— А ты на меня не ори! — огрызнулся я. — Ничего такого я не думал, у меня это случайно получилось — так же, как Игорь у тебя, между прочим!

— Я тогда еще ничего не знал! — процедил он, наконец, сквозь зубы. — Кроме факта существования наблюдателей и их изучения детей. Да и те мне Татьяна в таком виде преподнесла, как будто этих детей, как медаль, самым героическим ангелам выдают.

— А теперь, значит, поступила команда ее слушать? — съехидничал я.

Он наконец-то повернулся ко мне — я нащупал под локтем ручку дверцы.

— Если осложнения и возникли, — быстро продолжил я, — то только у меня. И заранее трястись перед ними я не собираюсь. А вам с Татьяной вовсе не обязательно… новыми составляющими проблемы жизнь себе обременять.

— А об Игоре ты подумал? — прищурился он, раздувая ноздри.

Мне вдруг стало не страшно, а противно с ним в одной машине сидеть. Когда Игорю было трудно, мы с Дарой сами, без их просьб, со своей помощью набивались, а когда наши трудности удвоились, единственное, что его заботит — как это все отразится на Игоре.

— Я скажу Даре, — брезгливо бросил я напоследок, берясь за ручку дверцы, — чтобы она оставила Игоря в покое. У нее скоро появится, к кому приставать. И кого защищать. Тем более что, несмотря на то, что она знает о наблюдателях, она, в отличие от вас, не боится плевать на них с высокой колокольни.

Я вышел из машины, от всей души грохнул дверцей и пошел к метро. Через какую-то минуту он поравнялся со мной. В машине, разумеется.

— Садись, — бросил он, нагнувшись к передней пассажирской дверце и приоткрыв ее.

— Сам доберусь, — отрезал я.

— Не выделывайся! — рявкнул он, открывая дверцу машины пошире. — Нужно же решить, что делать. Кто хоть у тебя будет?

— К Игорю это непосредственного отношения не имеет, — огрызнулся я, чтобы не признаваться, что понятия не имею, и свернул в сторону от проезжей части — на дорожку, ведущую к метро через дворы.

Начиная со следующего дня Татьяна общалась исключительно с Галей, не видя меня в упор. Полностью разругаться нам, конечно, не удалось — в конце концов, в одном офисе мы целыми днями просиживали, и после работы в садик, где Галя нас обычно в машине ждала, и домой из него они нас все также подвозили. Вернее, не нас, а беременную Галю, которой, между прочим, тоже пришлось бы как-то причину нашей размолвки объяснять. Но разозлилась на меня Татьяна всерьез.

Сначала я думал, что она осталась недовольна переговорами Анатолия со мной, а главное — отсутствием его видимых на мне последствий. Но это она была вполне в состоянии поправить — прежде ее ничего не останавливало, когда внушение Анатолия казалось ей недостаточным. Затем мне показалось, что она обиделась на мое предложение отстранить Дару с ее новыми опасностями от Игоря — но тоже вряд ли: судя по ее прежним настроениям, такой поворот событий должен был ее только порадовать.

Но однажды вечером Дара поведала нам под страшным секретом, что Игорю тоже хочется брата или сестру, и Татьяна с Анатолием обещали ему подумать над этим. С тех пор я не мог спокойно смотреть по вечерам на их невозмутимые, непроницаемые лица — меня просто смех душил, когда я представлял себе их переговоры на эту тему сначала с Игорем, а потом между собой. И слава Богу, что только смех — будь я человеком, меня бы икотка до полного удушья в такие моменты довела.

Я знаю, что с моей стороны это было нехорошо. Но в то время я не мог ни на что и ни на кого вокруг без улыбки взирать — после того, как мне все же удалось приручить моего пугливого детеныша. Именно приручить — и способ сделать это обнаружила опять-таки Дара. Однажды, устроившись возле Гали на диване, она принялась играть с невидимым младенцем в догонялки, пытаясь дотронуться до того места, куда он только что то ли головой боднул, то ли пяткой лягнул. И в какой-то момент таки поймала — и вдруг на лице ее нарисовалось восторженное удивление.

Я вопросительно глянул на нее. Довольно улыбнувшись и не отрывая ладошки от Галиного живота, она взяла меня за руку и поместила ее на свою, тут же выдернув из-под нее свою ладошку. И оказалось, что мне нужен был всего лишь физический контакт, и сумрачный лес моих ощущений словно светом озарился — не ярким солнечным, а рассеянным лунным — но все же светом.

Девочка. Совсем крохотная. Она замерла у меня под рукой, словно прислушиваясь к своим и моим ощущениям. У меня непроизвольно шевельнулись пальцы, и она тут же отпрянула — словно в тени от набежавшего облака скрылась. Но через мгновение снова ткнулась головкой в мою руку — осторожно, застенчиво — словно робким любопытством по ладони мазнула. Я легонько погладил ее — она снова застыла, затем чуть повернулась плавным движением, подставив мне под руку спинку.

Дара приложила свою ручку рядом с моей — малышка испуганно сжалась, выждала несколько мгновений, затем слегка прикоснулась ножкой к Дариной руке и тут же отдернула ее. Ткнула в мою, затем опять в Дарину — и так несколько раз, словно не решаясь, кого же из нас выбрать. Победила Дара — еще даже не рожденный ребенок все же к ней потянулся, но и мне время от времени то спинка, то пятка доставались. Я вообще обо всем на свете забыл.

— У нас будет Аленка, — негромко, но безапелляционно заявила мне Дара тем же вечером, когда я укладывал ее спать.

— А маме ты уже сказала? — улыбнувшись, спросил ее я.

— Потом, — небрежно бросила она и повернулась на бок.

Как вскоре выяснилось, это «потом» относилось не только к Гале, но и ко всем остальным — кроме Игоря. Как нетрудно догадаться, я не стал просить Дару больше с ним не общаться — да и вряд ли она бы меня послушала. Но каким-то своим невероятным чутьем она снова угадала, что о малышке ни с кем говорить не нужно — в садике она вообще даже словом о ней никому не обмолвилась, и Татьяне с Анатолием ни разу придуманным ей именем не похвасталась, а при появлении наблюдателя вообще уходила в другую комнату, как будто уводя его от неоспоримого доказательства существования девочки в виде располневшей Гали.

И хотя Татьяна с Анатолием тоже не стали, к моему огромному удивлению и, не скрою, облегчению, бить во все колокола, оттянуть какие бы то ни было разговоры о нашей Аленке удалось лишь до дня рождения Игоря. Не мог же я просить Дару не думать в присутствии Макса! Тем более что я понятия не имел, существует ли у ребенка даже теоретическая возможность заблокировать свои мысли от кровного ангельского родителя — не говоря уже о том, что это свойство присуще, насколько мне известно, исключительно темным, и подталкивать Дару к открытию его существования я не имел ни малейшего намерения.

Покопавшись по уже сложившейся привычке у Дары в голове Макс замер в охотничьей стойке. При виде открывшихся перед ним блистательных перспектив куда более глубокого внедрения в ее жизнь. Он не стал разбираться, не обманывают ли его глаза — темные чертовски здорово выдрессированы сразу же пускать в ход зубы. Которыми он и вцепился в мой размякший от радости великого открытия загривок — не стряхнешь.

Аргументы он приводил серьезные — с появлением на свет Аленки у меня уже не будет возможности оказывать Даре должное внимание; которое начинает приобретать жизненно важное значение, поскольку она становится все более самостоятельной, и за ней нужен глаз да глаз; глазу предпочтительнее быть ментальным, поскольку ее умение определять и затем обходить неудобные темы свидетельствует о скрытном и изворотливом мышлении.

Послать его подальше, как Анатолия с Татьяной, сказав, что дела Дары и Аленки никого, кроме меня, не касаются, я не мог. Как ни крути — его способность читать мысли Дары до сих пор была направлена исключительно на службу ее интересам, защитить которые он еще и на более высоком уровне мог. Пришлось выдвинуть не менее железобетонный аргумент — с Аленкой Дара связана теми же кровными узами, и установление между ними тесного контакта и потенциального взаимодействия представляет из себя не менее важную задачу. И стать на этой позиции насмерть. И отбивать потом раз за разом его очередные атаки.