— Сколько тебе лет? — спросила я тихо.

— Мне тринадцать, — ответила она тихо. — А ты кто?

— Я друг.

— Моей мамы? — чуть ухмыльнулась она. — Она тут главная. И она не разрешает мне красить губы губной помадой.

— У тебя еще своя красота.

Я удивилась, как мать может все это показывать своему ребенку. Еще и девочке. Я бы в ад спустилась, чтобы никогда не показать Эстель ничего из своего мира. И как люди могут жить с понимаем того, что их дитя растет точной копией их, и тут нет ничего из раздела комплиментов.

— Знаешь, — натянула я улыбку, предаваясь воспоминаниям. — У меня в школе однажды учитель запретил мне красить губы красной помадой. И на следующий день каждая девочка в классе накрасила губы кроваво-красной помадой, которая у нее только была, и в туалете была очередь, чтобы нарисовать огромные острые, как нож стрелки, и все мы выглядели, как легион воительниц-богинь, которые шли отомстить за свою сестру, — показала я кавычки в воздухе, — поэтому, когда учитель вошел в класс, у него просто отпала челюсть, и он стал игнорировать тот факт, что все девочки уставились на него посреди урока, и начали поднимать руки и задавать вопросы касаемо предмета, чтобы заставить его посмотреть на нас всех. Знаешь, девчонки иногда поразительны, когда дело доходит до борьбы, и мужчины упускают нечто великолепное, не наблюдая за этим.

Меня вытащили из машины и подтолкнули к воде. Это был порт, и какое-то заброшенное здание напоминало мне избушку старого моряка, как в фильмах. Было слишком много людей, и больше всего я переживала за Майкла. Не за ребенка, как обычно, а именно за Майкла. Я переживала за Эстель, и за то, что она может его не узнать. А я так бы хотела, чтобы она узнала его сердце, и как он умеет защищать. Как он умеет любить, даже когда пытается показать, что его никогда этому не учили. И да, за себя. Это правда. Впервые в жизни я переживала за себя по той же причине. Я не хотела, чтобы моя дочь росла без матери. Без любви и чувства безопасности. Я хотела бы научить ее любви к искусству, музыке, поэзии, картинам, литературе и узнавать человеческую душу. Очень. Мне кажется этому меня не научили, и мне пришлось узнавать самой, на сколько я могла себе позволить. Я дала бы ей лучшее образование и чувство, что тебя всегда поддержат. И я дала бы ей семью. Да, это единственное по сути, за что всегда стоит бороться.

— Заводи ее, — сказала женщина Джейсу. — И без глупостей.

Мои руки были туго связаны веревкой, и Джейс повел меня к тому домику, который я заметила с самого начала.

— Джейс, — сказала я чуть слышно, когда он завел меня в подземелье. — Пожалуйста, не делай этого. Она не может остаться одна.

Он молчал все время, пока развязывал мои руки и связывал их снова, но расслабляя узлы. Я заметила это, хоть и промолчала. И только прежде, чем закрыть дверь он сказал:

— Он будет в порядке.

Забавно, что происходит, когда вы осознаете, что ваша смерть близка.

Жизнь внезапно ощущается на расстоянии миллиона миль от реальности. Я никак не могла вспомнить все имена или названия мест, где я могла с ними встречаться. Ничерта не могла вспомнить, когда страх вторгся в каждый атом моего существа, парализуя. Я ничего не могла изменить или даже увидеть, что там происходит. Вдохнув запах сырого подвала, я оглянулась. Все вокруг было черным. Было такое впечатление, что в течение долгих часов я бродила по крошечному пространству, ища выход, но находила только стены и отдаленные голоса. Боже, тишина была убийственная. И когда несколько часов назад надежда, за которую я цеплялась, что мы сможем выпутаться, канула в пустоту, я перестала пытаться. Я не проронила ни слезы, просто смирившись с тем, что вся эта трата калорий не имеет больше значения. Смотря на землю, я видела темноту, которая была везде, и я была согласна, чтобы пустота поглотила меня, если с Майклом все будет хорошо. Он был сломлен так сильно, что я бы никогда не смогла этого исправить. Мои руки онемели, во рту пересохло, и я задалась вопросом, оставили ли меня здесь умирать.

А потом я услышала звук шагов, приближающихся к двери и разрывающих тишину. Напряглась, когда дверь отомкнули и широко открыли. Я ожидала увидеть яркий слепящий свет, но вместо этого он был тусклым и неясным. Огромное тело стояло в дверном проеме, и я почувствовала страх, скрутивший желудок. Все это время казалось вечностью.

— Я не причиню тебе вреда, — сказал Максфилд своим низким и грубым голосом. Он не звучал жестоко. На самом деле, его голос звучал молодо.

Я почувствовала, как холод пробежал по моей спине, когда он схватил меня за руки, вторгаясь в мое пространство. Резко задрожав, я сдерживала вой, прежде чем почувствовала, что мои руки полностью освободили.

— Если сделаешь что-нибудь глупое, я снова свяжу их, — предупредил он.

Мои плечи и руки болели. Я потерла запястья, размяла пальцы, наблюдая за перемещением его высокой фигуры в другую сторону крошечного подвала.

— Где Майкл?

— Ты сейчас пойдешь к нему, и, если все пройдет гладко, тебя отпустят.

— А его?

— А он сам никогда не уйдет.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что тогда не отпустят тебя.

Я наблюдала, как Максфилд не хотел быть тут. Ему было не комфортно рядом со мной, и он ничего не мог поделать. Он сказал мне подняться и следовать за ним. Мы вышли на улицу, и холодный воздух ударил мне в лицо. Было так много машин, и так много лиц, и я потеряла чувство безопасности. У меня больше не было его, и не знаю смогу ли вернуться в него когда-нибудь.

— Подписывай, куколка, — сказал какой-то незнакомый мужчина.

— Не трогай ее, — услышала я голос Майкла. — Она подпишет, как только сядет в машину и уедет отсюда. Тогда я заберу бумаги и принесу их сюда. Вы сядете на корабль, а там вас встретят наши люди.

— О нет, милый, — опять отозвалась эта язва. — Она никуда не уедет.

— Значит никаких бумаг не будет.

— Я могу убить ее.

— А я могу убить тебя.

Шаги раздались совсем рядом, и я на мгновение задержала дыхание. Майкл повернулся ко мне, и его сердцебиение, возможно, имело тот же темп, что и мое. Он наблюдал за мной, а я оценивала обстановку. Тот же мужлан, который обращался ко мне прежде, ударил меня в спину, и я увидела, как он достал нож. Но, кажется, Майкл увидел это раньше, и, достав пистолет, в мгновение ока пристрелил его. Он рухнул без сознания на землю, и раздался глухой звук.

— Убрал от нее свои грязные лапы.

— Майкл! — я бросилась к нему, и мне было плевать, что будет дальше.

Я прижалась к нему и расплакалась. Мне столько всего пришлось пережить за последние дни, и я держалась хорошо. До этого момента.

— Все будет хорошо, милая, — сказал он мне тихо. — Я буду защищать тебя ценой жизней всего мира, — обнял меня сильно. — Ты в безопасности, любовь моя.

А затем начались худшие минуты моей жизни. От ниоткуда началась стрельба, и Майкл перекатился на меня, закрывая своим телом. Он откатывал нас за машину, чтобы спрятаться, но вдруг я почувствовала, как его тело дернулось несколько раз.

— Ты цела? — спросил лишь он.

— Да, — ответила я почти задыхаясь. — А ты?

— Я в порядке, Стейси, — слышала я улыбку. — И ты наконец-то лежишь подо мной.

Я засмеялась, но, когда отклонилась от Майкла, увидела, что он был в крови. В него попало минимум три пули, одна из которых была в районе груди.

Я взяла в руки его лицо, оставляя на нем кровь, и встала перед ним на колени, пытаясь понять, куда попали пули.

— Стейси, — услышала я голос Джейса. — Дай пистолет!

— Еще двоих осталось, — крикнул ему Максфилд. — Не нужно.

— Мне нужен телефон! — сказала я им. — Нужна скорая.

— Телефон в машине! — ответил Джейс. — В черной.

— Майкл, — почти задыхалась я. — Живи. Пожалуйста, только живи. Я хочу заполнить сотню фотоальбомов воспоминаниями о приключениях с тобой. И ты не имеешь права меня бросить. Я возьму телефон. Я быстро.

Он провел пальцем, который так же был в красной жидкости вкуса метала по моим губам, и я замерла. Я лишь наблюдала за ним, и он кажется, был не настолько плох, как я думала. Он поцеловал меня раз. За тем еще раз. И когда прижал сильнее к себе, я взяла в ладони его красное лицо, чувствуя что мне плевать, даже если весь мир сейчас упадет нам на голову. Он толкнул меня на землю, и оказавшись сверху, продолжал целовать. Кажется, кровь уже текла из наших губ, и все остальное казалось не важным. Звуки скорой, и полиции. Голоса людей, которые приближались. Важным были лишь мы. Лишь губы, которые мы оба хотели целовать.