Я оглянулся и посмотрел на покачивающийся труп Басаева, перевел взгляд на исходящего пеной Ковалева и мстительно улыбнулся: "Ну, один теперь-то уже точно орденоносцем не станет, и тебя гнида плюгавая, где-нибудь сгною".

Правдолюб между тем продолжал растекаться мыслью по древу:

— Уподобляясь тиранам прошлого, устраивающим массовые казни на лобном месте, устанавливающим виселицы вдоль дорог и на площадях, наш всенародноизбранный отбрасывает всю страну в пучину взаимной вражды и ненависти. Вы взвалили на свою душу тяжкий груз — судить, кто вам дал право? Кто! — снова патетически воскликнул Ковалев, протягивая руку к стоящим на лобном месте бандитам, — кто возьмет на свою совесть право привести в исполнение приговор этим людям, от отчаяния взявшим в руки оружиие, отстаивая свою свободу и право на самоопределение?

Ковалев замолчал и оглянулся на меня, победно поблескивая глазками сквозь многооптрийные окуляры.

Я поспешил подхватить мысль правозащитника, хватит повитийствовал и дополнительно распорядился стоящим рядом десантникам:

— Уберите это отсюда, — показав на Ковалева пальцем.

Кипящие гневом бойцы, оперативно подскочили, выдернули из рук Ковалева мегафон и, приподняв под локти, быстренько потащили дрыгающего ногами правозащитника, подталкивая и подгоняя его сотоварищей с глаз долой.

Под затухающие вопли моральных сподвижников террористов я сделал вперед три шага и спросил зашумевшую толпу людей:

— Мне тоже интересно кто. Кто из вас, потерявших отца или мать, брата или сестру, — я оглянулся на солдат, — или боевых товарищей, приведет приговор в исполнение? Кто!? Я прошу выйти и встать рядом со мной здесь, плечом к плечу.

На импровизированной площади наступила мертвая тишина. Люди растерянно смотрели друг на друга. Судить-то мы все горазды. Не задумываясь, говорим "убил бы", "прибил бы", а вот если действительно дать такую возможность, то как?

— Ну, русские свиньи, и кто выйдэт? — громко заржал один из террористов, — выйды и мы вырэжэм вся твой сэмья до десятого колена! — "Ас хья суна [39]

Растолкав толпу вперед выбрался небритый мужчина, с ввалившимися, горящими яростью глазами и встав перед чеченцем прошипел: — Я вас зубами грызть буду за свою жену и нерожденного ребенка!

Постепенно, из числа стоящих в растерянности людей, по одному, двое выходили люди, принявшие нелегкое для себя решение, и становились рядом со мной.

— Самка собаки, — выругался за спиной на говорливого чеченца сосед, — ты что сделал?

— Стойте! — Воскликнул я, — достаточно! Спасибо дорогие мои, я отчаянно надеялся и верил, что русскому человеку непотребно жить и дышать одним воздухом с такими мразями. Я благодарю вас за поддержку, но совесть моя не позволит мне сделать вас палачами. Вы выбрали меня президентом и я отвечаю в стране за все, в том числе и за эту трагедию. "Мне возмездие и азм воздам!"

Я повернулся и деревянным шагом подошел к началу скорбного сооружения. Остановившись, я всмотрелся в лицо молодого чеченца с голубыми глазами, выглядевшего старше своих лет за счет окладистой бороды. Сейчас, довольно помятого, но впрочем, ничем не отличающегося от стоящих за моей спиной таких же граждан России.

Чеченец вначале нагло смотрел мне в глаза, но постепенно к нему приходило осознание, на что я сейчас решаюсь, стоя перед ним. В панике он отвел взгляд, лишь бы не видеть свой приговор.

Я снова нерешительно обернулся назад. Лица людей сливались в один фон, мертвая тишина давила чугунным прессом. Резко повернувшись, я сделал шаг и ударом правой ноги выбил табурет из под террориста.

— Ах! — чуть ли не слитно выдохнула толпа.

— Нет! Нет! НЕТ! — заголосил рядом стоящий, когда я, сделав шаг, остановился напротив, и задумался в нерешительности.

— Это ведь только по первости так нелегко, как ты думаешь? — обратился я к нему, — у вас тварей богатый опыт, скажи, — требовательно спросил я, удерживая взгляд.

Террорист в смятении переводил взгляд с меня, на скребущего носками сапог соседа, проникаясь ужасом ситуации.

— Молчишь, а каково было тем, кого вы расстреливали?

— Я никого не убивал! Я жить хочу! — визгливо выкрикнул бандит.

Удар! Табурет покачнулся. Террорист пошатнулся, чудом удержав равновесие.

"Что за!" Я замер в оцепенении, черная шевелюра бандита на глазах обесцвечивалась, меняя цвет на серебро. Волосы на моей голове зашевелились от осознания, что я тому причина. Упрямо мотнув головой, освобождая ее от мыслей, я подшагнул и ударил повторно.

— Нет, не…хрр, — тяжело рухнул второй, с отчетливым хрустом ломаемых шейных позвонков и повис со все еще дергающимся рядом соседом.

Шаг. Удар! Шаг. Удар. Механически, отключив мозг и органы чувств, я перемещался вдоль виселицы, взваливая с каждым шагом на себя глыбу вины и ответственности.

"Господи милостив буди мне грешному!", — автоматически произнес я про себя, делая шаг, машинально подивившись несоответствию своего партийного прошлого и непонятно откуда взявшейся религиозностью.

— Будь ты проклят! — Удар, хрип.

Шаг. Удар.

— Пощады! — Удар.

Я остановился перед террористкой снайпершей, расстреливавшей заложников.

— “Ля иляха илля-Ллах”, — обреченно прошептала она и вскинула голову, ненавидяще хлестнув меня взглядом.

Я отшатнулся от потока злобы струящейся от женщины и смотря ей глаза в глаза прошептал:

— Прости…

Глаза террористки округлились от удивления, она открыла рот в попытке ответа, но не успела.

Я качнулся вперед и ожесточенно нанес последний удар. Женщина взвизгнула и закачалась в петле напротив меня.

Заторможено, я смотрел на дело своих рук, приведших в исполнение смертный приговор пятнадцати человек. Вот они все, еще совсем недавно смелые, бросающие угрозы и проклятия, висят передо мной с искаженными лицами, некоторые обделавшиеся… все не живые.

Обещания надо выполнять, пусть мне присовокупят когда-нибудь глумление над мертвыми, навешают всех собак, обвинят в дикости и варварстве, но ни к одному из лежащих здесь на свалке и висящих на виселице не придет родственник поклясться отомстить или помянуть. Что ж последний акт пьесы, собак жалко…. Пожалуй, человечиной кормить не будем. И людей шокировать еще больше тоже.

Я медленно повернулся к невольным судьям и соучастникам, свидетелям и будущим обвинителям, смотрящим на меня с ужасом, отвращением, восхищением, и прохрипел в мегафон внезапно осипшим голосом: — Приговор… приведен… в исполнение! Уезжайте! — и махнул рукой в сторону автобусов, поставленных так, что люди должны были пройти мимо выложенных в один ряд убитых и тяжелораненых в бою террористов.

Народ потянулся на посадку, оглядываясь на виселицу, с мрачным удовлетворением разглядывая трупы бандитов, задерживаясь взглядом на мне, стоящем впереди. Каждый взгляд как огонь обжигал меня, сдирая кожу, препарируя и вскрывая. Я из последних сил держался, выпрямившись и гордо подняв голову, не позволяя себе расслабиться, сломаться и смотрел на них. В голове билась одна мысль — каким они меня запомнят и кем? Палачом или справедливым судьей? Своим защитником или…..

Журналюги, чувствующие одним местом, что еще не конец, не спешили сворачиваться, и я не стал ломать их ожидания.

Я посмотрел налево и, подняв мегафон, распорядился ожидающим команды солдатам, заранее отобранным в похоронную команду: — Давайте заканчивать, подведем итог.

Заурчали двигатели, и к убитым бандитам подъехали два "КамАЗа" самосвала с заполненными дровами кузовами. Два взвода солдат под командой командира роты начали укладывать тела убитых террористов на специально сколоченнуюдеревянную платформу восемь на восемь метров, заполняя все промежутки березовыми поленьями, щедро поливая бензином из канистр. В один слой "уместилось" около сорока трупов. Солдаты таскающие трупы старательно обходили раненых бандитов, лежащих в общем ряду.