Малыши росли не по дням, а по часам; в положенный срок они переходили из боксов в корзины и манеж, а затем (когда становились очень уж непосредственными) в клетку в доме млекопитающих. Здесь благодаря солнцу и свежему воздуху они росли еще быстрее, лупили свои игрушки и колотили себя в грудь, словцо взрослые гориллы, демонстрируя нам силу и свирепость. Да только какая там свирепость у очаровательных мохнатых карапузов с веселой искоркой в глазах!

Не успели они освоиться в новой обители, как в детской опять появились жильцы: Ненди и Н'Понго с разрывом в несколько недель родили по второму разу. К сожалению, нам снова пришлось забрать у них малышей. Ненди родила дочку, чему мы несказанно обрадовались, ибо у горилл в неволе рождаются преимущественно самцы. Самочку назвали Заирой, а второго отпрыска Н'Понго нарекли Тату — он вылитый отец и. пожалуй, самый красивый из малышей, родившихся пока в нашем зоопарке. Когда пишутся эти строки, Ненди беременна в третий раз, и я не сомневаюсь, что Н'Понго от нее не отстанет. Если они и теперь благополучно разрешатся от бремени, это будет означать прирост нашей коллекции за три года на шесть горилл. Не так уж плохо, учитывая, что впервые приплод от горилл получен в 1956 году и в последующие семнадцать лет зарегистрировано всего сорок семь удачных родов. Будем надеяться, что нам удастся сохранить хотя бы тройку из этих или последующих отпрысков и создать плодовитую группу к тому времени, когда Джамбо, Н'Понго и Ненди выйдут из брачного возраста. Вся суть в том, чтобы наша группа стала самовоспроизводящейся, тогда не надо будет повторно ловить горилл в дикой природе, более того, мы сможем из нашего фонда снабжать другие зоопарки.

Совершенно очевидно, что род человеческий все еще пребывает в прискорбном неведении по поводу того, как работает мир. Во многих частях планеты мы занимаемся уничтожением в столь безжалостном темпе, что не поспеваем даже поименовать или дать научное описание того, что уничтожаем, не говоря уже о том, чтобы оценить биологическое значение уничтожаемого. Не стоит забывать: истребляя тот или иной вид, мы одновременно ставим под угрозу или губим бездну зависимых от него существ. Вы срубили дерево — при этом погибло не только оно, вы погубили нечто вроде огромного густонаселенного города, ведь дерево давало жизнь множеству различных организмов. У всего, что мы делаем, могут быть далеко идущие последствия, пусть незаметные на первый взгляд, но могущие пагубно отразиться на судьбах человечества. Люди утешаются старой поговоркой: гони природу вилами в дверь, она влезет в окно. Обращаю ваше внимание на слово «вилами». Когда вилы были самым совершенным оружием человека против природы, эта поговорка, конечно, годилась; теперь же вы гоните природу пестицидами, бульдозерами, электропилами, загрязнением и наводнениями, в которых сами повинны, гоните безжалостно, основательно и прытко, чтобы не могла вернуться.

Честное слово, я устаю отвечать людям, которые допытываются, какая польза от спасаемых мной животных. Какая польза от какого-то ничем не примечательного зверя тропического пояса жителю Сиднея, Чикаго, Волгограда, Пекина?

Ответ будет состоять из двух пунктов. Во-первых, у нас нет ни малейшего морального основания истреблять вид, на эволюцию которого ушли миллионы лет и у которого столько же прав жить на этой планете, сколько и у нас. Да у него теперь даже больше прав на существование, ведь он не пытался выйти за пределы отведенного ему места в природе и, значит, в большинстве случаев приносит пользу среде обитания. Чего нельзя сказать о так называемом цивилизованном человечестве, как бы положительно мы ни смотрели на свой собственный вид. Во-вторых, если, становясь в надменную позу, приравнивать себя к Богу и допускать существование только того, что полезно человеку (во многом тут повинна известная глава Книги Бытия), то ответить на вопрос «Какая от них польза?» проще простого: мы пока даже отдаленно не представляем себе, что именно служит благу человечества, а что нет.

Можно привести тысячи примеров, убедительно свидетельствующих, что прежде всего мы должны уяснить себе, как работает мир, а потом уже воздействовать на него в своих целях, при этом избегая что-либо разрушать, и тысячи примеров показывают, что самые невзрачные и, казалось бы, ничтожные существа могут быть чрезвычайно полезными для нас. Приведу только три.

В Англии графство Суссекс славилось своим белым клевером, и, надо сказать, от него зависело существование множества людей. Внезапно урожаи клевера невесть почему стали падать, и никакие старания фермеров не помогали. В отчаянии они как последнее средство сделали то, с чего следовало начинать: призвали на помощь биолога. Случаю было угодно, чтобы этим биологом оказался некий Чарлз Дарвин. Изучив проблему, Дарвин сообщил встревоженным фермерам, что им надлежит развести побольше кошек, после чего дюжие сыны природы решили, что старина слегка помешался.

А дело было в том, что только один вид шмелей обладал достаточно длинным хоботком, чтобы опылять довольно сложные цветки клевера. Этот шмель устраивал свои гнезда в земле вдоль живых изгородей. Здесь же обитал один вид полевок: эти сластены выкапывали гнезда шмелей и поедали мед и молодь. Выяснилось, что у полевок произошел популяционный взрыв, а число естественных врагов не прибавилось в достаточном количестве, чтобы умерить их численность. Грызуны так нещадно истребляли шмелиные гнезда, что это отразилось на урожаях клевера.

В Бразилии было решено, что нелепо мириться с такими порядками, когда столь важное и полезное дерево, как бразильский орех, бессистемно растет в лесах по прихоти природы. Куда разумнее выращивать его стройными рядами на плантациях, подобно другим сельскохозяйственным культурам. Сказано — сделано. Деревья отменно принялись и цвели, вот только орехов почему-то не было. Запоздалое исследование выявило ситуацию вроде той, какую мы наблюдали в случае с клевером и шмелями. Очевидно, цветок бразильского ореха устроен так, что может опыляться лишь одним видом пчел, достаточно сильных, чтобы приподнять своего рода дверцу и проникнуть внутрь. Но в перерывах между цветением орехового дерева пчела не находила на плантациях нектара; не удивительно, что она игнорировала искусственные посадки, предпочитая леса, где круглый год была вполне обеспечена питанием.