Поэтому уже почти двадцать лет Сибилла Стентор регулярно приходила на местное кладбище в компании со сладким креплёным вином и напоминала себе, как и для чего приехала в Солитьюд — и сколь многого сумела добиться. Редко когда её покой нарушали: смотрители были давно прикормлены, а внеурочные гости побаивались тревожить покой мертвецов с тех пор, как года четыре назад сама Сибилла “прикормилась” мародёром-гробокопателем.
Нынешняя ночь выделялась из цепи других ночей. Тонкий серп Массера был едва заметен на усыпанном звёздами небосклоне и не кровил на надгробия, затенённый царственно-белоснежной супругой. Вино отдавало дымом, утраченным и обретённым домом… а в шёпоте ветра Сибилла почувствовала чужое присутствие.
Она нашла его быстро — совсем молодого парня: красивого, как картинка, с большими умными глазами и горестным изгибом губ; узнала не его, но надгробие, с которым он собирался прощаться — лев с развевающейся золочёной гривой, — и, не сдержавшись, проговорила вполголоса:
— Здравствуй, Финн.
Мальчик не выказал страха; рука предусмотрительно метнулась к кинжалу, но сам он даже не вздрогнул, когда обернулся на её голос.
— Мы знакомы, госпожа… — и он выжидательно замолчал, давая Сибилле возможность представиться.
— Я знала Рону Львиную Лапу — и помнила, что у неё был сын. Вы с ней похожи: тот же взгляд, те же волосы…
Тот же взгляд — воля, чуткость и чуть насмешливая недоверчивость.
— Я уже собирался уходить.
— У моих мертвецов нет могилы, и в этом городе их некому вспомнить… Выпей со мной, Финн Ронюсон, — предложила Сибилла. — Не волнуйся, моё вино не отравлено.
В подтверждение своих слов она сделала пару коротких глотков и протянула мальчику фляжку. Сибилла знала, как выглядит — полубезумной ведьмой, подкарауливающей скорбящих на кладбище, — но нелепость этой ситуации её скорее забавляла, чем охолаживала.
Она давно не чувствовала себя настолько живой — так, как чувствовала себя здесь и сейчас, в лесу полуночных надгробий. У мертвецов Сибиллы не было могил: они жили в её сердце день изо дня.
И когда Финн Ронюсон коснулся её руки, перенимая остатки поминального вина, звёзды, горящие одновременно в двух мирах, игриво им улыбнулись.
Комментарий к Одиночество
Писалось в подарок alex999silver под впечатлением от её истории “Изнанка” (https://ficbook.net/readfic/7469038); хэдканон о том, что Торуг и Элисиф состояли в дальнем родстве, позаимствован у Leia_Sk и фика “Мудрый не доверяет дракону” (https://ficbook.net/readfic/4859894) с согласия автора.
========== Огонь ==========
Когда ослепительно-рыжий всполох огня, пожиравшего чучело Олафа Одноглазого, резко взметнулся ввысь, вскинув к небу ворох колючих искр, Сибилла Стентор с трудом поборола желание вскрикнуть и отгородиться от праздничного костра руками.
Она никогда не относила себя к женщинам впечатлительным или пугливым, однако вампиры и огонь очень скверно сочетались друг с другом — или, в зависимости от ситуации, преотлично: если, допустим, рассматриваемый вампир явственно засиделся в срединном мире. И как бы Сибилла ни старалась держать себя в рамках и не давать воли животной природе, а против пронзительно висцеральной, на уровне инстинктов реакции она ничего не могла поделать…
Как не могла — но, пожалуй, и не хотела — ничего делать с тем, что ярл Элисиф сняла запрет на празднование Сожжения короля Олафа и даже позволила Коллегии бардов проводить этот фестиваль еженедельно. Затея была со всех сторон спорная, и Сибилла не скрывала сдержанного неодобрения — но по здравому размышлению решила ничего не предпринимать. По природе своей она не особо любила шумные толпы и массовые гуляния — даже когда те не сопровождалось ритуальными сожжениями мёртвых королей, — однако отлично понимала, что и такой немного нелепый праздник нужен был Солитьюду: здесь, и сейчас, и, желательно, почаще.
Город, осиротевший без любимого правителя, спрятал было лицо за траурным покрывалом, отдался горю… Но ярл Элисиф, какой бы неподготовленной к единоличному правлению она ни села на трон, прекрасно понимала: уныние — плохое подспорье в войнах, а боевому духу трудно взрасти на присыпанных солью пустошах.
И ярл Элисиф, отринувшая громоздкие атрибуты траура, решила: столица будет не горевать, но праздновать.
Сибилла давно свыклась с мыслью, что переживёт, наверное, всех, кто стал ей близок. Умирать окончательно она не собиралась — не в последнюю очередь потому, что посмертие для неё, блудной дочери Бала, обещало быть до безобразия безрадостным. Поэтому-то Сибилла рассчитывала не-жить ещё очень долго и загодя готовила себя к расставаниям. Когда умер Истлод, она горевала, конечно, однако кончина старого друга не стала неожиданностью. А вот когда умер Торуг… Он был ей, может, и не “как сын” — Сибилла вообще не видела себя в роли матери, и не только потому, что физически не могла выносить дитя, — но невероятно близок. Любимый племянник, сияющий, словно солнце — и рано, слишком рано погасший…
К Элисиф, вдове и дальней родственнице Торуга, Сибилла всегда относилась со сдержанной приязнью, но видеть её на ярловом троне было больно — это казалось неправильным, неестественным, даже диким! Умом Сибилла понимала, что несправедлива, в чём-то жестока — в том числе и к себе самой, — но против отравленной, идущей из глубины исчервлённого сердца тоски она ничего не могла поделать… И училась — училась смотреть на Элисиф и видеть в ней не блеклую замену Торугу, но её саму: женщину молодую и смелую, знающую цену решительным действиям; правительницу, умеющую мыслить шире, чем многие мудрые, опытные “коллеги”.
Элисиф не была Торугом, однако на его бывшем троне смотрелась… достойно, и требовать от неё большего не стоило. Ослепительно-рыжим всполохом сияла она в полумраке, и трудно было не улыбаться — огонь Солитьюда даже не думал гаснуть.
Сибилла, рассчитываюшая не-жить ещё очень долго, почитала за честь помогать это пламя поддерживать.
