“Как насчет того, чтобы поиграть? Догони меня! И ты станешь тем, кто сможет овладеть мною! Ты непременно обгонишь моего старого отца, от которого я прячусь уже второй месяц, дабы не стать соучастником инцеста. Ох, ты обгонишь и Джонатана, наверняка, потому что он страдает одышкой при больших нагрузках, и скорее просто подождет, когда я вернусь от тебя, чтобы взять после для исполнения супружеского долга. Вероятно, в забеге будет участвовать больше сотни Альф… А куда бежать мне?”
“Сегодня выдался поистине непростой день. Я так привык пить чай в пять вечера, что спустился в гостиную — пустую гостиную — в ней не оказалось ни подноса с ароматным заваренным чабрецом чайничком, ни изящных кружевных чашек, так же, как и моего любимого лакомства — пралине. Ах, этот миндаль в карамели! Ничего вкуснее я не пробовал. Дело в том, что чай в пять часов вечера не пьют, объяснил мне Лиам, он выкуривал сигару в кресле у камина и читал последние новости столицы в газете. На мое же удивление и негодование он ответил весьма презрительным: “Эта английская традиция, не стоит упоминать о ней во Франции”.
Тогда я попытался завести разговор с Лиамом, без признаний в любви, без намеков на флирт, обычный разговор, коих мне так не хватает в этом доме! Я спросил его о первой, попавшейся на глаза, строчке на главной странице газеты — о новой книге Герберта Спенсера “Принципы психологии” — я читал ее, когда она была выпущена в одном томе, вероятно, ее дополнили новыми главами и переиздали уже в двух томах. Каково же было мое удивление, когда Лиам одарил меня холодным взглядом, с открытым намеком на раздражение, и сказал, что молодым Омегам не пристало интересоваться подобного рода литературой.
Я было хотел оспорить его мнение, доказать, что знание о течениях современной философии: романтизме, идеализме, позитивизме и, конечно, о работах Карла Маркса — не делает человека противником чего-либо, а, наоборот, помогает смотреть на мир шире, открыть глаза на неизвестные ранее вещи. Поджатые губы и сощуренные глаза Лиама остановили меня от дальнейших расспросов. Оставалось только сильнее укутаться в теплый халат и подняться обратно к себе.
Поговори со мной”.
“Чувствую себя последним человеком на планете. Так и хочется лезть на стену или утопиться в этом бескрайнем море. Спасибо, Гарри Стайлс, ты сделал свое дело — посадил во мне зернышко самокопания и самобичевания. Не проходит и дня, чтобы я не думал о том, что не достоин всего, что могу быть только подстилкой и шлюхой, слова которой никому не нужны, только секс и никакого уважения. Меня воспитали, или пытались воспитать, как человека, знающего себе цену, гордого, владеющего игрой на нескольких инструментах и возможностью поддержать любой разговор. Я готовился к жизни, ждал, когда Лиам, наконец, признает свою любовь ко мне, перестанет искать оправдания. Оказалось, что жизнь не та, какой я ее представлял, а Лиам отдал свое сердце Авелин. Ненавижу ее! И их ребенка!
Собственный отец, человек, которого я уважал, ценил в нем стойкость характера и желание обеспечить свою семью лучшим, оказался прогнившим куском мяса, взгляд любви которого полон похоти, а редкие объятия, коих мне так не хватало в детстве, были лишь дозой для его эго, которое вырвалось наружу в мое взросление.
Скажи! Неужели я не могу быть для кого-то любимым? Не телом, не флиртом и прикосновениями! Почему ни один не говорит со мной? Почему все сводится к приглашениям в свою постель? Почему они видят во мне предмет, который можно хорошенько оттрахать, а после рассказать всем об этом? Зачем меня выдали замуж за человека, который не ценит меня как личность, который не воспринимает меня всерьез, а только как предмет мебели и возможность наслаждаться своим превосходством над другими, когда берет меня ночами?”
“Он выкинул меня из своей жизни. Все должно было быть не так! Я просто хотел уехать на время, дать ему понять, что не собираюсь терпеть унижений, но он унизил меня еще сильнее. Он выставил меня на улицу в тряпье, а после показал свою власть каретой, полной баснословных денег подарков. Он показал, что купил меня, купил мое тело, которое ему больше не нужно так же, как и мое присутствие в его жизни. И я передал поздравления с пополнением в семействе, а после думал, что из меня вылезут все внутренности через рот от продолжительной рвоты. Могу ли я оказаться в таком месте, где нет этого разъедающего ощущения ненужности никому?”
Гарри вернулся в поместье Пейнов только третьего января перед праздником Королей и меньшее, что он ожидал увидеть в поздний час, это Рону с толстым конвертом в руках, на лицевой стороне которого рядом с расплывшимся пятном чернил были наспех выведены его инициалы.
Он успел лишь снять верхнюю одежду и скинуть ботинки, устроившись на софе в выделенной ему той же комнате, кусая губы и неаккуратно вскрывая конверт, чтобы прочесть столько, как оказалось откровений, без обращений к нему, лишь две буквы говорили, что доставили посылку по адресу.
Пальцы в который раз нервно поправляли волосы, взгляд бегал по строчкам, на некоторых же просочились чернила и скрывали немного текста, что было не так важно, потому как остального было достаточно, чтобы понять, какую ошибку совершил Гарри, насколько сильное влияние он оказывал на Луи и заставил его чувствовать себя отвратительно, лишенным любой поддержки.
Он успел прочесть все, до сих пор держа в руках лист с немым криком помощи, молящим забрать его ото всех, спрятать от нахальных взглядов, которые переросли в безнаказанные касания его как дешевой шлюхи — дверь отворилась с тяжелым стуком о стену, внутрь вбежал Луи, с распахнутыми в ужасе глазами и раскрытым ртом с несказанными словами приветствия или извинений, что потревожил во время приготовления ко сну.
Сам он был в накинутом поверх корсета и нижнего белья халате, пояс которого висел вдоль тела и не выполнял свою функцию, позволяя Гарри видеть, скрываемые в дневное время слоями юбками, стройные ножки.
— Нет-нет-нет! — Омега прикрыл рот дрожащей ладошкой, не сводя взгляда с выведенных его рукой строк на листах, что в беспорядке лежали на софе вокруг мужчины. — Рон-на… она ошиблась. Вы не… — Луи изо всех сил старался не заплакать, чувствуя прилив ненависти на нерадивую служанку, которая самовольно отнесла конверт, и беспомощности, граничащей с унижением, что мокрыми щупальцами пробирались под наполовину развязанный корсет, заставляя покрываться зябкими, противными мурашками. — Пожалуйста, скажите, что Вы не читали их…
— Я прочел все, — Гарри резко встал и подошел к окну, задернутому легким тюлем, он запустил пальцы в волосы и немного оттянул их, думая, как следует поступить дальше. Он знал, что Луи не нужны утешения и слова о том, что все будет хорошо, потому что это никак не помогло бы взрывному характеру, терпящему крах. Ему нужно что-то кардинально другое, что-то, что задело бы его до глубины души и заставило вернуться в прежнее русло, стать сильным и уверенным в себе, прекратить жалеть себя и, в конце концов, привести себя и свои мысли в порядок.
— Это не… — Омега пошатнулся и оперся о комод, где вряд стояли зажженные свечи. — Вы не могли… Это ничего не значит…
— Сядь, — Альфа понизил голос и грубо попросил занять место на софе, поджимая губы, наблюдая, как удивленный Луи послушно подчинился, присаживаясь на самый краешек, прикрываясь халатом. Гарри же начал ходить по комнате, подбирая нужные, правильные слова. — Знаешь ли ты, кто мои родители?
— Полагаю Граф и Графиня Стайлс или… — Луи ответил только через несколько минут, пытаясь совладать с сухостью во рту и дрожью пальцев. — Возможно, Барон и Баронесса.
— Почему ты так думаешь? — он вопросительно вскинул брови, облокачиваясь на спинку кровати.
— Потому что… — Омега задумался, ища в памяти моменты, когда речь в салонах заходила о семье Гарри, но не мог вспомнить ничего, кроме как рассказов о самом мужчине и его достижениях. — Я не знаю, но Вы приехали из Англии, а ваши родители должны занимать там достойное положение, раз Вы здесь имеете замок и гору произведений искусства.
