– Когда я узнал, что мама больна, то не представлял, как мне жить дальше. Гей в католической семье, хуже только актриса, которую подобрали для экранизации «Русалочки». – Я усмехаюсь. – Мама была первым человеком, которому я рассказал о своей ориентации, и единственным, кто поддерживал меня. Она была связующим звеном в нашей семье, которое соединяло всех, и я не понимал, что случится с нами, когда её не станет. Просто отказывался об этом думать, делал вид, что никаких проблем нет. По-прежнему ругался с отцом, не слушал сестру, приезжал к бабушке по выходным. Я понял, что печальный исход неизбежен только тогда, когда маме стало хуже. Мне было пятнадцать, её положили в больницу. Не лечить, нет, просто облегчить боль. Я боялся отходить от неё, потому что думал, что каждый раз, который я смотрю на неё – последний, поэтому все дни проводил в её палате. Тогда-то я понял, что не могу позволить себе удариться в горе и скорбеть всю оставшуюся жизнь – мама бы этого не хотела. И я стал понемногу принимать ситуацию, планировать свою жизнь, но уже без поддержки матери. Возможно это неправильно – думать о жизни после смерти родного человека, но так мне было гораздо легче, когда она ушла. Я понимал, что меня ждёт, и был к этому готов. Уехал в колледж, начал работать в молле, жил в общежитии. Всё так же приезжал к бабушке. – Грустно улыбается Ройс. – Мне не хватает её поддержки, и иногда я думаю о том, что мама сказала бы мне, увидев сейчас, но осекаю себя. Не хочу плакать, у меня остаются ужасные отёки.

Я смотрю на Флинна и понимаю, что за всей этой беззаботностью и лёгким отношением к жизни, практически невозможно разглядеть той истории, что он рассказал мне только что.

В некоторых ситуациях нам действительно ничего не остаётся, только принять и идти дальше.

Но является ли такой ситуацией ситуация с Ленни?

– Боль меняет людей, Хейли, и меняет в разные стороны. Каждый раз начинаешь смотреть на вещи по-новому. Это тяжело – переживать боль, но без неё ничего не выйдет. Без неё жизни не выйдет.

Флинн обнимает меня, притягивая к себе, и я вдыхаю запах ванильного шампуня, чтобы успокоиться.

– Ты снова пользовался моим шампунем? – Спрашиваю я, хлюпая носом.

– Нет.

– Не ври мне.

– Совсем немного. – Ройс смотрит на меня, потирая плечи, и я вижу, как в уголках его глаз блестят маленькие слёзы. – Запах ванили идеально мне подходит. – Часто моргает Флинн, не давая слезам упасть.

– Спасибо тебе. – Улыбаюсь. – Я люблю тебя.

– И я тебя люблю, подруга. А теперь быстро переодевайся и собирайся на свой траходром с музыкантом!

***

В «Ред Теде» как всегда аншлаг, пахнет сладкими пряностями и спиртом, люди вокруг что-то громко обсуждают, стараясь перекричать друг друга, и этот шум ненадолго освобождает мою голову от посторонних мыслей.

Тед приветствует меня рукой и знаком показывает, что ребята всё ещё в своей репетиционной, хотя на сцену они должны выйти через несколько минут. Решаю, что хорошо было бы увидеть Луи перед выступлением и пожелать удачи.

Шум в подсобке настолько громкий, что я различаю голоса парней, даже не спустившись по лестнице.

– Твою мать, Малик, где моя бутылка с водой? – Кричит Найл.

– Мою мать не трогай, а бутылка валяется под столом.

– Вы можете заткнуться хотя бы на несколько гребаных секунд? – С лёгкостью узнаю голос Томлинсона, и улыбка появляется на моём лице.

– Да что ты такой нервный, как будто первые месячные, ей богу. – Недоумевает Зейн. – Придёт твоя ненаглядная, споёшь ей песню и убежите навстречу заходящему солнцу.

– Или в ближайшую комнату с кроватью. – Смеётся Хоран, дверь открывается, и из подсобки выходят парни.

Чтоб меня, они все выглядят идеально, словно собрались на мастер-класс о том, как разбивать сердца невинных девушек.

– О, привет, Хейли, а мы как раз о тебе говорили. – Усмехается Зейн и получает подзатыльник от Найла.

– Просто вспомнили о том, какая ты хорошая девушка!

– Что же, спасибо большое. – Подыгрываю я ребятам.

– И что вы встали? – Сзади доносится хлопок двери, а затем недовольный и строгий голос Луи. – Инструменты за вас настраивать будет Курт Кобейн?

– Он не сможет, он умер. – Выдаёт Найл, и Зейн закатывает глаза от неудачной шутки друга.

– Следующим будешь ты, если не… - Тут Томлинсон замечает меня и криво усмехается, качая головой. – Если сейчас же не выйдешь на сцену.

– Как скажешь, пап. – Соглашается Хоран и пинает в бок Малика, они издают какие-то непонятные звуки поцелуев и вздохи, после чего уходят.

Томлинсон держит красную лакированную гитару в руках и облокачивается плечом о стену.

– Какие люди! – Присвистывает Луи, осматривая меня. – Я уже думал, что ты никогда не придёшь.

– Я же пообещала как-нибудь прийти на ваше выступление. Врачи обычно сдерживают обещания.

Когда я вижу Луи, то все проблемы магическим образом отходят на второй план, и я не думаю ни о чем, кроме Томлинсона. Может быть это неправильно, но сегодня вечером я запрещаю себе думать обо всем, что осталось за стенами этого бара.

Томлинсон подходит вплотную ко мне, не прерывая зрительного контакта, и прикасается своим лбом к моему.

– Я рад, что ты здесь.

– Я тоже.

Луи оставляет аккуратный поцелуй на моих губах, отчего они начинают гореть так сильно, что кажется, будто готовы взорваться. Мне становится в тысячу раз легче, будто с этим прикосновением Луи забирает часть всех проблем. Залезаю руками под его рубашку и провожу ими по телу Томлинсона, крепко схватившись за футболку и прижимаясь к нему с такой силой, будто он спасательный круг.

– Мне пора на сцену вообще-то.

– Иди. – Мямлю я, уткнувшись в его плечо.

– Ты вцепилась в меня, как коала, я вообще сдвинуться с места не могу. – Усмехается он, поправляя мои волосы.

Вздыхаю и нехотя отхожу от Луи. Он целует меня снова, но уже более страстно и настойчиво и перед тем, как уйти наверх, шлёпает меня по попе.

Я поднимаюсь через несколько минут, в толпе пытаясь найти хотя бы одно свободное место. Замечаю Хлою в компании каких-то парней, она машет мне рукой и поднимает свой бокал вверх. Улыбаюсь и иду дальше – мне не особо хочется с кем-то беседовать, потому что своим уставшим видом и нежеланием разговаривать я точно испорчу всем хорошее настроение.

Встаю у деревянного столба где-то посередине бара, свет гаснет, оставляя лишь тусклое освещение настенных ламп и разноцветные лучи прожекторов со сцены, и про себя я думаю, что это идеальное место. Никто не знает, где я, кроме Томлинсона.

Парни поправляют ремни на гитарах, постоянно подсоединяют какие-то шнуры и регулируют микрофоны. Луи делает это с таким сосредоточенным и сексуальным видом, что мне хочется выбежать на сцену и отыметь его прямо там под светом розового прожектора.

Вся эта картина напоминает мне день, когда мы с Томлинсоном только познакомились, и я невольно качаю головой, улыбаясь.

Интересно, не познакомившись я с Луи, была ли бы я в той ситуации, в которой оказалась сейчас? Но я резко одёргиваю себя от этих мыслей как раз тогда, когда начинается выступление парней.

– Привет, ребята! – С улыбкой здоровается Луи, и толпа воодушевлённо кричит ему в ответ. – Вас сегодня так много, просто безумие!

– Спасибо, что пришли послушать нас. – Подхватывает Зейн и начинает играть на гитаре песню, которая кажется мне чертовски знакомой. – Хорошо проведите этот вечер!

Все снова аплодируют, и как только Луи начинает петь, я моментально узнаю песню: The Police – Every Breath You Take.

Я никогда не спрашивала Томлинсона об их репертуаре, который они исполняют в баре. С первого взгляда может показаться, что все эти песни никак не вписываются в брутальность этого заведения, но глядя на людей, которые подпевают, танцуют и не сводят восхищенных взглядов со сцены, мнение кардинально меняется. Скорее всего, это происходит из-за уверенности парней, что сейчас стоят на сцене. Даже если бы они спели Twinkle Twinkle Little Star, реакция толпы была бы такая же одобрительная, как сейчас.