Отец, по природе добродушный и привыкший доверять жене, экивоки и эвфемизмы которой так и не научился различать, а следственно, и понимать, тоже пожелал доброго здоровья и принялся доедать свой обед. Лотти, которая была всецело на стороне матери, отложила вилку и нож и, пожелав приятно оставаться в прикрытом язвительном тоне, вышла из столовой, где остались теперь уже только Луи и отец. Таким образом, семейный обед превратился в некое подобие политического собрания, в котором отец поневоле стал «Болотом».
Но чувство победы немного подбодрило Луи, и он попросил подлить сильно разбавленного вина в бокал, которым и отпраздновал оную.
♡ ♡ ♡
Сам того не понимая, Омега заперся изнутри. Он делал это по какому-то внутреннему желанию спрятаться, закрыться от того сумасшествия, что творится в остальных комнатах — во всей квартире. Луи знал, что никто не сможет его открыть, пока он сам того не захочет, ведь рабочий, который устанавливал двери, намудрил с замком, сказав свойственное данному слою населения “И так пойдет”, и оставил оплошность неисправленной.
Комната Омеги вся в целом была олицетворением глупости людей, которые тем или иным образом были задействованы в ее создании. Будь то бра на стенах, выполняющие чисто декоративную функцию, так как электричества в доме не было в силу того, что вышло из моды из-за своей дешевизны, или же эвакуационная лестница, проходящая прямиком напротив ряда окон с южной стороны здания.
Последнее взбесило Луи не на шутку, когда к ним заявился пожарник и начал рассказывать о новых требованиях для многоэтажных домов, где было сказано, что именно в том месте, где Омега проводил довольно-таки много времени, любуясь видом на окрестности и читая книги при свете дня, должна быть проложена вертикальная, железная, уродливая лестница, с целью спасти жителей в экстренных ситуациях.
Убеждения и мольбы Луи о том, чтобы перенести злосчастный предмет чуть левее, прикрепив его к стене, а не к окнам, не сработали, и даже тайный разговор наедине с легким невинным флиртом и сверкающими глазками не смог повлиять на непоколебимого стража порядка и новых законов.
Знал бы Омега тогда, что однажды в темное время суток, когда сердце будет требовать свободы и достойного внимания, он решит сбежать через открытое окно и спуститься по теперь кажущейся совсем кстати лестнице. Однако прежде чем совершить “преступление века” по меркам матери, Луи решает привести себя в порядок, ибо не следует показываться перед взрослым, статным Альфой в неподобающем виде второй раз. И первый не стоило бы, но то были сложившиеся обстоятельства, сейчас же оставалось еще пара часов на создание красоты.
Лицо претерпело несколько манипуляций теми средствами, что находились в комнате, такими как массаж подушечками пальцев с разбавленным маслом мяты, протирание лимонным соком из того небольшого кусочка, что остался в блюдце рядом с остывшем чаем, сам же чай был выпит и придал больше тонуса.
С платьем же пришлось куда хуже. Корсеты отпадали сразу, ведь служанку звать было ни в коем случае нельзя, а дотянуться самому — невозможно. Так чересчур легкое и свободное, больше напоминающее домашнюю одежду было надето поверх тонкого пеньюара, что хоть как-то прикрывал тело и прозрачность тонких кремовых тканей.
Луи готовился тщательно, будто собирался на встречу с любовником. Были выбраны лучшие чулки и трусики с кокетливыми бантиками под цвет платья, мысль же, что кто-то (Гарри Стайлс) увидит их, позволила щекам обрести естественный цвет, придав болезненной бледности румянец. Омега хотел бы воспользоваться духами матери, но пробираться в ее комнату, пока та совершала предсонные процедуры, было крайне неосмотрительно и глупо, поэтому масло дамасской розы, что было предназначено для лечения бессонницы, легким движением кисти оказалось намазано за ушками и на ключицах, призывно открытых для источения приятного запаха.
Спустя полчаса ожиданий, пока в доме погасят все свечи, а ближайшие родственники окажутся в постелях в комнатах с плотно задернутыми шторами, Луи хватает маленькую вышитую мелкими искусственными камушками сумочку с предварительно положенными в нее несколькими монетками, доставшимися от бабушки в начале лета. Он прикрывает за собой окно так, насколько это возможно, чтобы вернуться незамеченным таким же образом, как и ушел.
Спуск оказывается сложным: туфельки все время соскальзывают, подол юбки развевается на ветру, предоставляя прекрасный вид на стройные ножки, а руки жжет из-за прикосновений к шершавой поверхности крашеных перекладин — но в целом все проходит хорошо, даже извозчик оказывается за углом незанятой, в ожидании работы.
Предвкушение от предстоящей встречи и нарушение всех правил матери, безмолвно установленных, создают тревожное, азартное волнение, которое заставляет щеки гореть, желудок скручиваться, а мысли разлетаться во все стороны света, вот только Луи этого не показывает, твердо для себя решив оставаться невозмутимым и спокойным внешне.
Знакомая дорога к замку освещена электрическими фонарями, дверь же открывается как по мановению волшебной палочки, стоит только экипажу остановиться.
— Благодарю, Месье, возьмите деньги, — Омега протягивает руку, чтобы передать оплату, когда уже стоит на ногах и полной грудью вдыхает прохладный воздух.
— Поездка оплачена, доброй ночи, — мужчина возвращается на козлы.
— Кем же? — удивляется Луи, хотя голос остается ровным и не тронутым эмоциями.
— Месье Гарри Стайлсом, — извозчик отъезжает, оставляя юношу одного с изумлением на лице и в сердце, ведь как мог знать этот, казалось, вездесущий мужчина, что Омега решит приехать к нему и этой ночью?
Восприняв подобный жест как приглашение, Луи уверенным шагом, но все тем же легким и непринужденным, оказывается у открытых старым дворецким дверей.
— Добрый вечер, Месье, — мужчина кланяется, точно явился хозяин, а не незваный гость. — Месье Стайлс просил передать Вам, что прибудет поздней ночью. И чтобы Вы чувствовали себя в его владениях свободно и пользовались всеми комнатами, кроме его кабинета. Также вам накрыт стол в маленькой столовой на первом этаже в случае, если Вы захотите отужинать.
— Благодарю, — только и может вымолвить Луи, восторгаясь Альфой, который даже в свое отсутствие умудряется создать не только комфорт, но и чувство защищенности и нужности, будто за две недели выслал приглашение погостить.
— Все слуги отпущены в целях конфиденциальности Вашего нахождения здесь, я же давно не покидаю стены этого дома, так что будьте уверены в негласности и сохранении репутации, — на этих словах дворецкий удаляется, оставляя полного удивления и восхищения Омегу одного.
Что быстро проходит, стоит только животу неприятно скрутиться, благо без издавания неприличных в высшем обществе звуков.
Столовая на первом этаже — для приема еды только хозяином, осознание этого приходит сразу, как только Луи переступает порог тускло освещенной комнаты и натыкается на интимность обстановки. Кресло призывно повернуто углом к столу, на котором накрыто на одну персону, что совсем не выглядит безвкусно или же дешево, скорее наоборот — достойно и со вкусом, тонким английским вкусом. На высоком столике лежит стопка книг с множеством закладок и торчащими листочками с записями, сделанными рукой самого Гарри — на английском языке, насколько мог понять Омега. Принадлежность Месье Стайлса к другой стране происхождением считывалась во всем, будь то сдержанность и элегантность в окружающих его предметах от одежды до интерьера или же чувство вкуса, который выделялся ярким пятном на фоне любящих показать себя во всей красе французов.
Луи определенно отдавал предпочтение Альфам-англичанам, предполагая, что именно они способны создать выдержанную в простоте, совершенно не кричащую обстановку для своего Омеги, в которой он почувствует себя любимым и самым достойным.
Одно дело рассуждать, другое — отдаваться чувствам.
Мозг Луи находил тысячи и тысячи причин, почему Гарри Стайлс является лучшим представителем богемы, сам наплевав на нее, но сердце кричало о своей разбитости, желало оказаться в объятиях Лиама, такого… идеального для неопытного Омежки, который не видел ничего кроме своей влюбленности, как ему казалось, любви. Что странно, эти мысли в последние дни посещали все реже, но делали только больнее, когда перед глазами появлялся образ новобрачных — в такие моменты Луи ненавидел Авелин, эту безвольную и безропотную серую мышку, что сломала его жизнь. Длился этот порыв не больше десяти минут — Омега легко отвлекался на книгу или занятия, решая подумать об этом завтра.
