, хотя он очень просил, и на развод сама подала… Не выдержала… Быт заел. Глупая была…

– Значит, – влезла Танька, – дипломатические отношения сторон были разорваны по твоей инициативе?

– Ну да. И слабаком его обозвала. И размазнёй! Это уж совсем последней каплей стало. Ушёл. Бросил мне напоследок: пожалеешь ещё! – и ушёл. Хлопнул дверью. Только и осталась на стене его «Девушка-весна» да альбом с фотографиями, – неслась дальше Люська.

– А Иришка?! – укоризненно посмотрела я на подругу. – Уж она-то точно ценнее, чем картина с твоим лицом.

– Слушай! – осенило меня. – Если он такой богатый и известный, то его картина теперь небось огромных денег стоит. А она у тебя просто на стене висит. В комнате! И без всякой охраны! Срочно неси её в банковский сейф! Или продай. Мало ли что?! А так хоть деньги останутся.

– Не ерунди, – остудила мой пыл Люська. Она уже и сама слегка остыла, и красные пятна, появившиеся на щеках, стали бледнеть, и речь стала гораздо спокойнее. – Никуда я её не понесу. И деньги мне не нужны. Своих в избытке.

Танька рассмеялась:

– А жизнь и вправду удалась! Да, девочки?! И день сегодня – чудо!

И тут!

Небо рухнуло на землю, и начался второй всемирный потоп.

За разговором и воспоминаниями мы не заметили, как наступили лёгкие летние сумерки, как тихо в сумерках прокралась к нам чёрная туча, угрожающе зависла над нами, разогнала всех посетителей, кроме нас, зазевавшихся, и только потоки воды да резкий удар грома смели нас со скамейки и заставили обратить внимание на окружающее.