– Думаю, теперь ей лучше, господа, – сказал Ретт, – я вам очень благодарен. Она не смогла вынести вести о моей скорой казни.

Переминаясь с ноги на ногу и смущенно покашливая, группа в синих шинелях постояла в замешательстве и наконец ретировалась из комнаты. Молодой капитан задержался в дверях.

– Если я могу еще чем-нибудь помочь…

– Нет, благодарю.

Он вышел и закрыл за собой дверь.

– Выпейте еще, – сказал Ретт.

– Нет.

– Пейте.

Скарлетт сделала еще один глоток, и тепло побежало по всему телу, а в ее трясущиеся ноги стали возвращаться силы. Она оттолкнула стакан и попыталась встать, но Ретт толкнул ее обратно на стул.

– Руки прочь. Я ухожу.

– Не торопитесь. Обождите еще минутку, а то вдруг вам снова станет дурно.

– Уж лучше я грохнусь в обморок на улице, чем останусь здесь, с вами, еще хоть на минуту.

– Нет, я ни в коем случае не позволю вам грохнуться в обморок на улице.

– Пустите. Я вас ненавижу.

При этих словах на его лице промелькнула легкая улыбка.

– Вот это уже больше похоже на вас. Видимо, вам уже лучше.

Скарлетт немного посидела в неподвижности, пытаясь призвать на помощь гнев и собраться с силами, но усталость одолела ее. Она была уже не в силах ненавидеть и даже принимать что-либо близко к сердцу. Мысль о понесенном поражении давила на нее свинцом. Она поставила на карту все и все проиграла. Не осталось даже гордости. Это был конец последней надежды. Конец Тары, конец для всех них. Она долго сидела с закрытыми глазами, откинувшись на спинку стула, чувствуя рядом его тяжелое дыхание. Коньяк постепенно согревал ее тело, придавая обманчивое ощущение бодрости. Когда она наконец открыла глаза и взглянула на него, гнев вспыхнул с новой силой. Увидев, как ее брови вразлет нахмуренно сошлись на переносье, Ретт вновь улыбнулся знакомой улыбкой.

– Ну вот, теперь, судя по вашей сердитой физиономии, вам действительно лучше.

– Конечно, мне лучше, Ретт Батлер. Мерзавец, гнусный негодяй, хуже вас на свете никого нет! Вы с самого начала знали, о чем пойдет речь, и с самого начала вы знали, что не дадите мне денег. И все равно вы меня не остановили. Вы могли бы избавить меня…

– Избавить? И пропустить все, что вы тут наговорили? Да ни за что! Я здесь совершенно лишен развлечений. Уж и не помню, когда я в последний раз получал такое удовольствие.

Он рассмеялся своим привычным едким смешком. Скарлетт тут же вскочила на ноги и схватила шляпку.

Он мгновенно обхватил ее за плечи.

– Не сейчас. Вы в состоянии говорить здраво?

– Выпустите меня!

– Я вижу, вы в полном порядке. В таком случае ответьте мне на один вопрос. Я был единственным патроном в вашей амуниции?

– Что вы хотите сказать?

– Этот трюк вы решили испытать только на мне?

– А вам-то что за дело?

– Мне до всего есть дело, не сомневайтесь. Есть у вас на примете другие мужчины? Отвечайте!

– Нет.

– Не может быть. Поверить не могу, что у вас нет пяти-шести кавалеров в запасе. Наверняка вскоре кто-то появится и примет ваше интересное предложение. Я настолько твердо в этом уверен, что хочу дать вам небольшой совет.

– Обойдусь без ваших советов.

– И все же вы его получите. Похоже, в настоящий момент это единственное, что я могу вам дать. Прислушайтесь, это очень дельный совет. Если вам что-то требуется от мужчины, не огорошивайте его сразу, как меня сейчас. Старайтесь действовать тоньше, пустите в ход свои чары. Результат не заставит себя ждать. Когда-то это у вас неплохо получалось. А сейчас, когда вы предложили мне ваше… э-э-э… обеспечение под мои деньги, вид у вас был… м-м-м… слишком уж бесчувственный. Вот такие глаза, как ваши, я видел над дулом дуэльного пистолета в двадцати шагах от себя: не самое приятное зрелище, доложу я вам. Такой взгляд уж точно не разожжет огня в мужской груди. Это не лучший способ приручить мужчину, моя дорогая. Вы стали забывать, чему вас учили в юности.

– Я не нуждаюсь в ваших советах насчет того, как мне себя вести, – ответила она, устало надевая шляпку.

Удивительно, как он ухитряется так беспечно дурачиться с веревкой на шее, да еще после того, как она рассказала ему о своем бедственном положении. Скарлетт даже не заметила, как, спрятав руки в карманах, он стискивает их в кулаки, словно злясь на себя за бессилие.

– Выше нос, – посоветовал он, пока она завязывала шляпку. – Почему бы вам не прийти поглазеть, как меня будут вешать? Уверен, это сразу поднимет вам настроение, поможет одним разом свести все счеты со мной… включая нынешний. Ну а я упомяну вас в завещании.

– Спасибо за приглашение, но ведь они могут и не успеть повесить вас ко времени уплаты налогов, – совершенно искренне ответила Скарлетт со злорадством, ничуть не уступающим его собственному.

Когда она вышла на улицу, небо было затянуто тучами, шел дождь. Солдаты на площади укрылись по баракам, улицы опустели. Во всей округе не было ни единого экипажа, и ей стало ясно, что весь долгий путь до дома придется проделать пешком.

Пока Скарлетт брела по дороге, согревающее действие коньяка закончилось. Холодный ветер пробирал ее до костей, ледяные колючие капли били прямо в лицо. Тонкая накидка тетушки Питти быстро промокла насквозь и облепила ее тело тяжелыми складками. Она знала, что бархатное платье безнадежно испорчено, а что до перьев на шляпке, то они обвисли, в точности как когда-то свисали у их бывшего владельца на скотном дворе в Таре. Кирпичи на тротуаре давно растрескались, кое-где их не было вообще. В этих пролетах грязь была по щиколотку, туфли Скарлетт увязали в ней, как в клею, и даже срывались с ног. Каждый раз, когда она нагибалась, чтобы вытащить обувь, подол платья оказывался в грязи. Она даже не пыталась обходить лужи и в отупении ступала прямо по ним, волоча отяжелевшие юбки. Лодыжки, облепленные панталонами, леденели при каждом шлепке промокшей нижней юбки, но теперь ей уже не было никакого дела до гибели наряда, на который она возлагала столько надежд. Она вся продрогла и совершенно пала духом.

Что же ей теперь делать, как вернуться в Тару? Как она посмотрит всем в глаза, наобещав с три короба и ничего не сделав? Как сказать, что теперь им всем нужно… куда-то деться? Как ей проститься с красными полями, высокими соснами, темными болотными низинами, тихим кладбищем, где под тенью густых кедров покоится Эллин?

Ненависть к Ретту сжигала ей сердце, пока она тяжело плелась по скользкой дороге. Какой неслыханный негодяй! Она от души надеялась, что его повесят, что после перенесенного по его вине позора и унижения ей никогда больше не придется видеть его снова. Конечно, стоило ему только захотеть, и он нашел бы для нее денег. Повесить его мало! Слава богу, он не видит ее сейчас – в промокшей до нитки одежде, с растрепавшимися волосами и стучащими от холода зубами. Сейчас, когда она выглядит как пугало огородное, он бы точно посмеялся!

Встречавшиеся по дороге негры нагло скалились ей вслед и обменивались шуточками, пока она спешила побыстрее пройти мимо них, оступаясь и скользя в грязи, останавливаясь перевести дух и надеть туфли. Да как они смеют смеяться над ней, эти черные обезьяны! Как могут ухмыляться, когда перед ними сама Скарлетт О’Хара, хозяйка Тары! Вот бы их всех высечь, да так, чтобы кровь хлестала по спинам. Какого черта янки дали им свободу – свободу глумиться над белыми!

Она свернула на улицу Вашингтона, и окружающая обстановка показалась ей такой же мрачной и унылой, как то, что творилось у нее на душе. Здесь не было ни суеты, ни оживления, замеченных ею раньше на Персиковой улице. Когда-то и здесь стояло много красивых домов, но восстановлены были лишь немногие. На каждом шагу взгляд натыкался на наводящие тоску закопченные фундаменты и одиноко чернеющие печные трубы, прозванные «часовыми Шермана». Заросшие тропинки вели туда, где когда-то стояли дома, – к заглушенным бурьяном лужайкам, к столбам ворот со знакомыми до боли фамилиями, к тумбам коновязи, которым уже никогда не суждено служить своему прямому назначению. Холодный ветер и дождь, грязь и голые деревья, тишина и заброшенность. Господи, как промокли ноги, а идти еще так далеко!