То, что он увидел в зеркале, заставило ужаснуться и прикрыть рот ладошкой: потрепанный, с отечным лицом и опухшими глазами, с несколькими кровавыми ранками на губах и отпечатком постели на шее.
Омега вздохнул и, немного остудив салфетку, положил ее на глаза, откидываясь на спинку кресла, что стояло у трюмо. Его затянули воспоминания о прошлой ночи, когда русский друг Гарри в порыве нежности и страсти, прижимая его тонкое тело к себе, шептал план побега через сад или парадный вход. В итоге он остановился на парадном, не желая уходить как трус, но сохранить тайну настаивал, находя это чем-то очень окрыляющим и романтичным. Луи только хихикал в ответ, представляя лицо Альфы, когда бы тот узнал о свершенном, но не долго это продлилось, осознание того, что Гарри теперь все равно, как и всем остальным, заставило кусать губы, приглушая боль духовную физической.
Утром же предложение Владислава не казалось сумасшедшим и забавным, потому что только он из всех смог показать и доказать на время, что Луи действительно достоин самого лучшего в этом мире. Хоть сам он и притворялся, играл роль ради разрушения дружбы между Гарри и русскими неотесанными дикарями, говорил правду, что скрывал сам от себя. К слову, мужчина уже не казался дикарем, скорее загадочным и влюбленным, влюбленным во столько вещей одновременно, что Луи даже завидовал, как ему удавалось сохранить в себе местечко для каждой.
Омега чувствовал тепло и восхищение, почти любовь, что лилась из уст Владислава стихами в темноту комнаты, успокаивая, давая возможность забыться и поверить в будущее, которое непременно должно было стать прекрасным.
Рона проводила кубиками льда по покрасневшей коже лица Луи, не задавая ни единого вопроса, ведя себя незаметно, как и всегда, она не нарушала личное пространство, находясь близко, позволяя мыслям скользить по строчкам, что звучали в голове голосом мужчины.
“Рюдель полюбил графиню Годьерну Триполитанскую за красоту, добродетель и благородство, о которых слышал от паломников, что участвовали с ним в крестовых походах. Он никогда не видел ее, но воспевал в своих прекрасных стихах и был так очарован и восхищен, что отправился на Ближний Восток, став участником крестового похода 1146 года, но во время морского путешествия заболел и скончался в Триполи на руках графини, которая велела похоронить его с почестями в соборе. Она же, очарованная стихами, самоотверженным поступком и безнадежной любовью, в тот же день ушла от мужа и постриглась в монахини.
— И, Луи, он плыл к этим далеким, неизведанным землям и к еще более неизведанной прекрасной даме. Даже если это только лишь красивая легенда, милый Луи, то в ней есть столько человеческого, столько близкого каждому. Все мы, подобно Одиссею, блуждаем по бескрайним просторам бесконечного моря в поиске неизведанных земель. И люди, даже самые близкие, для нас неизведанны, далеки, и мы не можем видеть их, понимать во мгле жизненной спешки”.
Эти слова словно застыли, крутились в голове Луи, и он в который раз подумал, что между людьми всегда пропасть, и пропасть страшная, с необозримыми краями, но есть ли хоть малейшая возможность сузить ее, быть ближе, понимать? Ответа он не знал и, продолжая блуждать по морю жизни, старался его найти.
Луи размышлял над историей, рассказанной Владиславом, и только слабо улыбался, вспоминая красивые сравнения и описания чувств героев, но стоило его взгляду упасть на дорожное платье, как злость вернулась с утроенной силой. Он выгнал служанку, жестко и грубо приказав оставить его, когда та предложила помочь с лентами.
Омега фыркал и дулся, ощущая, как его распирает от бранных слов, что вертелись на языке, уготовленные для Гарри, и не дай Бог ему взбредет в голову проводить его, он не выдержит и скажет все, что думает о мужчине, который не достоин называться мужчиной. Тонкое пальто, его старое, то, которое он так небрежно скинул на софу в библиотеке вместе с перчатками, было шикарным по сравнению с платьем, что выглядело точно тряпье поломойки, однако было вычищено и выглажено.
Слезы обиды снова навернулись на глаза, мысль, что он не достоин, свербела на подкорке, что, по мнению Альфы, именно это тряпье подходит для него в самый раз, как какому-то отребью общества, что завтракает остатками с хозяйского стола, а то и вовсе роется в помойке.
Луи не желал верить в то, что Гарри сравнил его с отбросами, с безграмотными и бескультурными людьми, но закрывать глаза на факты не было сил. И то, что в зеркале отражался далеко не член высшего общества, а какой-то мальчишка, примеривший пальто своего хозяина прямиком на платье без корсета, что было настолько вульгарным и безвкусным, отчего глаза сами закрывались, а миниатюрная кружечка из-под чая летела прямиком в венецианское тонкое, искусно выполненное творение, разбивая его на осколки, звон которых смешался с громким криком: “Катитесь Вы к черту, Гарри Стайлс!”
Глубокий вдох через рот, выдох, легкие движения кистями по подолу юбки, дабы та не выдавала его нервозность, и все-таки под верхней одеждой было белье из дорогого шелка, а выражение и бледность лица выглядели явно аристократичными, как и плавные движения и следование манерам — этого Альфе было не отнять, подай он хоть порванные вещи или заставь выйти голым. Луи мог в любом виде вести себя достойно, не считая секундную вспышку гнева, который улегся в сознании и превратился в горькую обиду и разочарование на еще одного, такого же, как и все остальные.
Шаг за шагом, с гордо поднятой головой, делал Омега, выпрямляя спину все сильнее, он никогда бы не позволил кому-либо втоптать, смешать себя с грязью, даже если бы сам Император приказал вышвырнуть его на улицу к нищим, Луи бы сумел сохранить самоуважение и чувство собственного достоинства. К тому же, какое ему дело до какого-то там Гарри Стайлса, каких пруд пруди по всей Европе, а платье он выкинет по приезде сразу же или сожжет вместе с браслетом, который все еще обхватывал его запястье.
Он шел мимо гостиной, где у камина в глубоком кресле сидел Альфа, медленно делая затяжку дорогих сигар, сжигая свое состояние, которому не было предела, он читал и что-то отмечал на маленьких листочках, что заставило Луи фыркнуть и отвести взгляд, находя изучение русского языка глупым и бесполезным занятием, потому что зачем учить язык, на котором говорить можно только с подобными гостям людьми. Пустая трата времени, да и только.
Мужчина не покинул своего места и, видимо, не собирался провожать Луи до кареты, которая, судя по всему, должна была выглядеть так же, как и наряд Омеги: дешевая, скорее летняя, с одной только жесткой лавочкой и козырьком. Он уже подготовился к тому, что продрогнет до костей, которые в свою очередь непременно превратятся в льдышки, ведь температура на улице приближалась к нулю, на земле виднелся тонкий слой снега и льда, а при разговоре воздух превращался в пар.
Луи невольно поежился у дверей, встречаясь коротким взглядом с дворецким — единственным, кто пришел его проводить. Он кивнул, разрешая мужчине говорить, разглядывая вещь в его руках.
— Подарок от графини Евгении, — он раскрыл теплое манто из черно-бурой лисицы и ждал, когда Омега повернется спиной или откажется.
— Почему же она сама не спустилась? — Луи немного подумал, принимать ли подарок от той, которую ненавидел всем сердцем, которая разрушила его комфорт, однако решил, что в шубке будет куда теплее, нежели в осеннем пальто.
— Графиня покинула стены замка еще ночью.
— Странно… — он скинул ненужную теперь вещь гардероба на пол, представляя, как бы было хорошо, если бы Гарри увидел этот кусок ткани прямиком у порога и пришел к выводу, что Омега уехал так, без верхней одежды. — Если увидите ее, передайте мою благодарность.
— Разумеется.
— А лучше пошлите письмо, — Луи закусил губу, чувствуя себя немного виноватым, но не настолько, чтобы изменить свое отношение, ведь отчасти из-за нее он теперь в глубокой ссоре с Альфой.
Дворецкий открыл перед Омегой дверь и склонил голову, следуя за ним на улицу, где у входа стояли две кареты, полные коробок и чемоданов.
