С такими мыслями Мария пожала протянутую ей руку — истинный холод несло это прикосновение.
— Согласна, — сказала она.
Алый цвет начал меркнуть, и ветер вздымал черный песок все выше, и медленно растворялась в нем Санта-Муэрте.
— Я дам тебе знак, Мария, — она протянула ей крошечный, в половину ладони, мешочек, — когда придет их черед.
Песчинками обратилось ее платье, и развеял ветер волосы, — только глаза, две колыбели пустоты, задержались еще на мгновение, вдохнули страх в сердце, пустили мороз по венам; и стоило Санта-Муэрте обернуться пылью, как ночная тьма поглотила и Марию.
Позже Марии рассказали, что нашел ее почтальон в семи милях от города, и, не сумев привести в чувство, усадил в свой экипаж и привез к доктору, истощенную, в бреду. Сперва тот решил было, что испанка пришла и за ней, — но к вечеру температура спала, и Мария пришла в себя. Невзирая на протесты и заверения в том, что кризис миновал прошлой ночью, что Алехандро уверенно идет на поправку, она немедленно отправилась домой.
Старшие сыновья встретили ее радостно, хоть на их лицах все еще читались остатки тревоги за свою мать; Мария расцеловала каждого, чувствуя, как крепкие кольца вины плотно сжимают ее горло… Но они отступили, стоило ей увидеть Алехандро. Доктор не лгал, ему действительно стало лучше: кашель почти иссох, и жар отступил. Она долго обнимала своего niño, целовала завитки его волос и пухлые ладони, и была почти счастлива.
Поздно ночью, дождавшись, пока все уснут, Мария развязала мешочек, полученный от Санта-Муэрте, и нервно рассмеялась, увидев там белый песок. Она спрятала его в потайном отделении своей шкатулки, заперла ее, а ключ прицепила к цепочке на шее, где он и повис — память о встрече со Смертью, бремя вины перед старшими сыновьями.
Отступила испанка, кончился карантин, и время потекло в привычном ритме: Марию ждали новые сделки и морщины, партии товаров и забот, открытия лавок и людей. Долго она выдерживала траур по мужу, но и с ним все же было покончено; а торговля шла все лучше.
Почти семь лет прошло со дня встречи Марии со Смертью. Выросли за это время сыновья — вытянулся и возмужал Хорхе Уго, стал очень похож на отца, и к своим двадцати получил от матери одну из лавок в подарок. Окрепли Диего с Мануэлем, с каждым годом все больше похожие — и непохожие — друг на друга. Справил десятилетие Алехандро, но, пусть его тело понемногу наливалось силой, душой он был так же беззаветно привязан к матери и не сторонился ее ласки, за что порой бывал осмеян братьями.
Появлялись в доме и гости. Чаще торговых партнеров заходили, конечно, женщины, в чьих домах подрастали дочери. Желанным гостем был почтальон, что помог когда-то Марии, — она звала его на ужин всякий раз, как он заезжал в город. Приглашала она и падре, — очень уж ей хотелось, чтобы сыновья ее не пренебрегали церковью и вовремя каялись в своих грехах.
Но самым привычным, самым верным гостем был доктор, расширивший за эти годы свою практику. Ровесник Марии, немногословный, неизменно утомленный, он заходил три или четыре раза в неделю — сперва справиться о здоровье Алехандро, позже, во время траура, для дружеского участия в жизни молодой вдовы. Но стоило черной ленте пропасть с его шляпы, как визиты эти стали неоднозначными, и насмешник Диего стал первым, кто обратил на это внимание погруженной в заботы Марии.
— Жених на подходе, mami, готовьте приданое! — скалился он, завидев доктора из окна.
Мария сердилась на него за эти выходки, но, хоть не принимала слова сына всерьез, отправляла Алехандро встретить гостя, чтобы успеть поправить прическу или напудриться. Она не пресекала, но и не поощряла ухаживания, ожидая, пока доктор выдвинет свое предложение.
Момент этот наступил незадолго до двадцать первого дня рождения Хорхе Уго. В своей обычной, сухой манере, импонирующей Марии, доктор изложил свои соображения: его практика приносит приличную прибыль; сыновья Марии почти взрослые, и большая часть забот с торговлей вскоре перейдет к ним; все годы знакомства с ней он восхищался ее силой духа и удивительной разумностью, с которой она ведет свои дела; он — человек, пользующийся уважением в городе, без пятен на репутации; по всему выходит, что и пара из них выйдет достойная.
Мария, выслушав его, выдвинула свои условия, и после недолгого обсуждения им с доктором удалось достигнуть договоренности. Сыновьям решено было сообщить обо всем за ужином, следующим вечером, и перед сном Мария долго гадала, как будет воспринято это известие. Она волновалась — вспоминала первого мужа, нервничала из-за проказника Диего, из-за реакции Хорхе Уго, и еще из-за десятка вещей, вполне обычных при грядущих переменах.
И, погружаясь в сон, Мария не знала, что завтра все эти тревоги покажутся ей абсолютно пустыми.
Ей снился оплавленный диск солнца, надменно взирающий на пустыню. Впереди возвышались белоснежные барханы, похожие на скелет древнего чудища, а у подножия их стояла Санта-Муэрте, крепко сжимая в объятиях Хорхе Уго. Взметнулся на мгновение алый рукав, свежая царапина пробежала по руке у сына, и несколько алых капель нарушили безупречную белизну песка.
Крик Марии утонул посреди песка, и она проснулась. Ключ на шее налился тяжестью, цепь больно врезалась в кожу. Не нужно было долго гадать, что значил сон, — кредит был исчерпан, и Санта-Муэрте пришла за расплатой.
До самого вечера Мария старалась не отходить от Хорхе Уго. Ее старший сын, ее первенец, такой же энергичный, как его отец, столь же добродушный, как дед Уго, — разве могла она предположить, что ему отведено так мало? Он всегда отличался крепким здоровьем, к тому же, рассудителен был не по годам — ему не грозила ни пьяная драка, ни случайная болезнь, и еще накануне Мария была уверена, что увидит, как он стареет.
Мешочек с песком она подготовила еще утром и носила его в кармане платья. Она планировала попросить сына помочь ей с брошью и как бы невзначай уколоть его длинной острой иглой, но всякий раз нужные слова не могли просочиться сквозь колючий ком в горле, и, в конце концов, Мария решила подождать до вечера. Каждый лишний час рядом с сыном теперь был дорог ей — она все не могла насмотреться на него, впитывала в память его голос и походку, смех и жесты… Порой она проклинала себя за то, что не повернула назад, узнав условия Санта-Муэрте, а согласилась на этот обмен, разрешила взять своих сыновей раньше срока. Невольно ее мысли обращались и к Диего, и к Мануэлю, — кто знает теперь, когда придет их черед?
Рассеянная, погруженная в мрачные мысли, Мария во время ужина молчала, понуро отвечая на вопросы. Даже объявлять о помолвке в конце концов пришлось доктору. Сыновья, кажется, восприняли новость хорошо, — она не обратила внимания, поглощенная наблюдением за мерным ходом часов. Стрелки неумолимо катились по кругу, приближая неизбежное; почувствовав, что больше не может сдерживать рыдания, Мария резко встала из-за стола и неловко задела бокал с шампанским.
Доктор, сидевший от нее по правую руку, попытался поймать его, но не преуспел; стеклянные капли взметнулись вихрем перед тем, как усыпать пол.
— Простите, я… — Мария внимательно посмотрела на красную каплю у себя под ногами. — Вы поранились?
— Ничего серьезного, — доктор с небрежным видом выдернул из ладони крупный острый осколок, и Мария, отправив Алехандро за бинтом, приложила к порезу свой носовой платок.
— Мне очень жаль, — виновато улыбнулась она, глядя, как быстро на светлой ткани платка расплывается алое пятно. Ее охватил жар, и лихорадочное волнение заискрило в венах.
Санта-Муэрте просила жизнь… Так не все ли равно, чья она будет?
Белый песок получил свою каплю крови. Ночь Мария провела неспокойно — во сне ей чудился то платок с алой кровью на нем, то калавера Санта-Муэрте. Несколько раз она просыпалась и заглядывала в комнату Хорхе Уго, прислушивалась к его спокойному дыханию, стерегла, не покажется ли в углу его комнаты темная фигура… Но все было спокойно.
