Скарлетт мысленно поблагодарила Бога за то, что все последние месяцы Ретт провел за границей и лишь недавно вернулся в Атланту. В противном случае он не стал бы говорить такие глупости. Она быстро перебрала в уме всех соседских кавалеров: озлобленные, одетые в рванье младшие Фонтейны, раздавленные бедностью братья Манро, красавцы из Джонсборо и Фейетвилла, гнущие спину на пахоте, колке дров, выхаживании старых больных животных. Все они давным-давно думать забыли о балах и легком флирте. Скарлетт отбросила все эти мысли подальше и смущенно хихикнула, словно подтверждая правильность его предположения.

– Скажете тоже, – отмахнулась она.

– Вы бессердечное создание, Скарлетт, но, вероятно, в этом отчасти и состоит ваше обаяние. – На лице Ретта появилась хорошо знакомая ей язвительная улыбочка одним уголком рта, но она сразу поняла, что он делает ей комплимент. – Вы же прекрасно знаете, что в вас больше очарования, чем дозволено законом. Даже такой закаленный ветеран, как я, не остался равнодушным к нему. Знаете, я частенько задумывался над тем, что не дает мне забыть вас, а ведь я знал многих женщин, превосходивших вас и красотой, и – безусловно – умом, а также, боюсь, добротой и моральными качествами. Но все же отчего-то я всегда вспоминал вас. Даже после капитуляции, когда я был во Франции и в Англии, где не видел вас и ничего о вас не слышал, наслаждаясь обществом красивых женщин, я постоянно вспоминал вас и хотел знать, как вы поживаете.

Скарлетт чуть было не рассердилась – как он посмел сказать, что есть женщины красивее, умнее и добрее ее? – но быстро сменила гнев на милость: ведь помнил-то он о ней, о ее очаровании. Значит, он не забыл! Что ж, ей это только на руку. И вел он себя вполне прилично, как подобает джентльмену при данных обстоятельствах. Теперь остается лишь перевести разговор на него самого, чтобы дать ему понять, что она тоже его не забыла, и тогда…

Она нежно сжала его руку и опять показала ямочки на щеках.

– Ах, Ретт, как вы можете так смеяться над бедной провинциалкой! Я ничуть не сомневаюсь, что с той самой ночи вы ни разу не вспомнили обо мне. И ни за что не поверю, что вы вспоминали обо мне, развлекаясь в обществе хорошеньких француженок и англичанок. Но я не за тем приехала, чтобы выслушивать все ваши глупости на мой счет. Я приехала… я приехала… потому что…

– Почему же?

– О, Ретт, я так расстроена из-за вас! Я так боюсь за вас! Когда они наконец выпустят вас из этого ужасного места?

Он стремительно накрыл ее руку своей и крепко сжал ее.

– Ваше огорчение делает вам честь. Трудно сказать, когда меня освободят. Вероятно, как только получше затянут веревку.

– Веревку?

– Да, подозреваю, мне предстоит выйти отсюда прямо на эшафот.

– Они не могут повесить вас!

– Могут, если найдут хоть одну улику против меня.

– Ах, Ретт! – схватившись за сердце, воскликнула Скарлетт.

– Вам будет жаль меня? Если вам и вправду будет жаль меня, я упомяну вас в своем завещании.

Его черные глаза смеялись над ней с откровенным вызовом. Он сжал ее руку.

Завещание! Она поспешно опустила взгляд, боясь выдать себя, но все-таки оказалась недостаточно проворной, так как его глаза загорелись любопытством.

– Янки убеждены, что у меня будет завидное завещание. Мое финансовое состояние в настоящее время является предметом повышенного интереса. Меня каждый день таскают на какие-то следственные комиссии и задают вопросы один глупее другого. Ходят упорные слухи, будто именно я прикарманил мифическое золото Конфедерации.

– А-а-а… разве это не так?

– В суде это назвали бы «наводящим вопросом». Вы не хуже меня знаете, что Конфедерация выпускала бумажные банкноты, а не чеканила монеты.

– Тогда откуда же у вас все эти деньги? Заработали на спекуляции? Тетушка Питтипэт сказала, что…

– Да вы и впрямь явились сюда допрашивать меня!

Черт бы его побрал! Ну конечно же, эти деньги у него. Скарлетт так разволновалась, что ей трудно стало придерживаться прежнего нежного тона.

– Ретт, мне так жаль, что вас держат здесь. Неужели нет никакой возможности выбраться отсюда?

– Мой девиз – «Nihil desperandum»[1].

– И что это означает?

– Это значит «может быть», моя очаровательная невежда.

Она кокетливо взмахнула черными густыми ресницами, чтобы бросить на него взгляд исподлобья, и так же кокетливо опустила их.

– Им не удастся повесить вас, вы их непременно перехитрите! Я просто уверена: вы что-нибудь придумаете и выберетесь отсюда! А когда вы выберетесь…

– И что же будет, когда я выберусь? – тихо спросил он, наклонившись еще ближе.

– Тогда я… – Скарлетт изобразила прелестное девичье замешательство и даже сумела покраснеть. Последнее далось ей без труда: у нее перехватило дыхание, а сердце отчаянно заколотилось. – Ретт, я очень сожалею о… о том, что наговорила вам той ночью… ну, вы помните… у Раф-энд-Реди. Я была… я так была напугана и расстроена, а вы были так… так… – Она посмотрела вниз и увидела, как его смуглая рука сжимает ее руку. – Я тогда подумала… что никогда, ни за что на свете не прощу вас! Но вчера, когда я услышала от тети Питти, что вы… что вас могут повесить… я вдруг… я… – Она заглянула ему в глаза и вложила в свой умоляющий взгляд все страдание разбитого сердца. – О, Ретт, я умру, если они вас повесят! Я этого не вынесу! Знаете, я…

Она опустила глаза, не в силах больше выносить его взгляд, полыхающий огнем.

«Еще минута, и я заплачу, – подумала Скарлетт, поражаясь себе самой и чувствуя, как ее захлестывает неподдельное волнение. – Может, стоит дать себе волю и заплакать? Может, тогда все будет выглядеть более естественно?»

– Господи боже, Скарлетт, – быстро заговорил Ретт, – неужели вы хотите сказать, что вы…

Он так сильно сжал ее руки, что ей стало больно.

Скарлетт крепко зажмурилась, пытаясь выдавить слезу, но при этом не забыла повернуться так, чтобы он без труда смог ее поцеловать. Ну вот, сейчас его губы прижмутся к ее губам, требовательные, настойчивые губы, которые она вдруг так живо вспомнила, что ее охватила слабость. Но он не поцеловал ее. Странное чувство разочарования шевельнулось в ней, она растерянно приоткрыла глаза и украдкой бросила взгляд на Ретта. Его черноволосая голова склонилась над ее руками. Скарлетт следила, как он поднимает и целует ее руку, затем другую, прижимает ее к своей щеке. Она ожидала грубости, и этот нежный, даже любовный жест поразил ее. Она гадала, что сейчас выражает его лицо, но ничего не увидела, так как он по-прежнему сидел со склоненной головой.

Скарлетт поспешно опустила взгляд: вдруг он резко вскинет голову и заметит выражение ее лица? Она знала, что переполняющее ее торжество откровенно и ясно читается в ее глазах. Вот сейчас он попросит ее руки или хотя бы объяснится в любви, и тогда… Пока она наблюдала за ним сквозь ресницы, он повернул ее руку ладонью вверх, собираясь поцеловать, и внезапно резко втянул в себя воздух. Опустив взгляд, она посмотрела на свою ладонь, словно увидела ее впервые за целый год, и похолодела от ужаса. Это была чужая ладонь! У Скарлетт О’Хара ручки были белые, нежные, все в ямочках, женственные и беспомощные. А на этой руке кожа загрубела от работы, почернела от солнца и была вся усыпана веснушками. Ногти обломаны, одни длиннее, другие короче, вся ладонь в мозолях, а на большом пальце незаживший волдырь. И красный шрам от кипящего жира, брызнувшего ей на руку в прошлом месяце, так и бросается в глаза. Скарлетт в ужасе посмотрела на свою ладонь и инстинктивно сжала ее в кулак. Ретт так и сидел с опущенной головой. Она по-прежнему не видела его лица. Он насильно разжал ее кулак и снова уставился на ладонь, потом молча взял другую руку и теперь уже осмотрел обе.

– Посмотрите мне в глаза, – проговорил он наконец бесстрастным голосом, поднимая голову, – и бросьте эти ваши штучки, хватит корчить из себя невинную овечку.

Она нехотя посмотрела ему в глаза. В ее лице, полном смятения, тем не менее читался вызов. Он поднял брови, и его глаза сверкнули.