Я верил Джону, хотя случались моменты, когда мне хотелось спросить: а не требуется ли «Роллс-Ройс-сервису» модернизация? Помню, одна желтая газетенка опубликовала некоторые из моих финансовых документов, в том числе пресловутые письма бухгалтера. Я был убежден, что произошла утечка информации, но выяснилось, что человек по имени Бенджамин Пелл попросту нашел эти бумаги в мусорном контейнере возле офиса Джона. То есть его сотрудники выбросили на улицу бумаги с конфиденциальной информацией, не позаботившись уничтожить документы. О чем это говорит? О том, что служба безопасности Джона Рида не слишком печется о моих интересах, а значит, их метод ведения дел явно нуждается в пересмотре.

И еще идея Джона о продаже моих мастер-записей… Предполагалось, что я единовременно получу колоссальную сумму, а тот, кто купит записи, будет забирать гонорар всякий раз, как продастся один из моих альбомов или когда мою песню включит в программу какая-нибудь радиостанция. Очень серьезная сделка, поскольку речь шла не только обо всем, что я записал в прошлом, но и о будущих работах. Джон привел кучу адвокатов и шишек из шоу-бизнеса, они начали убеждать меня в том, что это потрясающая идея. И я согласился. В итоге колоссальная сумма оказалась куда скромнее, чем я ожидал выручить за мои мастер-записи – возможно, потому, что вначале все говорили о сумме до вычета налогов. Джон взял свою комиссию, адвокаты получили гонорары, были выплачены налоги – и оставшаяся сумма вряд ли окупала такой серьезный шаг, как отказ получать гонорары за все свои прошлые и будущие песни. Но я выкинул все это из головы. Все равно этих денег хватило, чтобы приобрести дом в Ницце, населить его мебелью и предметами искусства и раздать что-то моим близким. Как я уже сказал, Джон взял комиссионные, а я выплатил некоторые суммы людям, которые работали на меня: личному ассистенту Бобу Хэлли, Роберту Ки, моему водителю Дереку, моему гастрольному помощнику Бобу Стейси – не зря же он десятилетиями следил за моим гардеробом.

Кроме того, я не хотел вступать в конфронтацию с Джоном.

Но теперь я осознал: здесь пахнет жареным, это очевидно. Мы с Дэвидом решили обратиться за советом к профессионалу и связались с юристом Фрэнком Пресландом, с которым я сотрудничал и раньше. Он согласился, что здесь что-то не так, и посоветовал провести независимый аудит компании «Джон Рид Энтерпрайзез». Надо отдать Джону должное: он сказал, что это отличная идея, и выразил готовность во всем помочь.

Аудиторы начали работать. В это время я был в Австралии, и, если честно, с опаской ждал очередного звонка Дэвида с ежедневным отчетом о встречах с Фрэнком Пресландом и бухгалтерами. Однажды вечером он позвонил, и в его голосе звучала тревога: Бенджамин Пелл, тот самый парень, что рылся в мусорном ящике у офиса Джона Рида, связался с ним и сказал, что за Дэвидом следят, что наши телефоны прослушивают и надо все время фильтровать базар.

В свое время так себя вела британская пресса. Куда уж хуже?

В конце концов аудиторы докопались до истины и подняли вопрос о корректности ведения моих финансовых дел. Я не отвечал на звонки Джона, все переговоры с ним вел Фрэнк Пресланд. Чтобы не вдаваться в подробности этой долгой и болезненной истории, скажу только, что, не желая судебного разбирательства и принимая во внимание нынешнее состояние своих финансовых дел, Джон согласился выплатить мне пять миллионов долларов.

Что я тогда чувствовал? Не могу сказать точно: ощущения менялись каждую минуту. Чувствовал, что мое сердце разбито. Что меня предали – невзирая на юридические права и обязанности, я всегда верил, что во главу угла Джон ставит мои интересы и обязательно предупредит, если что-то пойдет не так. Я злился, и не только на Джона, но и на себя самого. Называл себя полным идиотом из-за того, что знать ничего не хотел про свои финансовые дела. Мне было стыдно. Но больше всего я корил себя за то, что оказался трусом. Я по-прежнему избегал прямой конфронтации с Джоном, не хотел раскачивать лодку. Мы так долго шли по жизни рядом, и я не мог себе представить, что в моем мире его больше не будет. С той самой минуты, как он вошел в лобби отеля «Мияко», наши жизни переплелись. Мы были любовниками, друзьями, деловыми партнерами; мы были командой, которая пережила все: славу, наркотики, драки, все безумства, на которые способен Элтон Джон. Говорите что угодно, но так оно было, и мы держались друг друга: Шэрон и Берил. И когда мне говорят, что Джон вел себя агрессивно, или жалуются на его бешеный темперамент, я вспоминаю слова Дона Хенли[208] о менеджере группы The Eagles Ирвине Азоффе: «Возможно, он дьявол – но наш дьявол».

И теперь все это закончилось.

Джон расторгнул наш с ним контракт и отказался от претензий на проценты от моих будущих заработков. Потом закрыл компанию «Джон Рид Энтерпрайзез» и на следующий год вообще оставил работу менеджера.

А я отправился на гастроли. Надо было расплачиваться с долгами.

Обожаю Берни еще и за то, что он способен без всяких церемоний заявить: последний альбом, написанный нами, – да-да, тот самый, что продался миллионами экземпляров, вошел в топ-десятку во всем мире, и чьи песни стали хитами – просто дерьмо, и нам необходимо срочно обсудить кризисные меры для того, чтобы такое вновь не повторилось.

В коммерческом плане мы с Берни были на подъеме. Выпустили два новых альбома – Made in England в 1995 году и The Big Picture осенью 1997-го. Оба прошли на ура и стали платиновыми везде, от Австралии до Швейцарии. Но Берни считал, что The Big Picture никуда не годится. Ему не нравилось все: музыка, слова, аранжировки, то, что альбом записывался в Англии и ему приходилось прилетать на сессии из Штатов. «А главное, это не музыка, а просто куча идиотического, скучного, массово-попсового дерьма». Так сказал Берни, сидя на террасе нашего дома в Ницце три года спустя после выхода альбома. И добавил: «Это худший из всех наших альбомов».

Я и сам не большой поклонник The Big Picture, но, на мой взгляд, Берни преувеличивал. Альбом уж точно не хуже, чем Leather Jackets, хотя, говоря по правде, сравнение не совсем уместно. Как вы помните, Leather Jackets – скорее не альбом, а упражнения в написании музыки под ударными дозами кокаина, можно сказать, клинический случай. Мои вялые отговорки не подействовали: нет, настаивал Берни, The Big Picture еще хуже.

Я не соглашался. Берни явно был встревожен, причем настолько, что не поленился прилететь из Америки на юг Франции, чтобы высказать свое мнение лично. И в его словах была доля истины. В то время я часто слушал альбом Heartbreaker Райана Адамса. Типичный автор и исполнитель классического кантри-рока, его легко представить на сцене «Трубадура» в семидесятые годы, но в его музыке чувствовалась такая сила и новизна, что по сравнению с ней The Big Picture казался консервативным и даже устаревшим.

Возможно, я вкладывал мало души в свои сольные альбомы. После громкого успеха «Короля Льва» меня все больше интересовали кино и театральные постановки. Я написал саундтрек к комедии «Муза»[209], инструментальную композицию для «Женских сплетен» – британской комедии, которую продюсировал Дэвид. Я писал не песни, а музыкальные отрывки определенной продолжительности: внимательно смотрел фильм, а потом сочинял к нужным сценам тридцати- или сорокасекундное сопровождение. Я думал, это будет скучно, но потом искренне полюбил это занятие. При правильном отношении оно по-настоящему вдохновляет: ты сразу видишь, какое огромное значение имеет музыка – коротенький проигрыш способен полностью изменить настроение эпизода, насытить его эмоциями.

Мы с Тимом Райсом написали песни для мультипликационного фильма студии DreamWorks «Дорога на Эльдорадо» – того самого, о котором договаривались с Джеффри Катценбергом. Потом занялись мюзиклом «Аида». Работать над ним было куда сложнее, чем над «Королем Львом», все время возникали проблемы с декорациями, менялись режиссеры и художники-постановщики, а на одном из предпремьерных просмотров я вообще в ярости вылетел из зала: обнаружил, что в аранжировку нескольких песен не внесли предложенные мною изменения. Ну что ж, если они не прислушиваются к вежливой просьбе, так пусть теперь глохнут от злобного топота по проходу!