Как и положено, на свадьбе много плясали и пели, произносили тосты за здоровье невесты и жениха, а отец Любочки Дикиной даже предложил выпить за нормализацию отношений с Китаем. Несколько омрачилась свадьба лишь тем, что домашней выпечки торт неожиданно оказался на полу. Долго выясняли и искали виновника, но не нашли. Всех успокоила Анна Ивановна, мать Любочки Дикиной, внезапно вспомнившая, что это именно она уронила злосчастный торт. Георгий Матвеевич, отец Любочки Дикиной, очень охотно и проворно собрал торт в пластиковый совок. На этом с неприятностями было покончено.
После свадьбы жизнь Виктора Щербунько мало в чем изменилась, за исключением разве того, что он хорошо питался и начал интересоваться политикой. Конечно, интересовался он ею и раньше, но, может быть, самую малость, дилетантски: как и многие молодые люди, Виктор Щербунько совершенно четко и справедливо разделял мир на лагерь социализма и лагерь империализма, отдавал должное развивающимся странам, следил за негритянским движением и с надеждой выжидал последствий освободительной войны во Вьетнаме. Однако тесть очень скоро намекнул ему на политическую близорукость, так как Виктор Щербунько не знал, что шестой пленум ЦК КПК проходил в конце 1938 года, а массовый антивоенный митинг перед зданием ООН – осенью 1967-го, и весьма смутно представлял географическое расположение города Пешавар. Иногда из этих щекотливых ситуаций Виктора Щербунько выручала Анна Ивановна, иногда – Любочка. Но тесть, на удивление живой и подвижный человек, был цепок, как репей, и норовил перехватить Виктора в тот момент, когда он приносил воду из колонки или же заканчивал выгребать золу из печки.
Под напором политических ситуаций, домашнего троеборья (вода, дрова, помои), пристального внимания Любочки Дикиной образ далекой Марины стал постепенно стушевываться в воображении Виктора Щербунько. А там приспели нешуточные изменения в жизни – диплом с отличием, свободный выбор места работы, объяснения по этому поводу с родителями Любочки и с самой Любочкой, переезд, квартира, и некогда дорогой образ стушевался в памяти Виктора Щербунько почти совершенно. Лишь иногда, слушая классическую музыку, Виктор грустил да изредка упрекал себя за то, что так и норовит порой вместо «много» сказать «димно».
Еще два года были отданы аспирантуре в Москве. К этому времени мало кому известный хирург Илизаров не только защитил новый метод наращивания кости, но и получил под свое начало институт. И где?! В Кургане! И Виктор Щербунько предпочел всем соблазнительным предложениям маленький городок с населением в тридцать пять тысяч человек. Профессора Сергеева это решение рассердило окончательно и он более слышать о Щербунько не хотел.
Вернувшись из Москвы, Виктор Щербунько не сразу разглядел те немаловажные превращения, которые случились с его женой. Любочка Дикина еще немного пополнела, похорошела и стала как-то очень уж странно растягивать слова. Нельзя сказать, чтобы это ей не шло, но было несколько удивительно при ее совершенно русском обличье. Решение Виктора Щербунько остаться в городке ее сильно удивило, если не сказать – шокировало. Но к тому моменту уже совсем немного времени оставалось до того дня, когда Любочка Дикина решилась уйти от него.
V
II
Когда Виктор Щербунько пытался разобраться и понять, почему это случилось, он неизменно сталкивался с одним любопытным вопросом: когда это началось?
Два года они прожили в общем-то хоршо. Много бывали вместе, не утомляя друг друга, не испытывая желания развлечься на стороне, отдохнуть от семейной жизни. Любочка Дикина оказалась хорошей хозяйкой, с удовольствием возилась на кухне, а он с удовольствием помогал ей. Очень быстро, непостижимым для Виктора Щербунько образом, они обзавелись вещами. Из этих приобретений Виктор особенно запомнил комод, который они везли на саночках из универмага домой. Была ранняя зимняя ночь, была высокая, яркая луна, он тянул саночки за веревку, а Любочка сзади придерживала комод, и они много смеялись, как только комод в очередной раз падал в сугроб. С эими вот саночками, с комодом и смехом их встретил Борис Сергеев. Комод, как первую серьезную покупку, обмыли. Уже перед уходом Борис шутливо спросил Щербунько:
– Ты что же, дружище, не мог машину в больнице взять? А если шифоньер купите – тоже на саночках?
Они представили, как бы это выглядело со стороны, и опять весело посмеялись. Любочка, хорошо слышавшая все это, не засмеялась. Ночью она спросила:
– Действительно, почему ты не взял на работе машину?
– Да ведь и так справились, – удивился Щербунько.
– Но ведь на нас было смешно смотреть.
– Почему?
– Хирург на саночках везет комод…
– Ну и что?
– Перестань! Как будто не понимаешь.
– А если будет везти на саночках анестезиолог, можно? – попытался отшутиться Виктор Щербунько.
Пустячный случай, слова доброго не стоит, если не учесть того, что на этот пустяк, казалось бы самый заурядный, они взглянули разными глазами.
Все остальные вещи приобретались и привозились уже без Виктора Щербунько. Не здесь ли начало? В этом пустяке? И если да – какая обида…
Его часто вызывали на работу по ночам. Любочка воспринимала это как должное, и все шло хорошо. Но вот он однажды возвращается домой поздно вечером после удачной операции. Он весел, возбужден, ему не спится.
– И с чего это мы такие веселые? – подозрительно спрашивает Любочка.
– Понимаешь, привезли мужика с диагнозом на прободную язву желудка…
– А я думала, – перебивает Любочка, – ты на концерте Райкина побывал.
А это что? Ревность к работе? Вообще – ревность?
В День медицинского работника ему подарили часы. В докладе раза три упоминалась его фамилия. Это был первый год работы и первые выражения признательности за нее. Дома Любочка сказала:
– Часы куда, на стенку?
– Почему? – Щербунько засмеялся.
– Чтобы все видели – тебе подарили часы.
А это что?
После каждого такого выпада Щербунько обижался, однако вскоре забывал об этом. Но забывал ли? Он все реже рассказывал Любочке о своей работе, с приходом домой – замыкался, но во всем остальном оставался прежним. А возможно ли так?
– Витя, я купила тебе новую рубашку.
– Хорошо, спасибо.
– Ты не хочешь на нее взглянуть?
– Потом…
Ну а это что? Обратный отсчет обид?
Каким-то удивительным образом их интересы никогда не пересекались. Виктор Щербунько был равнодушен к кино, но страстно любил книги, и все наоборот было у Любочки. Он увлекался охотой и рыбалкой, Любочка предпочитала телевизор. Виктор хотел выжать из себя все для медицины, Любочка к своей работе относилась прохладно. В самом начале Виктор пробовал ходить в кино, а Любочка прочитала «Прощай оружие», но, кроме легкого взаимного раздражения, это им ничего не принесло. Говоря научным языком – контакта между ними не получилось.
Ссоры первых двух лет серьезно отличались от последующих. Основой первых, как правило, была обида. И чаще всего обида, причиненная случайно, что в конце концов взаимно понималось, и примирение наступало так же быстро, как и очередная легкая стычка. Затем наступил период затяжных размолвок. Но и этот период особых неприятностей им не приносил. Просто Виктор Щербунько дольше обычного задерживался в больнице, а Любочка Дикина раньше обычного ложилась спать. В разговоре между ними использовались слова: да, нет. Но из этих, казалось бы, безобидных размолвок родилось одно очень важное следствие, которое в конечном итоге и решило судьбу их отношений. Виктор Щербунько не знал и не мог знать, что размолвки переносит гораздо легче жены. Он просто с головой уходил в работу и вспоминал о ссоре, лишь возвратившись домой. Но и здесь он читал, готовился к аспирантуре, разбирал наиболее интересные операции, анализировал, занимался умственной диагностикой. Поэтому первый затяжной разрыв он выиграл без особого труда, никаких усилий на это не положив. Другое дело – Любочка. Эта ссора измотала и вымучила ее, ни о чем ином она и думать не могла, и, капитулировав на четвертый день, она ему этого не простила… Ничего подобного Виктор Щербунько не подозревал, и одна Любочкина капитуляция следовала за другой. Ни грамма гордости или самолюбия не было в том, что он не шел первым на примирение, просто Виктор Щербунько полагал, что так удобнее для Любочки: она идет на перемирие тогда, когда ей этого захочется. И даже более того, в этой ситуации он считал себя наиболее пострадавшей стороной, так как вынужден был играть пассивную роль.
