После конференции мисс Джервис написала опубликованную Лондонским зоологическим обществом превосходную статью «Руководство по изучению диких животных в неволе». Судя по тому, что нам известно о принципах документации в большинстве зоопарков, та бесценная публикация не получила широкого распространения, которого она заслуживает.

И все же было отрадно сознавать, что через семь лет после того, как мы учредили свою картотеку, мисс Джервис рекомендовала другим зоопаркам те же принципы. Мы с удовольствием отмечали, что нами были учтены все те пункты, о которых шла речь в ее выступлении.

Чтобы остановить или хотя бы ослабить направленную на них струю критики, зоопаркам и другим коллекциям диких животных надобно гораздо ответственнее воспринимать свою роль научных учреждений. Нельзя без возмущения думать о том, что издавна тысячи животных держали — и по-прежнему держат — в неволе исключительно для развлечения публики и что мы ничему не научились — и не учимся — на этих узниках.

Значение разумно и научно (это не синонимы) организованных зоопарков с годами будет не убывать, а возрастать. Вероятно, они станут последним убежищем для огромного числа видов. А потому чрезвычайно важно, чтобы они эффективно содержали, размножали и изучали своих подопечных. Зоопарки можно назвать опекунами, хранителями видов, которые пытаются наряду с нами населять планету — в большинстве случаев без особого успеха.

Не будем забывать, что исторически мы еще недавно поклонялись животным (в некоторых уголках мира это поклонение сохранилось), что еще недавно люди верили в единорога, верили, что у жабы в голове схоронен драгоценный камень, что ласточки зиму проводят в иле на дне прудов. В своей блестящей книге «Фольклор о птицах» Эдвард Армстронг приводит пример совсем недавних в масштабах нашей истории «научных исследований»:

«Во второй половине восемнадцатого века Джон Обри писал: „Сэр Беннет Хоскинс, баронет, рассказал мне, что лесничий его парка в Морхемптоне, графство Херефордшир, в виде эксперимента забил железный гвоздь поперек входа в дупло с гнездом дятла, ибо есть поверье, что птица сумеет открыть вход при помощи некоего листа. У подножья дерева он расстелил чистое полотно, и прошло не более полусуток, как гвоздь выскочил, и лесничий нашел его лежащим на полотне. Спрашивается, что это за лист, какого он вида? Говорят, будто для этого годится лист гроздовника. Описанный опыт без труда можно повторить“.

Таковы были представления деревенских джентльменов каких-нибудь двести лет назад. Эти просвещенные мужи были пытливы и охотно экспериментировали, однако к методике подходили недостаточно строго, а к результатам — излишне доверчиво. Джон Рэй замечает без обиняков:

«Несомненно, перед нами небылица, однако же сей видный натуралист приписывал смерть своей дочери от желтухи тому, что ее лечили новомодными учеными снадобьями вместо старого средства: пива, сдобренного конским навозом».

Разумеется, с той поры накоплены громадные познания о поведении животных и экологии нашей планеты, но вот что следует помнить: при всей обширности наших знаний они ничтожны перед тем, что еще предстоит узнать. Если мы поймали сачком одну из звезд ночного неба, это отнюдь не значит, что нами постигнута вся вселенная.

И, наконец, скажу следующее: достоинства документации всецело определяются уровнем ее творцов, и те, в чьи руки она попала, обязаны пестовать ее, развивать, перестраивать и пополнять, а коли понадобится — уничтожить и начать все сначала. Наша система тем хороша, что все сотрудники, квалифицированные и неквалифицированные, вносят свои наблюдения; это относится и к служителям, которые работают повседневно с животными, что придает их наблюдениям особую ценность. Само собой, в такой коллекции мало проку от кабинетного ученого-белоручки, который видит животных раз в месяц и почти во всем полагается на наблюдения других. Вместе с тем нельзя уповать на то, что люди, поставляющие фактические данные, всеведущи. Всезнание — это прекрасно, однако его не дают ни опыт, ни религиозное воспитание, ни даже университетское образование.

Нам остается лишь исходить из принципа, что в стране слепых даже самая тонкая трость позволяет нащупать путь к познанию.

Обнаружить, определить и затем лечить заболевание у животных — задача настолько трудная, что перед ней дрогнуло бы даже бравое сердце Флоренс Найтингейл <Флоренс Найтингейл (1820-1910) — английская сестра милосердия и общественный деятель. — Примеч. пер.>. Представьте себе пациента, который не только не может сказать вам, где у него болит, но во многих случаях всячески старается скрыть симптомы; пациента, который, решив, что вы задумали его отравить, наотрез отказывается принимать лекарства, как бы тщательно их ни прятали в мясе, бананах или в шоколаде; пациента, который (так как вы не можете объяснить ему смысл ваших действий) воспринимает все, от рентгена до уколов, как преднамеренное покушение на его жизнь, или достоинство, или то и другое вместе. Человек, собирающийся лечить больное животное, должен обладать терпением Иова, настойчивостью Сизифа, двоедушием Иуды, силой Самсона, врачебным тактом Соломона и дьявольским везением.

В зоологической экспедиции (где вы одновременно и плотник, и диетолог, и уборщик, и повар, и ветеринар) вам представляется хороший случай кое-что узнать о лечении животных. Когда на вашем попечении несколько сот особей, а вы находитесь в двухстах километрах от ближайшего селения (которое, скорее всего, не может похвастаться врачом, не говоря уже о ветеринаре), приходится разрабатывать собственные приемы. Причем они настолько далеки от утонченных манер лондонских эскулапов, что, попадись вы на глаза деятелям из Британского медицинского общества, вас задушили бы запретами.

В самом деле, кто из сих почтенных медиков стал бы засовывать голову яростно отбивающегося пациента (в данном случае мангуста) в старый тапок, чтобы сподручнее было поставить ему клизму с применением купленного (за неимением лучшего) на местном рынке пульверизатора? Кто из благородных эскулапов стал бы разоблачаться на глазах у сотни-другой восхищенных африканцев и колоть себя шприцем, чтобы убедить крайне подозрительного (и на редкость мускулистого) бабуина, что это самое увлекательное и модное занятие на свете? Кто из этих чистоплюев лег бы по зову профессии в одну постель с юным шимпанзе (страдающим бронхитом), который всю ночь норовит затеять возню, тычет вам пальцем в глаза и каждые полчаса с упоением обильно поливает вас мочой? Кто из прилизанных, холеных ординаторов наших лечебных учреждений должен считаться с опасностью, что во время обработки сломанной руки пациент клюнет его в левую ноздрю? Так случилось со мной, когда я вправлял крыло выпи. Боль была адская, я перемазался в крови, и меня ничуть не утешало то, что птица промахнулась: ведь она метила в глаз.

Только не подумайте, что я неприязненно отношусь к медикам вообще, просто их практика — цветочки перед тем, с чем сталкивается человек, работающий с животными. Дайте мне любого практикующего терапевта, и я посмотрю — останется ли он верен клятве Гиппократа перед лицом тридцати семи обезьян с острым поносом, который вызван тем, что африканец-смотритель скормил им слабительное вместо сухих дрожжей, и все это за десять минут до погрузки на судно, чей капитан заведомо не выносит животных. Правда, как ни тяжело дается такого рода опыт, он служит хорошей подготовкой к тому, что вас ожидает впоследствии. И, добившись затем успеха в уходе за больным животным, вы, как правило, испытываете удивление и радость.