В комнату вошли двое: девушка и мужчина, Омеги, на вид не более тридцати. Оба элегантно одеты: он был в легкой шелковой блузе, через которую просвечивали контуры его тонкого тела, и легком пиджаке, призванном скорее прикрыть прозрачность нижней одежды, и дорожных штанах с высокой талией, на ногах же были туфли на небольшом каблучке, совсем не подходившие к промозглой погоде, бушевавшей за окном. “Русские, — подумал Гарри, — холодостойкий народ!”

Она же являлась полной противоположностью мужчине, который выглядел довольно-таки ветрено, — черное легкое платье в несколько слоев ткани, утянутое на талии и свободное в рукавах, больше напоминало домашнюю одежду, так как было без корсета, однако вышито золотыми нитками под цвет тюрбана, что полностью скрывал волосы, которых, казалось, и не было вовсе. К слову, этот вопрос интересовал Луи весь вечер. Кисти же были спрятаны в черного цвета перчатки.

От гостей пахло чем-то чудесным: восточным, загадочным. Из-под длинных ресниц Евгении смотрели умные карие глаза, она была явно рада видеть Гарри и потешалась болтливостью Владислава (с ударением на “и”), хихикая. Он же выглядел как-то слишком гордо для Омеги, словно только что соскочил с лошади, перед этим ограбив замок Императора.

— Здравствуй, здравствуй! — ответил Гарри по-французски, вставая со своего места на софе и шепнув Луи, что это его друзья. — Вот вечно ты так! То по-русски, то по-польски, то и вовсе на каком-то непонятном языке говоришь со мной. Здравствуй, милая Евгения! — он поцеловал руки Омег и пригласил их присесть на удобные кресла, сказав, что скоро будет ужин и они как раз вовремя. — Как ты, как дети, как муж?

— Ах, с ними все прекрасно! Как и со мной, — ответила она, смотря ему прямо в глаза.

— И снова! Злюка, — Владислав надул губки, и если бы Гарри его не знал, то подумал бы, что он заигрывает. — Ты всегда спрашиваешь у нее про дела, детей, мужа, а меня оставляешь совсем без внимания! Что может случиться с мужем, если у него такая замечательная жена, а у меня, быть может, опять пропасть в жизни!

— Неужели опять влюбился? — Гарри приподнял бровь и посмотрел на Владислава.

— Конечно! А какая еще пропасть может случиться с человеком?! — Луи мысленно подметил, что согласен с этой ужасной мыслью, которая звучала как салонный каламбур.

— Но познакомьтесь же, дорогие друзья! Это Луи’!

— Ах, Арри! — запели они одним голосом. — Поздравляем вас с помолвкой! Какой замечательный мальчик! И сколько же вы уже вместе? Как ты мог не пригласить нас на свадьбу? Ох, у вас будут самые красивые дети!

Но когда первый восторг исчез и их потоки поздравительных речей иссякли, то Владислав, подозрительно взглянув на Гарри, сказал по-немецки, обращаясь к нему:

— Но, Гарри, как тебя угораздило? Не ты ли клялся нам в прошлом году во время антракта в Мариинском, что никогда не свяжешь себя узами брака?

— Мы, вообще-то, не состоим в браке, — ответил Гарри по-французски — и повисло громкое молчание, которое пропитало каждого. Неловкий момент из-за незнания ситуации. Обычно невозмутимые Евгения и Владислав даже немного смутились. Однако Евгения осмелела первая и весело сказала:

— Так даже лучше! — чтоб разрядить обстановку и сразу же подошла к Луи, который стоял ни живой, ни мертвый, весь бледный и чуть ли не впервые в жизни чувствовавший себя глупо и неловко. Она обняла его и легко похлопала по спине, вводя Омегу в еще больший ступор. — Здравствуйте, Луи, очень приятно познакомиться, — Евгения поспешила его заверить своим дружелюбием, что так и надо и что так, естественно, даже лучше. Эта черта уметь утешить человека досталась ей от матери татарских кровей, которая, как и ее дочь, была самым незаменимым человеком в любом обществе.

— Луи! Чертовски рад Вас видеть, — Владислав выразился так, словно они с Луи были давними друзьями, а это уже было его особое умение — говорить с людьми так, будто они тысячу лет знакомы и он безумно рад видеть их снова.

— Здравствуйте, — пролепетал мальчик с большими от потрясения глазами. Эта праздная парочка была похожа на ураган: они вошли — и сразу стало шумно, но Гарри, кажется, только радовался такому оживлению.

— Вы не против, если я закурю? — спросил Владислав, падая на мягкий диван и облегченно вздыхая. — Всю дорогу от вокзала Евгения запрещала мне курить в карете! — он с притворным гневом метнул на нее взгляд и, не дожидаясь разрешения, достал из кармана портсигар.

— Дурная, пагубная привычка! Это и сигареты! Это такой моветон, милый, что мне становится за тебя стыдно! — девушка, сев в другой конец комнаты, без стеснения начала вычитывать Владислава, ведь на протяжении последних шести лет денно и нощно пыталась выбить из него эту ужасную слабость.

— Это ты скажешь Мишелю и Даниэлю, — ответил ей в той же манере мужчина. — А я курю уже восемнадцать лет и, покуда руки мои еще способны поджечь спичку, буду продолжать.

— Восемнадцать! — удивленно воскликнул Луи. — Но сколько же Вам лет? — спросил он, забыв о любых приличиях, но Владислав был не из тех Омег, которых смущают подобные вопросы.

— Тридцать два.

— А Ваши родители?..

— Ах! Эти милые люди. Мне кажется, они выжили из ума, когда сказали мне выходить замуж в шестнадцать. А когда ни уговоры, ни угрозы не помогли — так я и ушел, сказав им коронное “Aeternum vale!”. Трущобы Петербурга всегда открыты для новых людей.

— Да ведь там, наверное, грязно! — Луи боялся трущоб. Это казалось ему очень скверно: жить где-то рядом с грязью, она ведь могла пропитать всего тебя.

— А еще много крыс, но не будем об этом.

— Не думаю, что хуже, чем бедные районы Касабланки. Хотя я знаю о них только понаслышке, — сказала Евгения, злостно смотря на дымящего Владислава, обмахиваясь несколькими листками исписанной бумаги, которые нашла на столике рядом.

— Вы были в Марокко?! — Луи кажется, что он уже и без того должен поднять челюсть с мягкого ковра и сузить глаза до привычного состояния, но он продолжал испытывать шок.

— Да, мы жили там с мужем до рождения детей. Очень милый город, много мечетей, что естественно, океан, который постоянно шумит и волнуется. А улицы так манящи и загадочны после дождя!

— О! Это самое интересное, — сказал Гарри, с улыбкой наблюдающий за происходящим. — Евгения так рассказывает о Касабланке, что, кажется, сам оказываешься в этом городе! Я даже когда был там, не так чувствовал всю эту прелесть. Вы к нам надолго? Я надеюсь, мы будем порадованы прослушиванием этих историй!

— Как всегда, — ответил Владислав на вопрос, и “как всегда” означало, что они могут сорваться завтра, если не сегодня ночью, и уехать в Мадрид или Венецию, а могут сидеть тут до турецкой Пасхи или, как бы выразился Владислав и Гарри, ad Calendas Greacas (прим.авт.: до греческих календ). — У меня для тебя подарок, Гарри! — добавил он, доставая из внутреннего кармана пиджака книжку и протягивая ее Гарри.

— “Пепел”, — прочитал Альфа на обложке, неправильно поставив весьма непостоянное ударение, беда изучающих русский. — Твой новый роман?

— Да, ты потешно прочел это, — ответила Евгения. — Ударение ставится не на втором слоге, — она сказала это по-русски, не желая делать замечание при Луи по-французски, уменьшая в его глазах авторитет мужчины, за что получила два разных взгляда: благодарный и чуть презрительный.

— Также я привез тебе очень много новинок русской литературы, — начал было Владислав.

— Ох! Бедные слуги, должно быть, проклинали тебя, когда тащили все эти забитые макулатурой чемоданы.

— Но Гарри точно оценит новые пьесы Островского, “Идиота”, “Степного короля Лира” и полное издание “Войны и мира”! А вот Женечка, — он использовал русское уменьшительно-ласкательное имя, которое странно звучало во французской речи, — продолжает штудировать Бальзака — он вообще, сколько написал?! — мужчина удивленно поднял брови и взмахнул сигаретой, — и умудряется при этом абсолютно не глупеть!

— Я тоже люблю Бальзака! — подал голос Луи.