Во главе этой фирмы, которую так хорошо знали в Берлине и в германских посольствах Петрограда, Токио и Пекина, стояли двое людей: Вотан — свой человек в прусском военном министерстве, и Альфред Вейс — сын германского матроса[36] и германец по крови, рождению и мысли.

Когда вспыхнула великая война с жестоким врагом, когда всколыхнулось народное море, когда из фирмы «Артиг и Вейс» уехали германские офицеры и запасные солдаты, а прочие были высланы подальше от океана, где так много пришлось им поработать во вред России, — трудно было Вотану и Альфреду Вейсу оставаться только зрителями происходящих событий.

Они ждали приказаний из Берлина, но железным кольцом охватили Германию бьющиеся с нею народы, и не слышали голосов своих повелителей хозяева универсального магазина.

Даже Гинце из Пекина не сумел прислать им вести.

Новостей у торгового дома было немало, но они не знали, куда и кому их сообщать. Обычаи фирмы соблюдались, однако, не только в описываемом городе, но повсюду, где встречалась вывеска «Артиг и Вейс».

Так было и в Китае, недалеко от Циндао, где заперли германский гарнизон предприимчивые японцы, и в разных прибрежных китайских городах, где, случайно или по приказу, находились в это время приказчики и коммивояжеры торгового дома «Артиг и Вейс».

Здесь, однако, работать было опаснее и труднее. Японские генералы знали дальневосточную фирму со времени войны 1904 года и теперь зорко следили за ее служащими.

Один из них, Отто Мельц, попался.

Он делал какие-то знаки немецкому миноносцу, светя ему из окна своей комнаты горящей лампой.

После допроса и обыска у Мельца японский дипломат имел долгое совещание с русскими дипломатами.

Полетели телеграммы в разные стороны, и были они гибельны для Вотана.

Арест его был решен бесповоротно, и управляющему торгового дома «Артиг и Вейс», обладателю огромного состояния, переписанного на имя Альфреда Вейса, Вотану, пришлось совершить тяжелое и длительное путешествие в гиблые сибирские трущобы.

Но в большом городе на берегу Тихого океана и в городах и селах Уссурийского края по-прежнему оставался огромный паук, широко раскинувший сети от Берлина и Гамбурга до Японского моря и устья Амура.

Паук притаился и ждал новых событий и новых жертв…

В то время, когда все тайные и явные служители германского правительства, так страстно ненавидящие Россию, встретившую их величавой ласковостью и приютившую с широким, благородным радушием, обдумывали новые удары для России и ее союзников, — за Бзурой, Вислой и Неманом, там, где начиналась беспредельная равнина России, совершались великие, никогда не забываемые события.

Подхваченный одним могучим порывом народ слился в пылком молитвенном подъеме и в любви к отечеству. Исчезли все споры племен, и старые счеты были забыты.

Не было врагов. Были лишь товарищи, идущие плечом к плечу в жестокую сечу с вековым врагом. Не было колебаний и сомнений. Всякий понимал величие переживаемого времени и знал, что участвует в событиях, которым суждено оставить глубокий, неизгладимый след не только в их маленькой личной жизни, но в жизни родного народа и всего человечества.

Не было слез прощания, не было отчаяния при разлуке.

Люди уходили на войну с сознанием высокого, святого долга, а остающиеся с верой и молитвой провожали уходящего бойца, не думая о гибели его и о горестях и лишениях семьи.

Что-то могучее, как стихия, пронеслось над Россией и подхватило всех в своем мощном полете. В церквах торжественно звучали слова молитв, и люди уходили с просветленными лицами, молясь не за отцов, мужей и сыновей, но за отечество и за успех великого дела.

В народе ходили трогательные, воодушевляющие и ободряющие легенды.

Передавались слухи о кровавых столкновениях с германцами, о бегстве австрийцев при первых стычках, о славных делах родных бойцов. Потом настали страдные дни наступления по зыбунам Мазурских озер, где падали один за другим немецкие укрепленные окопы и проволочные заграждения, двадцать лет подготовляемые и укрепляемые в ожидании роковой встречи.

Из-за болот и топей Мазурских озер, с Грюнвальдской равнины, вставал великий призрак славянского витязя[37].

Его видели солдаты при закате солнца и в те дни, когда с моря ветер приносил стаи белогрудых облаков, мчащихся куда-то к югу, где они багровели и таяли в поднимающемся с земли кровавом тумане.

Витязь был необъятно велик и могуч. Конь его неудержимо мчался по верхушкам снежных гор. Слышался грохот его копыт и бряцание брони.

Порой, высоко на небе, гораздо выше дымков взрывающейся шрапнели, витязь вступал в бой. Он сшибался с всадником, сидевшим на черном коне. Белый плащ и длинный двуручный меч сверкали в лучах заходящего солнца.

Долго длился бой. Порой оба бойца исчезали в набегающих тучах, но часто все видели, как поверженный с коня рыцарь в белом плаще лежал, раскинувши закованные в сталь руки, а конь витязя топтал его.

Тогда офицеры в окопах рассказывали своим солдатам старую быль, случившуюся полтысячи лет назад, когда, поклявшись на мечах, славянские братья и Литва на поле Грюнвальда[38] дали великий бой германским насильникам.

Рассказывали офицеры, как смоленские дружины шли в помощь польским ратям, как вместе разбили они, сражаясь бок о бок, полки могущественного гроссмейстера Ульриха фон Юнгингена, и как падали под ударами палиц и широких топоров литовцев, одетых в звериные шкуры, лучшие из тевтонских воинов, прославившихся на рыцарских турнирах в чужеземных странах.

Рассказывали еще офицеры и о тех витязях, которые прославились в том бою, где могла навсегда погибнуть германская мощь.

Ночью, ожидая атаки прусских гвардейцев, какой-нибудь боевой ротный командир, побывавший уже на полях Манчжурии, тихим голосом рассказывал собравшимся вокруг солдатам и о князе смоленском Никите, и о витязе Прохоре Волке, и о короле Ягелле. Говорили потом солдаты и о гордом князе литовском Витовте, славных рыцарях Повале и Завише Черном и о всех тех, чья кровавая работа в великий Грюнвальдский день предвещала зарю новой жизни.

Слушали солдаты эти старые были и понимали, что впереди за Мазурскими озерами лежит это славное поле, где и им суждено будет вступить в последний бой с лихим врагом. Понимали воины, что от стоящего перед ними врага страдали они, их отцы и деды повсюду в России: от границ Польши — до Черного моря и Великого океана. Знали они это и верили в победу правого дела.

Вера эта крепла, и ничто не могло поколебать ее.

Была то вера воинов, вышедших в поле для победы, не для корысти и шумной славы, но во имя счастья родины и долгого мира на земле, заливаемой слезами и кровью.

Петроград.

Февраль, 1915 год.

ТЕНЬ ЗА ОКОПОМ

Прапорщик Дернов сидел в окопе и курил трубку, по временам ежась от холода, неприятно щекочущего спину. Тут же рядом стоял солдат и в щель между двумя камнями, защищавшими его голову, смотрел за окоп. Солдаты стреляли редко, лишь отвечая на утихающий огонь немцев. Бой шел жаркий и длился дней пять без перерыва. Днем и ночью окопы засыпались шрапнелью и ружейными пулями. Много ужасов, много тяжелых потерь пережил полк. Несколько раз ходил он в штыки, но возвращался, потому что приходилось брать пулеметы «в лоб». Много офицеров было убито, много ранено, и прапорщику Дернову пришлось командовать ротой.

Прапорщик совсем обстрелялся, и хотя он был всего три месяца в бою, не только не обращал никакого внимания на свистящие или, как говорили солдаты, «зудящие» пули, но не мог себя представить заведующим вексельным отделом одного крупного банка.