Мышцы оплетали фаланги пальцев, укрываясь гладкой розовой кожей, и начинала вздыматься грудь под бледно-желтым атласом корсажа; наливалась жизнью шея, и подбородок приподнимался, скрывал посмертный оскал, смыкая розовеющие губы. Румянец вспыхивал на щеках, и кожа лба разглаживалась так, что снова могла выдержать сравнение с фарфором, и расправлялись волосы, струились вокруг лица золотой волной. Тихий стон раздавался одновременно с тем, как утихали последние слова заклятья, и, подчиняясь пристальному, отчаянному взору, приподнимались веки. Ясные глаза, обрамленные темными густыми ресницами, послушно отражали свет луны, и отблески свечей, — не укрывалась от них и глыба перьев под потолком. Желтое морщинистое лицо, обрамленное неухоженными волосами, отражалось в темных зрачках, — но больше там не было ничего: в самой глубине, там, где обычно тлеет огонек разума, теперь плескалась пустота. Ничто не в силах было разогнать ее: ни прикосновение сухих губ к тонким пальцам, ни шепот, раз за разом повторявший дорогое ему имя, так часто и горячо, что оно въедалось в кожу.
Безразличие не исчезало даже когда настойчивые руки помогали подняться с пола и, пользуясь послушанием, заставляли сделать несколько шагов к окнам. Хриплый голос обволакивал обнаженные плечи, оборачивался вокруг кружев на платье, рассказывал о вечерах, наполненных тихим уютом, о нежных фиалках, которые сопровождали их во время прогулок, о робких взглядах, брошенных украдкой в гостиной. Черные глаза, обрамленные ужасающей тенью, впивались в лицо, пытались уловить там один-единственный проблеск, найти свидетельство собственной правоты, — и встречали в ответ лишь пустоту. Упрямый голос продолжал, но звучал все глуше и глуше, пока не стихал совсем; ладонь, направляемая чужой рукой, прижималась к колючей и мокрой щеке. Жгучие крупные капли текли по запястью, пропитывали солью узкий рукав, служили последней надеждой — какой по счету! — на возвращение искры или хотя бы воспоминания о ней…
Но глаза оставались безжизненны: лунный свет отражался от них, плыл по мансарде, безжалостно очерчивал хрупкий силуэт, подчеркивая сияние кожи и нежность черт, доказывая измученному существу рядом с этим совершенством, что лучше ему отступить в сторону, укрыться в тени, и оно подчинялось, — но возвращалось уже спустя минуту, умоляюще протянув руки. Пальцы нежно скользили по атласным желтым лентам, и губы осмелев, касались шелка волос. Свет, льющийся из окон, мерк, — утомленная луна задергивала рваные занавески на небосводе, и уже не видела ни жало скальпеля, ни алых цветов на бледном платье, чей нектар пачкал ленты и волосы. Судорожный вскрик вырывался из груди, — но даже он, пусть всего на секунду, не мог разбудить пустой взгляд, в последний миг касавшийся ворона.
Тот соскальзывал со своего места, делал широкий круг по мансарде, и свечи гасли одна за другой, повинуясь движениям крыльев. Тьма и покой снова вступали в свои владения, и тело под кружевами и атласом послушно усыхало, поддаваясь гниению. Халат возвращался на свое место на острых плечах, и хоронил под собой рваную рубашку со свежими темными пятнами, и несессер принимал на хранение свои сокровища, и позволял сопроводить себя на место. Его обратный путь проходил в темноте, — вместо свечи долг проводника брал на себя ворон. Дверь мансарды безмолвно отворялась, выпуская две тени в покой дома. Горестный вой ступеней предупреждал комнату о возвращении, и кресло с почти искренним радушием принимало в свои объятия привычную фигуру, позволяло острым локтям устроиться в протертых им дырах в обивке, тщательно оплетало шею и спину; домашние туфли ложились на свои места на старом ковре, и витраж отражений в зеркале был, наконец, собран. Под торжественное молчание часов ворон, окинув взглядом комнату, усаживался на бюст, свой вечный дозорный пункт, и, перед тем как погрузиться в привычное наблюдение, назидательно изрекал:
— Nevermore!
Этот окончательный приговор, запечатав дверь, пробирался сквозь замочную скважину в сад, — заслышав его, сникали ветви деревьев, а листья плюща хватались друг за друга с отчаяньем. Так мрачный дом встречал рассвет нового дня, что не приносил в себе перемен.
***
Кайли перевела дыхание и потянулась. Пламя свечи вздрогнуло от этого невинного движения, и по стене, слившись в танце, заскользили тени. Бросив на них тревожный взгляд, первым заговорил Роланд.
— Впечатляюще, — его голос прозвучал глуховато. — И мрачно… В духе сегодняшнего вечера.
— Даже слишком, — поддержала его Жанин, поежившись. — Честно, Кайли, мне стало не по себе.
— А как по мне, ничего страшного… — протянул Эдуардо и тут же, спохватившись, добавил серьезно. — Но история хорошая.
Гарретт фыркнул, и строгий взгляд Кайли метнулся к нему.
— Без обид, — усмехнулся он. — Но на страшилку это не тянет… Вот если бы там было чудище, или ворон бы оказался посланником ада, ил…
— Вы слышите?!
Напряжение в голосе Игона прозвенело так отчетливо, что все стихли, — умолк Гарретт, подавил зевок Эдуардо, Кайли проглотила слова, которые собиралась сказать. Даже треск свечей звучал напряженно; следуя за взглядом Игона, все лица обратились к окнам, за которыми разливалась тьма, — неуютная и холодная… Но ни один звук так и не проник с улицы внутрь.
— Lo sentía, patron*, — нарочито беспечно произнес Эдуардо спустя несколько минут, проведенных в натянутой тишине. — Я ничего не слышу.
— Я тоже, — хором отозвались Жанин и Кайли.
Роланд только согласно кивнул, а Гарретт хитро прищурился.
— Есть мнение, что доктор Спенглер пытается напугать нас перед своей историей, — улыбнулся он. — Прием, конечно, дешевый… Но рабочий.
— Историей? — Игон пожал плечами. — Боюсь разочаровать тебя, но я не из тех, кто рассказывает байки у костра. Как вы знаете, все легенды и мифы рано или поздно лишаются мистического оттенка, — стоит собрать достаточно данных. Страх, — он запнулся на мгновение, — это лишь следствие неизвестности.
— Да брось, — Гарретт явно не собирался сдаваться. — Наверняка был случай, который у тебя не получилось классифицировать! Что-то странное, что-то действительно жуткое! — он повернулся к товарищам. — Ну, поддержите меня!
— Уверена, что в арсенале профессора много познавательных историй, — заинтересованно кивнула Кайли.
— А главное — из реальной практики, — отметил Роланд.
— И поэтому страшных, — тихо дополнил Эдуардо.
Игон бросил загнанный взгляд на окна и тяжело вздохнул.
— Ну, раз вы настаиваете… — он поймал ободряющую улыбку Жанин и продолжил. — Был один случай, который я до сих пор не могу объяснить… Я знаю, что столкнулся с чем-то или кем-то, но в то время у меня не было ни оборудования, ни нужных знаний, чтобы суметь хоть как-то приблизиться к ответу. Ведь тогда мне было всего тринадцать…
*Lo sentía, patron (исп.) — Мне жаль, шеф
Комментарий к Глава 5. История Кайли: Безумие
Коллаж к истории: https://vk.com/album-181515004_263472132
========== Глава 6. История Игона: Коснувшись Пустоты ==========
Думаю, тот воскресный ужин ни за что не отложился бы у меня в памяти — настолько все было обыденно, включая скупое приветствие деда. Как всегда, он не выражал свою радость от нашего визита ни словами, ни улыбкой, но я чувствовал ее в тепле его ладони, когда он сжимал мое плечо, и во внимательном цепком взгляде, не потерявшем своей проницательности с возрастом. Эти мелочи, такие скупые на первый взгляд, шли от сердца, — как и та сила, с которой он встряхивал руку моего отца, и короткое, простое прикосновение губами к виску моей матери.
Я любил эти визиты. Странным образом они убеждали меня, что мир все еще на месте, что есть в нем нечто, неподвластное времени, неподвластное изменениям. Из недели в неделю, из месяца в месяц все в доме деда оставалось на своих местах, вплоть до мелочей: положение блокнота у телефона — наискосок, под одним и тем же углом; неизменно приглушенный свет, одной яркости, независимо от времени года; порядок, в котором стояла начищенная обувь. Кому-то это показалось бы скучным, но не мне. Всякий раз я входил в этот мир, оставив позади себя неделю со всеми ее тревогами и заботами, будь то школьные задиры или задача, которая не давала покоя; и всякий раз я выходил из этой квартиры напитанным силой, зная, — что бы ни произошло, я вернусь сюда через неделю и застану все на своих местах.
