А главное, тебе придется состязаться в хитрости не с глупыми воришками, а с опытным, знающим все законные и противозаконные уловки начальником сыскной полиции. Возьми с собой толковых людей и выезжай в Харьков.

Соколов широко улыбнулся:

– Владимир Федорович, я поеду в Харьков один. Трудно? Но это лишь увеличивает мой азарт.

– Что ж! Выпьем за твой грядущий триумф, гений сыска. Поверь, буду молиться за тебя.

Друзья обнялись.

На эстраде знаменитый Василий Андреев дал знак, и «Великорусский оркестр» грянул «Боже, царя храни!». Зал дружно поднялся и запел:

Волшебный голос Шаляпина не затерялся в этом могучем хоре, звучал с небывалой мощью, трогая до слез чарующей прелестью.

Лакеи на громадном подносе в роскошном оформлении лангустами и зеленью несли крупные фаршированные стерляди – «Граф Соколов».

Поезд несся к губернскому городу Харькову. За окном мелькали тщательно возделанные поля, побеленные к Пасхе стены мазанок, стоящие на высоких местах церкви с золотыми куполами, цветущие сады, стада коров. И повсюду работящие крестьяне в самобытных, цветастых одеждах.

Сыщик тщательно обдумывал план действий. Вариантов было несколько. Соколов усмехнулся: «Никто в одиночку не вызвался бы распутывать такое дело! Местные пинкертоны сделают все, чтобы спрятать концы в воду. Страх перед наказанием заставит их пойти на крайние меры. Какие? Пока не ведаю. Впрочем, у меня есть преимущество – внезапность. Ведь этот Сычев с подручными никак не ожидает ни нового следствия, ни тем более моего приезда. Вот и схлестнемся, посмотрим, кто кого!»

Сыщик в предвкушении захватывающих событий улыбнулся и азартно потер ладоши.

Солнце уже клонилось к горизонту, когда извергающий клубы шипящего пара, сотрясая голубой эфир короткими веселыми гудками, поезд последний раз лязгнул буферами и остановился на харьковском перроне.

Соколов ловко преодолел густую вокзальную толпу. Его чемодан тащил пахнувший чесноком и перегаром носильщик. Посапывая, он на ходу уговаривал:

– Барин, ежели в гостиницу, так лучше «Большой Московской» не бывает. Чтоб мне на этом месте треснуть! И езды – что рукой до…

Соколов вспомнил: путеводитель рекомендовал именно «Большую Московскую» как «самую дорогую, но весьма комфортабельную, с вежливой прислугой, с рестораном, в котором отличные повара».

Носильщик, оказавшись на широкой привокзальной площади, заорал:

– Ей, Пармен, давай сюды! – За каждого клиента он получал чаевые от владельцев гостиницы. – Позвольте, ваше благородие, поклажу в коляску водрузить.

И вас подсадить-с! Спасибо за денежную награду, пошли вам Святая Богородица того, чего хочется.

Соколов взял люкс – за пять рублей в сутки. Он сделал небольшую силовую гимнастику, принял душ, побрился и, по обычаю, тщательно одевшись, вышел на улицу.

Он держал путь к начальнику сыскного отделения.

Сычев оказался упитанным и веселым до развязности мужчиной сорока лет. Смолоду он служил в конной гвардии и даже достиг подполковничьего звания. Но потом у него произошла какая-то история с супругой командира полка. В результате всех этих романтических событий Сычев получил от командира по морде и увольнение с военной службы.

Вернувшись в родной Харьков, бывший конногвардеец нашел применение своей энергии в сыскной полиции. Вверенную ему территорию он рассматривал как поверженный вражеский город, в котором все принадлежит ему, Сычеву: и добро в лавках, и жены обывателей. И хотя по новой службе мундир и шашка ему были не положены, Сычев для пущей важности носил то и другое. По отношению к подчиненным и просителям он держался очень строго.

Увидав в своем кабинете Соколова, одетого в штатское платье и вошедшего без доклада дежурного, он раздул щеки и грозно выкрикнул:

– Кто р-разр-решил? Чего пр-решься без доклада? Соколов невозмутимо отвечал:

– Я на тебя, Сергей Фролович, без доклада еще и наручники нацеплю.

Сычев на мгновение остолбенел, но тут же выскочил из-за стола, сжимая кулаки и готовый броситься в драку. Однако, выяснив, что перед ним стоит порученец товарища министра, да к тому же сам знаменитый Соколов, осклабил зубастую пасть:

– Нет, в такое счастье верить невозможно! Вы, граф, простите мою горячность. Служба, сами знаете, беспокойная, каждая рвань норовит досадить. Виноват-с!

– Ничего, я не обиделся!

– Коллега, ваш приезд, как говорил покойный Гоголь, такая радость, прямо именины сердца!

И Сычев от полноты чувств собрался было хлопнуть гостя по плечу. Однако под леденящим взглядом Соколова рука повисла в воздухе. Сычев подергал себя за ус и крякнул.

– Оченно приятно! Эй, Фроленко, никого не пускать! – Повернулся к Соколову: – Разрешите, граф, величать вас по имени и отчеству?

– Разрешаю.

– Аполлинарий… э-э…

– Аполлинарий Николаевич!

– По доброму русскому обычаю, Аполлинарий Николаевич, позвольте распорядиться насчет обеда. – Сычев выразительно щелкнул себя пальцем по горлу. – Покушать после трудной дороги – дело разлюбезное.

– Не хлопочи…

Соколов с удовольствием заметил, что Сычев изрядно разволновался. Приезд столь важного гостя его явно встревожил: слишком много грехов водилось за начальником сыска, слишком много жалоб на него отправляли обыватели. Правда, приятель-почтмейстер такие жалобы в общей корреспонденции вылавливал и передавал Сычеву, но это никак не гарантировало спокойствия. Сычев судорожно налил и махом выпил стакан зельтерской воды. Взглянул из-под кустистых бровей:

– Аполлинарий Николаевич, вы где остановились? В «Большой Московской»? Если желаете, можно у меня дома. Места много, я человек одинокий! Служанка из себя, хе-хе, хоть на парижскую выставку.

– Не стоит беспокойства, Сергей Фролович. Служанка тебе пригодится для собственного употребления. Как процветаешь в богоспасаемом граде Харькове?

Сычев малость подумал и затараторил:

– Забот много! Покрасили фасад губернской тюрьмы, заставили самих заключенных. Ловко? Устроили в тюрьме мебельную мастерскую – плетеные кресла, парты для гимназий. Хотя это вовсе не наша прямая обязанность. – Сычев долго рассказывал про свои замечательные успехи, про местных жуликов, аферистов, фармазонов, про их исключительную хитрость. Наконец закончил: – Но мы, себя не жалея, без отдыха и сна преступников ловим.

Гений сыска молча уперся взглядом в Сычева.

Тот заерзал в кресле. На его физиономии ясно читалась мысль: «С чем приперся этот столичный ферт? Случайно? Или чего пронюхал? В любом случае следует задобрить».

Соколов насмешливо сказал:

– Наслышан про твои героические подвиги! Опасного убийцу Бродского на каторгу отправил.

Сычев запыхтел, как перестоявший под жаром самовар:

– Как же, очень опасный тип. Ничего святого нет у этого гнусного народца – отравить собственного товарища, ай-ай-ай! А вроде бы вполне обеспеченный, репутация солидная… Ну и нравы!

Соколов решил: «Тертый калач! От такого можно ждать любой каверзы».

Сычев вновь заговорил:

– Там история романтическая. Убитый, по фамилии Кугельский, имел амурную связь с Саррой, супругой Бродского. Убитого понять можно: Сарра очень хороша собой, нравов вовсе не ветхозаветных, – рассмеялся, – а самых передовых, эмансипированных. Бродский, когда прознал про измену, понятно, возмутился и на почве ревности его и того, отправил к праотцам.

Соколов иронично покачал головой: