Хочу пойти в девятнадцатую палату, чтобы полежать и немного отдохнуть, но сзади меня громко хлопает дверь, от чего я подпрыгиваю на месте и оборачиваюсь.

Гарри Стайлс широкими шагами вылетает из кабинета доктора Фостера, не обращая никакого внимания на меня. Он настолько зол, что кажется, будто если к нему поднести спичку, она непременно загорится, да и ты вместе с ней вспыхнешь ярким пламенем.

Он останавливается за поворотом дежурного отделения, опираясь двумя руками о стену и склонив голову вниз.

До конца не уверена, стоит ли спрашивать, в чём дело, потому что прекрасно знаю исключительную способность Гарри Стайлса ехидничать, но я врач. Вдруг ему плохо? Но большим толчком для меня оказывается любопытство.

– Гарри? – Тихо спрашиваю я, и Стайлс едва заметно дёргается. – Всё в порядке?

Он убирает одну руку от стенки, открывая лицо, и по взгляду я понимаю, насколько мой вопрос был неуместен.

– Привет, Хейли. – Здоровается парень, выдавливая из себя улыбку.

– Да, привет. – Обеспокоено отвечаю я. – Ты уверен, что всё…

– Всё хорошо. – Прерывает меня Стайлс. – Сегодня целый день голова раскалывается, наверное, из-за погоды.

Гарри выпрямляется в полный рост и подходит чуть ближе ко мне, и я чувствую себя маленьким ребёнком по сравнению с ним.

Черное пальто на нём пугает ещё больше, и если бы я не знала Гарри, то точно убежала бы при первой возможности.

– Да, – подыгрываю я, хотя прекрасно понимаю, что во время обычной головной боли не бывает такого тяжёлого дыхания. – Давление упало.

– Точно. – Улыбается Стайлс, и на его щеке появляется ямочка. – Мне пора идти, Хейли, был рад видеть.

Гарри разворачивается и идёт в сторону приёмной, подняв воротник пальто, и я провожаю его взглядом, решая убедиться, что он дойдёт до машины без происшествий.

– Слушай, Хейли. – Хриплый голос неожиданно пронзает тишину, и я вздрагиваю. – Ты можешь передать Скайлер, что мне очень жаль, ладно?

– Да. – Такая просьба ставит меня в ступор, но всем своим видом я пытаюсь показать свою невозмутимость. – Да, я передам.

Гарри снова улыбается, подходит к дежурной медсестре, что-то ей говорит, и всё с той же милой улыбкой выходит из больницы.

Остаюсь одна и осматриваюсь по сторонам, сама не зная зачем. Медленно иду в сторону девятнадцатой палаты, где собиралась отдохнуть, но затем качаю головой и разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов, направляясь к медсестре. Если я не узнаю, в чём дело, то не прощу себе.

Знаю, что совать свой нос в чужие дела – это последнее, чем я должна заниматься, но загадочность Гарри Стайлса и тот факт, что я постоянно вижу его в больнице рядом с доктором Фостером, не могут оставить меня в покое.

– Эмма, – зову я девушку за стойкой, и та мгновенно поднимает голову, отвлекаясь от глянцевого журнала, и вопросительно смотрит на меня, – не подскажешь, зачем Гарри Стайлс заходил к доктору Фостеру?

Эмма подозрительно на меня смотрит, а я использую взгляд в духе: «из нас двоих я здесь настоящий врач», и она сдаётся.

– Если честно, я не знаю. – Пожимает плечами рыжеволосая. – В журнале не указан приём, возможно, это какой-то семейный вопрос.

Я киваю головой, но потом вздрагиваю от сказанного Эммой.

– Подожди, ты сказала «семейный»? – Непонимающе спрашиваю я, а Эмма утвердительно кивает, отпивая чай из огромной голубой кружки, на которой написано «Господь, благослави Америку и медсестёр».

– Ты разве не знала? – Шокировано спрашивает Эмма, будто я только что призналась, что не умею читать. – Доктор Фостер отчим Гарри.

Комментарий к Глава 11

Та-дам!

Знаю, что глава небольшая, но я решила, что свидание Луи и Хейли заслуживает отдельной главы)

А еще мы наконец-то начинаем узнавать история загадочного Гарри Стайлса)

========== Глава 12 ==========

Луи ни за что на свете не рассказал бы, куда мы пойдём на наше первое человеческое свидание, даже если бы я приставила к его виску пистолет или пригласила Роллинг Стоунс спеть специально для него. Или станцевала стриптиз под гимн Америки ещё раз.

От любопытства меня спасала только работа – я проводила в больнице по четырнадцать часов в день, знакомясь со своим новым пациентом, который не очень-то и шёл на контакт. Работать с подростками всегда сложно, но ещё сложнее, когда у подростка порок сердца. С простыми школьниками в принципе не просто поговорить, а когда ты не такой, как все остальные, обида на мир в этом возрасте достигает своего апогея, и достаётся всем вокруг. Хотя, если бы я жила с пороком сердца шестнадцать лет, я бы тоже всех посылала к черту.

Я кидаю папку пациента на стол, потирая глаза. Вдруг я пропустила что-то важное, что помогло бы мне хоть немного сблизиться с парнем? Сажусь за стол и медленно перелистываю страницы: Ленни Уотерс, шестнадцать лет, врождённый порок сердца. Из-за кислородной недостаточности перенёс два ишемических инсульта. Переведён из больницы Сейнт-Лаур для обследования и подготовки к операции. Находится в листе ожидания на получение донорского сердца полтора года. Увлечения: футбол (только смотреть). Вот же черт.

Я не могу подойти к этому парню и сказать: «Чувак, я понимаю тебя, но всё будет хорошо, вот увидишь!». Во-первых, потому, что я никогда в жизни не смогу понять его, а, во-вторых, я не хочу его обманывать: операции на сердце в юном возрасте только в половине случаев заканчиваются успехом. Ленни и так все вокруг пичкают дерьмом о светлом и хорошем будущем, хотя парень сам прекрасно понимает, что его шансы нормально жить дальше - пятьдесят на пятьдесят, и я не хочу быть очередным человеком, который заставляет его силой мысли поверить, что сердце без проблем приживётся. Чрезмерный позитив в таких ситуациях очень раздражает, но для некоторых он оказывается спасательным кругом, причём в основном не для больных, а для их окружения. Спасательным кругом для больных является искренность и время, которое у них осталось.

Я хочу быть с этим парнем честной, но проблема в том, что честность никогда не нравится родственникам больного. Да и самому Ленни настолько промыли мозг о том, что его ждёт нормальная жизнь, что он больше не хочет никого подпускать к себе, чтобы не слушать этого радужного дерьма.

Вздыхаю, потому что оказываюсь в замкнутом круге. Такому в медицинском колледже не учили.

Мне нужно найти общий язык с Ленни. Ему и так непросто: тогда, когда все его сверстники играют в футбол, он лишь наблюдает за этим с трибун, потому что его сердце не выдерживает таких физических нагрузок; тогда, когда ему нужна правда, его родственники говорят о прекрасном будущем, которое ждёт его впереди и заставляют поверить, что однажды он станет потрясающим графическим дизайнером; тогда, когда он должен тусоваться с друзьями и пить дешевый виски, он торчит в больнице, принимая таблетки одну за другой. В его жизни должна присутствовать правда, потому что он её заслуживает. Надежда – это отлично, но он хочет услышать что-то действительно настоящее, пусть это может быть и страшно для Ленни.

Настраиваюсь на то, чтобы снова попробовать поболтать с Ленни о чем-то, что он любит, чтобы его разговорить. Закрываю папку, взглядом цепляясь за рентгены его сердца, и качаю головой.

– Это что, план по захвату мира? – Из ванной выходит Флинн с замотанной полотенцем головой и внимательно смотрит на папку, лежащую на столе.

– Карточка пациента. – Отвечаю я и отодвигаю её подальше.

– Тот парень с пороком сердца? – Я киваю. – Пробовала разговаривать с ним?

– Пробовала и максимум, что я получала, это: «Меня раздражает шум из коридора, закройте за собой дверь».

– По крайней мере это не «засунь свои лекарства себе в задницу».

Я усмехаюсь, и Флинн, видя моё сомнение на лице, подсаживается за стол, перед этим достав банку засахаренных вишен для коктейлей.

– Да, это тяжело, Хейлс, но это твоя работа. Твой первый пациент с серьёзным заболеванием, за которого ты ответственна, но ты не можешь предсказать абсолютно всё на этом свете. Твоя задача сделать всё возможное, чтобы парню стало легче, но ты не Господь Бог. Если бы была им, давно бы запретила всему человечеству носить велосипедки.