Вспоминая все, что думал и чувствовал после похорон Райана, я решил направить заработанные мною на этом сингле средства четырем британским фондам по борьбе со СПИДом. И объявил, что отныне буду поступать так же после выхода каждого нового сингла. Я перевел деньги и новой благотворительной организации «Стоунуолл», которая лоббировала права ЛГБТ после недавнего принятия законодателям Пункта 28, запрещающего местным правительственным органам и школам Британии «пропагандировать гомосексуализм».
Потом я отправился на телевизионную церемонию вручения призов International Rock Awards и с ходу набросился на ведущего, комика-гомофоба Сэма Кинисона. Этот тип особенно любил отпускать шутки про СПИД. Через неделю после похорон Райана на радиошоу Говарда Стерна[194] он трепался об этом и весело хихикал. Стоя на сцене, я сообщил, что пришел заявить протест. Я назвал Кинисона скотиной и посоветовал организаторам шоу никогда больше не предлагать ему роль ведущего. Его ответ потряс меня. Он начал говорить, что я должен принести ему извинения и что мои нападки на него – это «вообще за гранью». Человек, который насмехался над тем, как умирают «пидоры» и которого следовало бы осудить за оскорбления и антигуманность, обиделся на то, что я, видите ли, очернил его «доброе имя». То есть ему можно – а другим нельзя? Естественно, ни о каких извинениях не могло идти и речи.
Я отыграл несколько благотворительных концертов для фонда памяти Райана на открытии нового казино Дональда Трампа в Атлантик-Сити. Пригласил Джинни Уайт, но шоу прошли не слишком удачно. Я накачался спиртным, наркотиками и на сцене делал нелепые ошибки. Ничего криминального – где-то забыл слова, где-то промахнулся с клавишей. Сомневаюсь, что кто-то из зрителей это заметил, и никто из группы ничего мне не сказал. Я никогда не тратил много времени на «разбор полетов» после концертов, мы не просиживали часами, не выискивали ошибки, не обсуждали, кто и где налажал. Я просто говорил, что все молодцы и все прошло отлично, и отправлялся восвояси. Но в Атлантик Сити в глубине души я осознавал, что сейчас нарушил еще одно свое негласное правило. Пара дорожек кокаина после концерта – это пожалуйста. Но перед выступлением? Нет, раньше я такого себе не позволял, считая это проявлением неуважения к зрителю.
Я прилетел в Атланту к Хью, где меня ждала ошеломляющая новость: он собирается завязать с алкоголем и наркотиками, но без помощи не справится. Поэтому он уезжает в реабилитационный центр. Он уже записался на программу в «Сьерра Таксон», в том же самом центре, где Ринго Старр пару лет назад лечился от алкоголизма. Так что сегодня вечером он уезжает.
После того что случилось в Индианаполисе – после стыда, который я испытывал, глядя на маму и сестру Райана, после ужасного ощущения от собственного вида на экране во время репортажа с похорон, – можно было подумать, что слова Хью я встретил с пониманием. Более того, я должен был отправиться туда с ним. Но ничего подобного – я впал в безумную ярость. Хью был последним из соучастников моих «преступлений», и раз он признает, что у него есть проблемы, – значит, те же проблемы имеются у меня. Он только что обвинил меня в том, что я наркоман.
Не он первый давал мне понять, что мне требуется помощь. Мой личный помощник Майк Хьюитсон, уже уволившись, написал мне очень толковое письмо: «Вы должны остановиться. Прекратите заниматься этими глупостями, не запихивайте больше в нос этот чертов порошок». Моя реакция? Я не общался с ним полтора года. Со мной пытался говорить и Тони Кинг. Как-то они зашли ко мне с Фредди Меркьюри, и Фредди потом сказал ему, что, похоже, я в беде и Тони обязан вмешаться: «Ты должен помочь, ведь это твой друг». В устах Фредди, который сам любил выпить и не понаслышке знал, что такое кокаин, это заявление звучало более чем серьезно. Но я не прислушался к словам Тони, отмахнулся – да ну, типичная ханжеская проповедь бывшего алкоголика. За пару лет до этого на ту же тему со мной заговорил и Джордж Харрисон. Дело было на грандиозной вечеринке в арендованном мною доме в Лос-Анджелесе. Мы украсили сад иллюминацией, я пригласил всех, кого знал в городе, Боб Хэлли разжег барбекю. Где-то в середине празднества, когда я находился уже в невменяемом состоянии, в сад вошел человек, одетый небрежно и по-простому. Кто это, черт дери? Наверное, кто-то из прислуги? Может быть, садовник? И я заорал:
– А что, садовник тоже решил с нами выпить? Как интересно!
Наступила гробовая тишина. Потом Боб Хэлли тихо сказал:
– Элтон, что с тобой? Это не садовник. Это Боб Дилан.
Собрав остатки разума, измученного кокаином, я попытался исправить положение – бросился к Бобу, обнял его и повел в дом.
– Боб! Боб! Разве можно приходить на такую вечеринку в затрапезном виде? Давай поднимемся наверх, дорогой, и я подберу тебе что-то из своих нарядов. Ну, идем же!
Боб смотрел на меня с ужасом: его явно не вдохновила перспектива одеться, как Элтон Джон. Дело было в конце восьмидесятых, я тогда носил бог знает что – например, розовый костюм с соломенной шляпой, из чьей тульи торчала вверх увесистая модель Эйфелевой башни. Так что Боба вряд ли стоило винить в нежелании следовать моим модным пристрастиям. Влекомый кокаиновым угаром, я продолжал тащить Боба в дом, и тут до меня донесся знакомый голос с ливерпульским акцентом.
– Элтон, – спокойно произнес Джордж, – я считаю, тебе надо притормозить с порошком.
Бобу каким-то образом удалось увильнуть от переодевания. Хотя факт остается фактом: один из «битлов» прилюдно посоветовал мне пересмотреть отношение к кокаину. Но тогда я над этим только посмеялся.
Теперь же мне было точно не до шуток. Семейный темперамент Дуайтов вырвался на волю с бешеной силой. Никогда я так не бушевал. Возможно, потому, что в глубине души знал: Хью прав. Последовала ужасная ссора. Я орал как сумасшедший. Выкрикивал самые обидные, оскорбительные, больно ранящие слова. Господи, что я говорил! Такое невозможно забыть – даже спустя долгие годы сказанное вдруг всплывает на поверхность памяти и заставляет жмуриться от стыда. Но мои вопли не возымели действия: вечером Хью улетел в Аризону.
Странно, но позже он попросил меня навестить его в реабилитационном центре. Это была ошибка. Я приехал всего на двадцать минут, но их хватило для того, чтобы устроить еще один чудовищный скандал. Я буквально взорвался: это место – чертова дыра, психологи и психотерапевты – кучка тупых уродов, ему здесь промывают мозги, он должен сейчас же уехать! Хью отказался. Я пулей выскочил вон и первым рейсом вернулся в Лондон.
В Лондоне я окопался в арендованном доме, закрыл все двери на замок. Две недели я сидел в спальне совершенно один, нюхал кокс и глушил виски. Иногда я что-то съедал, потом немедленно засовывал два пальца в рот. Я почти не спал, смотрел порнуху и принимал наркотики. Не отвечал на звонки. Никому не открывал дверь. Если кто-то стучал, я потом часами сидел в абсолютной тишине, объятый страхом и подозрением, что они стоят у двери и караулят меня.
Иногда я слушал музыку. Снова и снова включал дуэт Питера Гэбриела и Кейт Буш Don’t Give Up, плакал и подпевал: «Не за что бороться больше, все мои мечты погибли». Иногда целыми днями я писал всякую бессмыслицу: составлял списки дисков из моей коллекции, перечислял людей, с которыми хотел бы поработать, футбольные команды, на чьих матчах побывал, – лишь бы заполнить чем-то время, найти причину, чтобы запихнуть в себя еще кокаина, и не спать, не спать, не спать. Меня ждали на совете директоров клуба «Уотфорд», но я позвонил и сказался больным. Я не мылся, не переодевался. Сидел в халате, вымазанном собственной блевотиной. Отвратительно. Я был мерзок сам себе.
Иногда мне казалось, что я больше не хочу видеться с Хью. Иногда мне страшно хотелось поговорить с ним, но дозвониться не получалось. Его перевели в другой филиал, для тех, кто идет на поправку, но после устроенной в центре сцены никто не говорил мне, где он и как можно с ним связаться. В конце концов я нанюхался и допился до такого состояния, что внезапно осознал: все, больше я не могу. Пара дней в таком духе – и я умру или от передозировки, или от сердечного приступа. Этого ли я хотел? Нет. Несмотря на постоянное саморазрушение, я не стремился разрушить себя окончательно. Я не представлял, как жить дальше, но умирать точно не хотел.
