– Она придаёт этому слишком большое значение. – Спокойно говорит парень, усаживаясь на свою кровать, и у меня пропадает дар речи.

– Она хочет сохранить твою жизнь, Ленни. Этому невозможно не придавать значения, ты ее сын.

– Она хочет сохранить мою жизнь, но на свою давно махнула рукой.

Сразу же вспоминаю внешний вид миссис Уотерс: уставшее лицо, тусклый взгляд, старая помятая одежда, в которой она спит в больничном кресле рядом с койкой Ленни, ободранный лак на ногтях. Но её нельзя за это судить, и странно, что это делает её собственный сын.

– Я не хочу, чтобы она хоронила себя, если со мной что-то случится. – Говорит Ленни так, будто это самая очевидная вещь в мире, и я поражаюсь тому, что передо мной сидит всего лишь пятнадцатилетний парень.

– Если что-то случится, – начинаю я, – какая-то её часть уйдёт вместе с тобой, и ты не сможешь это остановить. Ты человек, которого она любит больше всего на свете, и она будет бороться за твою жизнь до конца. И ты должен бороться, Ленни, ради своей мамы, потому что если что-то пойдет не так, то её жизнь разделится на две части, и никто не знает, какой будет вторая.

Незаинтересованность и слишком спокойный тон и поведение Ленни пугают меня и заставляют мотивировать его не опускать руки. Может он уже и смирился с тем, что ему вряд ли помогут, но я нет.

– А кому хотят отдать сердце? – Неуверенно спрашивает парень. – Ты его знаешь?

– Да, это… мой знакомый. Он нравится моей подруге.

– Это та девушка, которая тоже здесь работает?

– Да, ее зовут Скайлер.

– Вы познакомились в больнице? – Интересуется Ленни, забираясь на кровать с ногами.

– Полтора года назад. – Уточняю я. – Когда только начали проходить интернатуру.

– Почему ты вообще решила стать врачом?

– Сама до конца не понимаю. – Честно отвечаю я. – В твоём возрасте родители обычно направляют своих детей, помогают им определиться с будущим, но мне не помогал никто. Маме с папой было всё равно на мою жизнь, и я просто выбрала университет с общежитием, который находится далеко от родительского дома.

– У тебя плохие отношения с родителями?

– Они не плохие, их просто нет. – Ленни непонимающе смотрит на меня. – Если бы я лежала в больнице, единственное, что я от них получила бы, это смс с пожеланием выздоравливать. И это в лучшем случае.

– Значит, ты живешь одна? Или ты замужем?

– Нет, – смеюсь, – я живу со Скайлер и Флинном, он тоже работает здесь. До замужества мне ещё далековато.

– Но тебе кто-то нравится? – Не унимается Ленни, но его расспросы совсем не утомляют меня. Странно, но это единственный человек, на чьи вопросы я отвечаю без раздражения.

– Возможно. – Улыбаюсь я.

– Кто он?

– Его зовут Луи, он музыкант.

– Музыкант и врач? – Тихо спрашивает Ленни, потирая подбородок. – Как будто тандем из сериала. Так значит, вы вместе?

– Что-то вроде того. – Смущаюсь я. Меня смущает любопытность подростка, докатились.

– Как это – «вроде того»? – Искренне не понимает Ленни.

– Мне немного сложно доверять людям, но Луи исправляет во мне это. Я чувствую к нему что-то сильное, но пока не могу признаться в этом, понимаешь?

Пейджер в кармане халата пищит, оповещая о вызове, и я нехотя его принимаю.

– Мне пора идти. – Говорю я, вставая с кресла рядом с кроватью. – Если тебе что-то будет нужно, дай мне знать, хорошо? – Ленни кивает.

– Доктор Кларк, – окликает он меня, когда я уже почти что закрываю за собой дверь, – Гарри хороший человек?

Меня немного сбивает с толку этот вопрос, и я думаю пару секунд, прежде чем ответить.

– Да, он хороший человек.

– В таком случае, сердце не должно пропасть зря.

В моей груди застрял вдох, но я лишь слегка улыбаюсь и киваю, а затем выхожу из палаты.

Полтора часа я вожусь с прибывшим пациентом, который больше хотел поговорить о своей собаке и кулинарных способностях своего сына, чем зашить рану на руке, которую, он, кстати, получил, пока готовил гуакомоле для своей барбекю-вечеринки на заднем дворе. Но я старалась абстрагироваться от лишней болтовни и думала только о том, что мне нужно как можно скорее поговорить со Скайлер.

Шеффилд приходит в больницу к концу обеденного перерыва, и я ловлю её на первом этаже, рассматривающую доску со всеми операциями на сегодня и завтра.

– Черт, мне опять ничего не дали. – Раздраженно говорит Скай, когда я подхожу к ней.

– Скай, я бы хотела с тобой поговорить.

– Уже две недели не направляли в детскую хирургию, представляешь? – Продолжает удивляться она, игнорируя мой вопрос. – Я вроде понравилась доктору Дорм, почему она не зовет меня к ней снова?

– Скай. – Я останавливаюсь прямо перед ней, и Шеффилд поднимает на меня свои глаза. – Нам надо поговорить.

Думаю, что этот взгляд Скайлер надолго останется у меня в памяти: она будто бы умоляет меня не делать этого. Словно я зову её не поговорить, а веду на смертную казнь. Глазами Шеффилд просить меня остановить время, просит сделать так, чтобы ситуации, о которой и будет наш разговор, никогда не было, и у меня разрывается сердце от осознания того, что я не могу этого сделать.

Сейчас мы все в одной лодке, только разошлись мы по разным сторонам, стараясь изо всех сил её не раскачивать, чтобы не перевернуться. Но за нас это делают волны – факторы извне.

Я беру Скайлер за руку и завожу в ближайший свободный кабинет, который оказывается кабинетном рентгенологии. Хьюстон, наш практикант-рентгенолог, наверное сейчас всё ещё на обеде – он, почему-то, ест дольше всех, аргументируя это тем, что выявлять болезни по снимкам ещё тяжелее, чем вырезать опухоли, поэтому ему нужны лишние двадцать минут для его «бранча».

– Скайлер, – начинаю я, прочистив горло, – я понимаю, что эта тема неприятна ни мне, ни тебе, но нам нужно это обсудить. – Аккуратно говорю я.

Шеффилд молчит, закусывая губы, и я решаю начать этот разговор сама, перейдя сразу к делу.

– Где ты была вчера?

– Ты знаешь, где я была.

– Ты ездила к Гарри? – Молчание. – Скай, пожалуйста. – Слабый кивок головы. – Что ты сказала ему?

– Сначала его не было дома. – Сдаётся она. – Я узнала его адрес из личной карточки, только не говори никому. Приехала домой, но там была только его мама. Я хотела уехать, правда хотела, но она увидела меня у двери и пригласила пройти. Я сразу сказала, что хочу поговорить с Гарри, и миссис Стайлс поняла, что это касается его здоровья, и решила рассказать мне всё сама.

Я сразу вспоминаю и прокручиваю у себя в голове диагноз Гарри до тех пор, пока его озвучит Скай. Дурацкая врачебная привычка пытаться сказать диагноз пациента до того, как это сделают другие интерны.

Сердечная недостаточность, развившаяся на фоне дилатационной кардиомиопатии. Это значит, что его сердце неспособно перекачивать столько крови, сколько требует его организм. Потом сердечная мышца растягивается, камеры сердца увеличиваются, после чего и появляется сердечная недостаточность – в лёгких скапливается жидкость, и тебе становится трудно дышать.

– Это нечестно, Хейлс. – Выдыхает Скай, качая головой. – Он катался на мотоцикле, любил водить катер, прыгал с парашюта, представляешь? Я посмотрела фотографии в их доме – где он только не был, Хейли. А потом это просто появилось, непонятно, почему. Сначала ему стало тяжело дышать во время долгой ходьбы. Потом стало тяжело совершать физические нагрузки – он забросил тренировки в зале. И только после того, как Гарри второй раз потерял сознание от боли в сердце, он решил пройти обследование.

Понимаю, что с каждым сказанным Скайлер словом историю Гарри я хочу слушать всё меньше. Предложение за предложением добивает меня, и я распадаюсь на мелкие куски от осознания того, что я могу ему помочь, но… Не знаю, просто есть какое-то «но», которое мешает мне это сделать.

– Первый раз ему пересадили сердце в двадцать лет, но возникли осложнения, оно плохо прижилось. Лекарства, которые он принимает сейчас, помогают от боли в сердце, но подавляют его иммунитет. Если он продолжит их принимать, то вероятнее всего это спровоцирует появление лимфомы, риск очень высок. А если перестанет, то его сердце просто перестанет биться. Либо само по себе, либо оторвется тромб.