Заслышав это, я обрадованно встрепенулся. Если Томми здесь, я не боюсь. Если я могу его спасти, значит, я не должен трусить и отступать. Нужно быть сильным… Ради моего маленького братика.

— Где? Где он?! — Я озверело огляделся, в черных стенах выискивая светлые пятна. Но ни среди остатков обугленных диванов, ни в обвале у правой стены, перекрывшим доступ в некогда примыкавший к кинотеатру ресторан, я не нашел знакомых светлых волос и родных голубых глаз.

— Ох… Я так понимаю, выслушать меня ты сейчас не захочешь? — Хаос закатил глаза. От этого совершенно обыденного действия мне стало особенно жутко. Он не выглядел как маньяк и убийца, как тот, кто лишил меня друзей… Почему, почему ты выглядишь как обычный человек, чудовище? — Ладно, засранец малолетний, так уж и быть. Испортил мне все представление.

Бурча себе под нос проклятия и витиеватые оскорбления, Хаос сильнее перехватил меня — на этот раз за ворот одежды — и потащил за собой. Я не особо сопротивлялся — надежда вновь увидеть Томми гнала меня вперед и заставляла уверенно передвигать ногами, не страшась касаний острых холодных ногтей к загривку и дыхания убийцы совсем рядом. Я почти не смотрел на Хаоса, замечая лишь мелькание его яркой кофты, так удачно скрывающей татуировку на руке. Куда важнее мне было смотреть вперед — туда, куда вел меня Диггори. А вел он меня в темный зев первого кинозала, распахнувший свои двери вновь, но уже не для показа задорных фильмов, а для сотворения страшного обмена с самим Дьяволом. Тьма клубилась там, и я буквально видел, как зажигались глаза десятка вендиго за этими стенами, хранящими от меня секрет. Толпа мурашек пробежала по спине, ноги затряслись, а дыхание мое сперло от удушливой волны страха, примешавшейся к вони тухлятины.

Страшная догадка обнажила мои нервы, сделав их оголенными проводами. Господь, не дай мне увидеть… Не дай Хаосу сделать это! Ты никогда не слышал меня, но, пожалуйста! Я встану на колени… Пусть только этот запах — не следствие того, что Томми…

Хаос втолкнул меня в темноту. Не удержавшись на ногах, я упал, проскользив и без того содранными руками по бетонной крошке и осколкам. Но дела до этого мне уже не было.

Зал предстал передо мной во всех своих адских красках. В полностью выгоревшем многоярусном помещении единственным источником света были тусклые лучи Солнца, с трудом пробивающиеся сквозь дыры в обваливающемся потолке. Но лучше бы здесь было темно. Потому что-то, что я увидел, не поддавалось никакой здравомыслящей оценке.

В огромном зале все, буквально все было увешано частями тел. Удушливый запах шел именно от них — висящие на всех стенах и красующиеся на старом, чудом уцелевшем экране, он гнили в тепле комнаты, призывая к себе толпы мух. Меня замутило. Завтрак удалось удержать лишь потому, что взгляд вовремя наткнулся на единственное светлое пятно в этой комнате, украшенной как самая безумная вечеринка.

Томми сидел у двери аварийного выхода, заваленной камнями. Я видел, что голова его была опущена на грудь, а светлые волосы закрывали тонкое личико. Вся одежда его — знакомая мне футболка и шорты — была залита кровью, давно засохшей и потемневшей и еще совсем свежей. Но главнее всего было то, что он двигался. Даже отсюда я видел, как он медленно покачивался из стороны в сторону, сидя на коленях. С болью я узнал этот жест — так Томми делал всегда, когда брат настигал его и ему было жутко страшно.

— Вот твой Томми. Доволен? — Прошипел Хаос, косо глянув на меня. Мне было уже насрать. Я во все глаза смотрел на свое маленькое чудо, которое словно ангел осветило все в этом вымершем месте, полном смерти. — Хоть бы ответил для приличия.

Фыркнув, Хаос вальяжно прошелся от входа к Томми. И каждый шаг его был подобен вою труб апокалипсиса — тихий, шелестящий, но при это пронзающий сознание тихим хрустом стекла и треском камешков под ступнями вестника безумия. Как я мог считать его добрым? Как я мог не увидеть в нем чудовище сразу? Это ведь было так очевидно… Что затмило мой разум?

— О, Томми! Солнышко мое, я вернулся! — Хаос присел рядом с моим чудом и улыбнулся. — Подними голову, дорогуша. Тебя пришел навестить друг!

— Томми! — Мой собственный крик показался мне чужим. Птицей он взлетел к потолку, и я услышал, как под крышей что-то закопошилось. Плевать!

Услышав меня, мальчик вздернул голову. Я увидел, как целая гамма эмоций пронеслась по его мертвенно-бледному лицу, украшенному брызгами крови. От радости он перешел к тревоге, а от нее — к ужасу, затмившему все в его голубых глазах.

— Мортем! Нет! Боже, зачем ты пришел?! — Сжавшись, Томми закричал. Слезы брызнули из его глаз, обжигая мое сердце кислотой.

— Ух ты, как прорвало, — Хаос усмехнулся, схватив мальчика за подбородок и заставив того поднять голову. Свирепея, я увидел, как острые ногти впились в пухлые бледные щеки, расцарапывая тонкую кожу. — А для меня ты так кричать отказался… Представляешь, Мортем, из него даже ножом криков было не выбить! Я уж думал прикончить его, чтобы наконец их добиться, но решил, что вряд ли получу тебя в награду за труп.

Под мой звонкий рык Хаос расхохотался, отталкивая от себя Томми. Мальчик завалился на пол, но даже не пискнул, только свернувшись в клубочек и зажмурившись. Дрожь прошлась по моему телу от кончиков пальцев до корней волос. Жгучая ярость затмила все — и страх, и боль, и горечь.

— Если ты с ним что-то сделал, я тебя!.. — Мои угрозы были смешны и бесполезны, но я так хотел защитить Томми, что не боялся прибегать и к ним.

— Ты что? — О, конечно, Хаос понял, что мои угрозы и яйца выеденного не стоят. Насмешливо медленно выпрямившись, он вальяжно оттряхнул колени от бетонной крошки и растянул губы в невыносимо широкой ухмылке. — Что ты? Сейчас, Мортем, ты меня и пальцем тронуть не сможешь. Я впитал достаточно энергии, чтобы прямо сейчас убить тебя одним щелчком пальца. Ты жив только потому, что нужен мне — и не более.

Глядя в мои полные бессильного гнева глаза Хаос снова засмеялся, но на этот раз грубее. Лающий, безумный смех эхом отозвался во всех уголках пустого кинозала, и я услышал, как над моей головой его подхватили вендиго. Их до боли знакомые звуки, заставившие меня судорожно сжаться и испуганно дрогнуть, отозвались таким же смехом, что раздирал сейчас глотку Хаоса, беснующегося в истинном безумии.

— Ох, Мортем! Знаешь, вы, людишки, такие вкусные! Не питательные, конечно, но такие… Такие… — смешки продолжали рваться из горла Хаоса, светлые волосы упали на его бледное лицо, сделав острее черты и без того безумно худого и острого лица. Золотые глаза блеснули лукавством, а острые передние зубы сверкнули из-под губ. — Ты даже не представляешь, насколько вы вкусные! Хотя…

На секунду он замер, поднеся палец к губам. Это шутливое действие вкупе с закатившимися глазами придало Хаосу какой-то детской непосредственности. Но у Хаоса она смотрелась воистину жутко — маленький мальчик, которым он никогда не был, словно бы выбирал между судьбой мира и игрушкой. И итог уже был предрешен.

— Нет, представляешь! — Слова сорвались с его языка вместе с еденькой усмешкой.

— В-в смысле? О чем ты? — Догадки завертелись в моей голове червями. Что… Что он несет?

— Ну же, дорогой мой, вспоминай! Помнишь нашу первую встречу? — Боже… Нет, ты не мог… — Вкусные были сэндвичи, да? Тогда я накормил вас вовсе не курочкой!

Липкий ком тошноты подкатил к горлу от одного воспоминания о том пикнике. Я почувствовал вкус желчи на языке. Мне ведь еще тогда те сэндвичи показались странными… Я их даже не ел! А остальные… Остальные! Черт… Нет, этого не может быть! Он не мог скормить нам… Я ведь должен был понять! Или остальные… Гейл… Они могли бы понять! Это невозможно. Этого не может быть!

Мир качнулся перед моими глазами, когда волна отвращения сжала желудок в свои тиски. Нет. Может. Я это знаю. Мы все доверились Хаосу — так легко и просто, как могут довериться только бедные, нелюбимые дети, никогда не знавшие родительской любви и готовые брать ее даже от малознакомых дядечек, одаривающих нас улыбками. Улыбка — вот самое главное. Улыбался бы он пошире, мы бы из его рук и человеческую голову с заверениями в том, что это муляж, спокойно приняли. Господи, какие же мы дураки… Были. И расплатились за одну ошибку. Увы, слишком дорого.