– Поздравьте, Семен отправляет меня на зональный семинар в Новосибирск.

В редакции тогда работали два Бориса: Максименко и Лифшиц, и еще ветеран журналистики Георгий Исаевич Громов. Все, конечно, порадовались за новенькую. Вдруг, после небольшой паузы, Георгий Исаевич, хитро улыбаясь, спросил:

– Света, а это у тебя настоящие волосы или как?

Очень уж много волос было на голове. Света рассмеялась, обеими руками взялась за две черепаховые шпильки и резко их выдернула… Золотым водопадом, как в замедленной съемке, упали волосы, долетев до конца спины. Такое можно увидеть только сейчас в рекламах шампуня. Все мужики в редакции от восхищения открыли рты.

Много позже она уехала в Ленинград, возглавила «Лентелефильм» и вела популярнейшую в свое время передачу «Контрольная для взрослых», для которой стала коротко стриженой брюнеткой. А та роскошная блондинка с копной золотых волос осталась только в воспоминаниях.

А Семен оказался никаким не зверем, а добрейшей души человеком. В 1972 году мы поехали с ним на Всесоюзный фестиваль телефильмов в Ташкент с моей лентой «Пахари». Вечерами иногда садились за преферанс. И что характерно, Семен Владимирович никогда не рисковал, играл в основном на вистах, и очень огорчался, когда я проигрывал на мизерах. Огорчался не за себя, а за меня, хотя играли мы на сущие копейки.

Семен Владимирович Юрченко

Наступил день вручения наград.

Вот Краснопольский и Уськов получают огромную вазу за свои «Тени исчезают в полдень», другие призеры получают награды. И вдруг, на сцену выносят точно такую же вазу и объявляют: «Приз Союза журналистов Узбекистана присуждается ленте студии «Дальтелефильм», город Владивосток». Я поднимаюсь из зала с левой стороны, в то же время с правой стороны к сцене движется грузный Юрченко. Зал замирает в ожидании развязки. Операторы перебрасывают камеры то на Семена, то на меня. Идет трансляция в прямом эфире. В какой-то момент он останавливается, делает знак, что Приз, в самом деле, принадлежит мне, и возвращается на свое место. Я получаю приз и окрыленный иду за кулисы. Ко мне подлетает Краснопольский, трясет мне руку и скороговоркой говорит:

– Классный у тебя начальник! Мой никогда бы так не поступил.

Классный начальник после всех торжеств радостно пожимал мне руку и спрашивал, какую следующую картину я хотел бы сделать.

– Мне хотелось бы сделать фильм о доброте, – ответил я.

– Вообще доброты не бывает. Доброта – понятие классовое, – сверкнув глазами, сказал он, и как-то сразу погрустнел. Семен был человеком коммунистической закалки и светлых советских идеалов. Я понял, что фильм о доброте мне не светит.

Барельеф на фронтоне ПТРК

Последний раз с Семеном Владимировичем Юрченко мы беседовали, когда он уже отошел от власти, был на пенсии и работал простым редактором студии «Дальтелефильм». Тогда он смог воочию увидеть кухню фильмопроизводства изнутри и поразиться трудоемкости и сложности киношной технологии.

Сидя на скамеечке, которая стояла на крыльце напротив входа в Дальтелефильм, опираясь на массивную трость, он обвел взглядом все строения, которые создавались при его непосредственном руководстве, тяжело вздохнул.

– Да-а-а, мне надо было в свое время не Дом радио строить, а большой современный кинокомплекс.

На дворе был 1978 год. Таким я его и запомнил: большим, добрым, несмотря на классовые убеждения, человеком мудрым, руководителем созидающим. Возможно поэтому его за глаза часто называли Буддой. Он и сейчас укоризненно взирает на нас с мемориальной доски на фронтоне здания телецентра.

Мне сегодня приснилось детство… Начало лета. Можно скинуть обувь и побежать. Ноги едва касаются травы. Такое ощущение, что у тебя выросли крылья, и ты летишь по воздуху. Встречный ветер обдувает щеки и лохматит волосы. От этого полета захватывает дух.

Я с мамой в 1946 году

Телевизионный ведущий Александр Гордон в одном из интервью сказал, что у него сохранились воспоминания с восьмимесячного возраста. Я что-то сильно сомневаюсь в правдивости этого высказывания. Какие-то обрывочные воспоминания всплывают в памяти, да и те я не могу отнести к какому-то определенному возрасту. Спрашивать у родителей тоже бесполезно, они зачастую мифологизируют свои чада, вплоть до того, что ты чуть ли не в утробе уже сказал: Мама! В этой книжке я не пользуюсь никакой посторонней информацией, только той, что осела в моей памяти.

У меня было три разных детства: Терек, Ижевск и Нальчик. В детстве меня время от времени перевозили с места на место. Одно из ранних воспоминаний у меня связано с вокзалом. Мне было лет пять, 1949 год. События разворачивались на Казанском вокзале в Москве, где мы ждали пересадки. Мама уснула, а я захотел писать. Пошел искать туалет. Место запомнить было несложно, мама прикорнула у ног вождя всех народов, статуя которого возвышалась до потолка. Я долго искал туалет, переходя из зала в зал. После благополучно проведенной операции, я вернулся к вождю, но мамы своей не обнаружил. Вместо нее дремала чужая посторонняя тетка. Я заплакал. Мама меня нашла в комнате матери и ребенка. А заблудился я потому, что в начале каждого зала стояло белое и огромное изваяние Сталина, напутствующего своих детей в дальнюю дорогу. Я пришел не в тот зал.

Станция Муртазово, поселок Терек. Здесь прошло мое самое раннее детство. Мама очень много работала. Днем в детской поликлинике на полторы ставки, а ночью часто дежурила в больнице. Я был предоставлен сам себе вчистую. У меня было много друзей украинцы, кабардинцы, осетины – полный интернационал. Национальность для нас ничего не значила, мы вместе играли в Тарзана, лазили по тутовым деревьям, пытались курить кукурузные палки.

У моего друга-хохла Лёньки был батя-фронтовик с пышными усами и трофейным аккордеоном. Дядя Вася потчевал меня настоящим украинским борщом, который был острым, как пожар в пустыне Сахара.

– Только настоящие мужчины кушают борщ с перцем, – приговаривал он, опуская в кастрюлю стручок красного перца.

Я мужественно ел жгучую похлебку, разбавляя горячую бордовую жидкость солеными слезами. Что ели повседневно, я не помню. Из экстраординарных блюд я вспоминаю тюрю: похлебка из воды с постным маслом, в которую накрошены кусочки черного хлеба – неземное лакомство. А по праздникам мама делала торт «Наполеон». Она выпекала хрустящие коржи в духовке, потом промазывала их заварным кремом. Один, сильно подгоревший корж, она раскатывала скалкой в крошку, и этой крошкой посыпала торт сверху. Оставшиеся крошки я с удовольствием съедал и ждал, когда коржи пропитаются кремом, и торт станет мягким и нежным, как тутовые ягоды. Возле нашего дома был пустырь, на нем росли три тутовых дерева. Они были разными: на одном росли красные ягоды, на другом черные, а на третьем – белые. Эти деревья никому не принадлежали, а потому есть «тутики» можно было до отвала. С деревьев мы, к счастью, не падали, но однажды залезли к Лёнке на чердак и там разворошили осиное гнездо. Как я кубарем летел с высокой чердачной лестницы, как отбивался от ос, я не помню, но выражение: «мать родная не узнала» я ощутил на собственной шкуре и после этого стал бояться ос и высоты. Как только я не боролся с этой фобией в дальнейшем, прыгал с крыши в снег, ходил на аттракционы, но так и не смог преодолеть своего страха. Разум не смог победить инстинкта самосохранения.

Скорости я не боялся, и в пять лет освоил двухколесный велосипед. Он стал моим любимым средством передвижения. И еще я научился читать. Этот процесс произошел как-то незаметно. Сначала мама мне читала, я смотрел на буквы, а потом понял, что могу читать и без мамы, тем более, что я ее редко видел. У мамы была подружка Александра Сергеевна. Я дружил с ее дочкой Эммой, которая была младше меня на год. У них в саду были замечательные абрикосы. Очень часто нам с Эммой поручали отделять мякоть абрикосов от косточек для урюка, что мы с удовольствием делали. Вспомнил я это вот по какой причине. Александра Сергеевна была школьной учительницей начальных классов, и вот моя мама решила отдать меня в школу с шести лет в класс к своей подружке. В школе тетя Саша была не как в жизни веселая и добрая, а строгая и очень далекая. Такая тетя Саша мне не нравилась. Тем более что на ее уроках мне было скучно. Все ученики учили азбуку, читали по слогам, в то время как я свободно читал книжки. Я из школы сбежал.