То же самое и у меня с ТЕМЕ. Скорее инстинкт, чем навык. Так что, когда Маргарет попросила меня научить ее, я просто не представлял, как сформулировать это более-менее осмысленно. Поэтому начал с того, что повел Маргарет в Национальную галерею искусств, где работает моя мама, и показал ей портрет рыжеволосого бородача.

– Маргарет, хочу представить тебя Винсенту Ван Гогу, – сказал я.

– Эй, Винс, как жизнь? – подыграла она. Затем повернулась ко мне: – Ну и зачем ты хотел нас познакомить?

– Потому что этого художника я знаю лучше всего. Мама по нему с ума сходит, так что она много мне рассказывала. К примеру, о том, что он рисовал всего десять лет или около того и создал за это время более двух тысяч шедевров.

– Удивительное дело.

– И, как правило, он не мог себе позволить нанимать натурщиц, так что нарисовал множество автопортретов вроде этого. Обожаю эти цвета: оранжевая борода, синий фон, легкие зеленоватые тени на лице.

Маргарет изучала портрет:

– Очень круто. Только выглядит он что-то грустновато.

– Думаю, он часто грустил, – сказал я.

– И поэтому оттяпал себе ухо?

– Откуда ты знаешь?

– Да кто не знает, что Ван Гог отрезал себе ухо? – удивилась она. – Это общеизвестный факт.

– Наверное, – кивнул я. – Но вот что забавно: на этот счет все неправы.

Она с любопытством глянула на меня:

– Что, не отрезал?

– Может, отрезал. А может, и нет. Трудно сказать. Но дай-ка я представлю тебя еще кое-кому. – Я подвел ее к автопортрету на противоположной стене: – Это Поль Гоген.

– Ну, этот парень выглядит нечистым на руку.

– Почему ты так говоришь?

– У него над головой нимб, но в руке – змея. Так кто он? Ангел или дьявол? Герой или негодяй?

– Возможно, и негодяй, – ответил я. – Есть вероятность, что это он отрезал ухо Ван Гогу. Они жили вдвоем и постоянно ссорились. Гоген любил фехтование, так что мог посреди спора выхватить рапиру и угрожать ей Винсенту. Согласно этой теории, в один прекрасный день он так и сделал и случайно отрезал ему ухо.

– Если все было так, то почему Ван Гог никому не рассказал? – спросила она. – Почему позволил всем думать, что он сам это с собой сотворил?

– Он преклонялся перед Гогеном. Так что, возможно, произошедшее привело его в замешательство. Или, может, он не хотел, чтобы у друга были неприятности. Все, что мы знаем наверняка, – после того вечера они больше никогда не виделись.

Маргарет обдумала эту информацию:

– Интересно. Но, как ты и сказал, могло быть так, а могло и этак. Это просто теория. Если ты не знаешь наверняка, то нельзя утверждать, что все остальные неправы.

– Я не говорю, что они неправы, потому что верят, что Ван Гог отрезал себе ухо сам, – попытался объяснить я. – Я говорю, что они неправы, потому что они уверены, что он это сделал. Когда ты в чем-то уверен, ты больше не задаешь вопросов. А если не задавать вопросов о том, что кажется тебе известным, то видишь только то, что бросается в глаза. И ТЕМЕ для тебя бесполезна.

– Давай-ка проясним, – сказала она. – Ты говоришь, что бросающееся в глаза – типа того, во что все верят, – скрывает из виду важные детали?

– Вот-вот, – подтвердил я. – И теперь, раз ты поняла, мы можем начинать.

Мы прошли через зал, и я показал Маргарет большущий портрет Наполеона в его кабинете.

– Итак, вот Наполеон, – произнес я. – Сколько там, на картине, времени?

– Это просто, – сказала она, глядя на напольные часы, изображенные на холсте. – Тринадцать минут пятого.

– Дня или ночи?

Маргарет наморщилась, подумала с мгновение и призналась:

– Без понятия.

– Давай посмотрим, сможешь ли ты это вычислить, – предложил я. – Воспользуйся ТЕМЕ.

Ей понадобилась около минуты, но затем на лице Маргарет вспыхнула улыбка озарения:

– Ночи.

– Как ты узнала?

– По зажженной свече, – ответила Маргарет. – Значит, на картине – середина ночи. Четыре часа.

– Это и есть ТЕМЕ, – сказал я. – А теперь давай попробуем на живых людях.

Музей был превосходным местом, чтобы попрактиковаться. Его заполонили самые разные люди, что предоставляло нам обширную выборку для исследования. Посетители двигались достаточно медленно, так что у нас было время понаблюдать за ними. Мы начали с парочки в зале Рембрандта. Женщина в черном платье и мужчина в рубашке с галстуком.

– Что можешь о них рассказать? – шепнул я, когда мы встали напротив этих двоих.

Маргарет глянула на пару и быстро ответила:

– Обоим за двадцать. Она шатенка, примерно метр пятьдесят. Он брюнет, почти метр восемьдесят.

– Так, я перефразирую вопрос. Что ты можешь рассказать… ну, такого, что не указано в их водительских правах? Игнорируй то, что бросается в глаза. Что сообщает тебе ТЕМЕ?

Она посмотрела еще раз. Но через полминуты снова повернулась ко мне с разочарованным видом:

– Знаешь, если бы я уже умела это делать, я бы не просила меня научить.

– Справедливое замечание, – признал я. – Что, если я буду задавать тебе вопросы?

– Может помочь.

– Видишь ли ты какое-нибудь несоответствие?

– Типа одежды? – спросила Маргарет.

– Почему ты сказала про одежду?

– Они одеты для работы, а не для осмотра достопримечательностей.

– Хорошо, – одобрил я. – От этого и отталкивайся. По-твоему, здесь, в музее, они работают?

– Нет, – ответила Маргарет. – Они бродят вокруг и смотрят картины как посетители, а не как сотрудники.

– Назови мне еще одну деталь, которая выделяется.

Она посмотрела на пару подольше и ответила:

– Ее обувь. Платье на ней миленькое, а на ногах – кроссовки. Одно с другим не сочетается.

– Очень хорошо, – похвалил я. – У тебя уже есть две мелочи, которые не вяжутся с остальным. Если сложить их вместе – о чем они расскажут?

Маргарет какое-то время думала:

– Она едет на метро, а потом идет до работы пешком. Хочет, чтобы ей было удобно, и не хочет поцарапать свои миленькие туфли, так что держит их в офисе, а на улицу надевает кроссовки. А сейчас, уверена, у этих двоих обеденный перерыв.

– Смотри-ка, да у тебя талант!

Она улыбнулась:

– Хочешь, расскажу еще?

– Конечно.

– Судя по их возрасту, они на стажировке. И она хотела пойти посмотреть на красивые картины. А он – пойти посмотреть на красивую девушку.

Я засмеялся:

– С чего ты так решила?

– Обрати внимание, как она смотрит на экспонаты. Поглощена целиком. А вот его голова все время повернута к ней.

Маргарет была абсолютно права.

– Вот я и говорю: ты прямо для этого создана.

Мы занимались этим весь следующий час, ходя от зала к залу, подмечая в людях маленькие детали и зацепки, пока не вернулись туда, откуда начали, – к автопортретам Ван Гога и Гогена. И там наткнулись на мужчину, задремавшего на диванчике, что делало его идеальным объектом. Мужчина не шевелился, поэтому рассматривать его было проще. К тому же с закрытыми глазами он не видел, как мы на него пялимся.

– Готова к проверке? – спросил я.

Маргарет уверенно улыбнулась:

– На все сто.

– Выясни об этой Спящей красавице все, что сможешь, и подойди ко мне у Гогена.

– Считай, дело в шляпе, – отозвалась она.

Я подошел к мужчине первым, притворяясь, что рассматриваю балерин Дега. Глядя на картину, я одновременно делал мысленные заметки насчет нашего объекта. Маргарет действовала куда прямолинейнее: просто села на другой конец диванчика и уставилась на спящего.

Она просидела там около минуты, затем подошла ко мне. Дерзость ее методики вызвала у меня улыбку, но Маргарет выглядела расстроенной.

– Что не так? – спросил я.

– До сих пор все получалось, но в этом типе я вообще ничего необычного не заметила. Единственное, что обращает на себя внимание, – шрам на щеке. Он что-то значит?

– Только то, что однажды этот тип порезался, – ответил я.

– Вот и я так подумала.

– Хочешь, я буду задавать вопросы, как мы уже делали?