Мы забежали в террариум вымокшие до нитки, но весёлые.
– Как удачно, Танюш, ты заметила про замечательный день. Прямо в точку попала. Особенно насчёт погоды, – пошутила я.
С нас текло, окружали нас исключительно змеи и другие ползучие гады, а мы весело таращились друг на друга, и улыбки до ушей разрезали наши лица пополам.
Дождь закончился быстро. И это было здорово, потому что, когда мы пришли в себя, соседство со змеями стало нас напрягать.
Погода на нашем Северо – западе не предсказуема. Может лить неделями или, наоборот, зажаривать, как однажды в августе, когда горели торфяники вокруг города и в городе нечем было дышать, а уж рядом с горящим торфом и вовсе был ад кромешный. А ещё погода может меняться по три раза на дню, так что и не знаешь зонт с собой брать или шубу надевать.
Но сегодня (есть Бог на свете!) дождь оказался мимолётным гостем. И пусть за короткое время на нас вылилось небольшое море, и мы, пробираясь к выходу из зоопарка, плавали в этом море, набирая целые туфли воды, и с нас всё ещё текло, потому что негде было обсушиться, всё-таки прекрасно, что дождь закончился и на улице лето.
– Ой, девочки, радуга! Радуга над головой! И какая яркая! – закричала Люська, и мы дружно задрали головы к небу. – Давайте желания загадывать. Говорят, всё сбывается, что загадаешь.
– Знаете, – после минутного молчания и после того, как желания были загаданы, продолжила Люська, – я от радуги просто балдею. Почему-то с самого детства она меня завораживает. Кто-то от полной луны в прострацию впадает, а я вот от радуги. Всё о ней перечитала ещё в детстве. Помню, как удивилась, что это чудо творят свет и вода. Солнечный свет преломляется в капельке воды и получается чудо – радуга. Чем больше капельки воды, тем ярче радуга. Так просто. А помнишь, Маш, как в детстве порядок цветов радуги запоминали?! Ходили и твердили: Каждый Охотник Желает Знать, Где Сидит Фазан. И хохотали. Помнишь?
– Помню, – эхом отозвалась я на слова подруги и вздохнула. – Кажется, вчера всё было. А теперь, где оно, то детство золотое?!
– А я ещё помню, – снова заговорила Люська, – как прочитала, что древние славяне думали, что радуга пьёт воду из озёр и речек, а потом проливается эта вода на землю. Я всё думала, раз пьёт, значит, радуга живая, льёт воду на землю то из большого ковша – тогда ливень идёт, то из малюсенького – тогда мелкий дождик моросит. А когда закончится дождь, радуга и выглядывает, чтобы посмотреть, хорошо ли землю увлажнила и порадоваться на дело рук своих.
– Ты всегда была фантазёркой, – рассмеялась я, вспомнив, сколько всего интересного и фантастического выслушивала я от подружки в детстве. Рот у меня сам собой раскрывался, и слушать её я могла часами, чем она бессовестным образом и пользовалась. Сама я могла говорить только о том, что видела и слышала, или читала, а Люська на ходу из любого слова сочиняла рассказ. – Помню, как ты меня в связи с радугой Иридой задирала, только напрочь из головы вылетело, кто она такая и почему тебе непременно хотелось быть этой самой Иридой.
– Ну как же?! – встрепенулась Люська. – Неужели не помнишь?! Ирида в древнегреческой мифологии считалась посредницей между миром богов и миром людей, а радуга – это её дорога, по которой она с неба спускалась к людям.
– А я где-то слышала, – подхватила вдруг нашу болтовню Татьяна, – или читала, что в том месте, где радуга касается земли, можно найти клад.
Люська с уважением посмотрела на Таньку, даже от созерцания обожаемой радуги на мгновение оторвалась:
– Правильно. У африканских народов такое поверье существует.
– А я-то думаю, на какой почве мы сошлись, – радостно фыркнула я. – Оказывается, в одном мы точно похожи: наши головы набиты всем тем, что в наш прагматичный век не котируется.
– Ну и что, – ухмыльнулась Танька. – Пустая голова ещё хуже.
Тут уж мы все трое фыркнули дружно и радостно.
Представляю, как выглядели мы со стороны, фыркающие и с задранными вверх головами, но чувствовали мы себя вполне уютно.
А радуга была шикарной. Природа не поскупилась на краски. И мы смотрели и смотрели. И не могли оторвать глаз.
Смотрели до тех пор, пока не почувствовали, что шеи больше не держат головы и они сейчас отвалятся и покатятся по асфальту, а мы побежим следом и будем их ловить, и пытаться приставить их на место, и наперебой загадывать желания, одно чуднее другого, и хохотать, хохотать, окончательно впадая в детство.
И сумерки, как оказалось, вовсе не сумерки. Рано им было ещё наступать. И туча ушла за горизонт, спряталась. И небо высветлилось. И сверкало радугой, как дорогой парадной одеждой. И воздух наполнился озоном до самых краёв, до полного изнеможения. Дыши – не хочу! И мы дышали! Мы пили благодатный воздух и не могли им насытиться! И жизнь казалась прекрасной и неповторимой! И не просто казалась, она такою и была.
С такими замечательными мыслями (жизнь удалась, и погода – чудо!) мы вышагивали к выходу, занятые каждый своими мыслями.
Праздник, подаренный нам щедрой природой, оставил в душе стойкое ощущение радости. Эта радость заполнила нас до краёв, и мы бережно понесли её своим близким, поэтому разговаривать нам не хотелось, чтобы не спугнуть нечаянно неповторимые ощущения.
Мы уже мысленно были дома, вспоминали своих близких в уютных, тёплых квартирах, радовались, что и сами вскоре будем дома с ними, в тепле и уюте, когда на нас молча налетела Маринка, о которой мы напрочь успели забыть.
И так непривычен был её молчаливый вид, так страшен, что у меня душа ушла в пятки да так и осталась там, не смея высунуть носа наружу.
Мы резко остановились, и Татьяна почему-то шёпотом спросила:
– Что стряслось? Мать вашу…
– Там померший лежит, – трясясь и заикаясь, сказала Маринка.
– Какой ещё померший? – не поняла Татьяна. – И где это – там?
– Там, – тыкала Маринка пальцем куда-то в сторону густых кустов. – Мы там под деревом от дождя спрятались. Сначала ничего, а потом смотрим, а он лежит и не шевелится.
– Труп, что ли, нашли? – не поняла я.
Маринка с ужасом поглядела на меня и шарахнулась в сторону.
– Нам на автобус надо, а то не поспеем. А он лежит. И надо ж милицию звать. А у нас телефона нет. И долго ж это всё. А мамка шкуру, сказала, с меня спустит, если я с пацанами по ночам валандаться буду, – зачастила она без передышки. – И мне домой. На автобус. А он лежит…
– Показывай, что вы там нашли, – схватила я её за руку. – И не трясись. Может, там ещё один любитель пива.
– Не-е-е, – замотала головой Маринка. – Гроза ж была. Ливень какой. Ужас! Как громыхнёт! А я как завизжу. Страсть грозы боюсь. Дома завсегда под одеяло лезу. А он – хоп хны.
– Чего? – не поняла Танька. – Что он сделал?
– Да ничего он не сделал! – заголосила Маринка. – Я ж говорю – померший он! Лежит! Что он может сделать, когда он померший насовсем?! Лежит вон тока и всё!
– Тихо! – оборвала я её вой. – Идём.
И потащила за руку, потому что идти с нами девчонке явно не хотелось. Она только пальцем молча тыкала в нужном направлении и тормозила, как могла, и тащилась за мной только потому, что я её не отпускала, а волокла, словно буксир тяжело гружёную баржу.
Место происшествия мы нашли бы и сами, потому что пацаны, с которыми ей мамка не велела валандаться по ночам (а днём, значит, можно?!), плотной группой стояли у этих самых кустов, где лежал и не шевелился «насовсем померший».
Мы остановились рядом.
– Ну что там у вас? – недовольно спросила я.
– Не шевелится, – сказал один из пацанов.
– Пульс щупали? – зачем-то поинтересовалась я, хотя и без вопросов было всё ясно.
– Не-а, – опять ответил кто-то из толпы. – Мы в кино про ментов видели, что место преступления затаптывать нельзя, а то ещё могут и на тебя повесить всю эту мороку. Доказывай тогда, что ты не верблюд.
– Грамотные. Только с чего вы решили, что здесь преступление?! Может, человеку плохо стало или с сердцем что? – усмехнулась Танька.
