— Ух, насмешил! — сказала Баба Яга. С земли поднялась, глаза вытерла и говорит: — Про твою беду мне ведомо. Только живой воды тебе не добыть, сухое твое царство не спасти.
— Отчего так? — спросил Бабу Ягу Иван-царевич.
— Оттого, что потайного родника с живой водой не отыщешь. Я сама на три сажени в землю вижу, а найти его не сумела.
— Ничего, красавица, — говорит Иван-царевич, — скажи тогда, где горючая река течет.
— Поезжай, царевич, прямо, — ответила Баба Яга. — Сразу за лесом и увидишь горючую реку. Течет она смолой, горит жарким пламенем. Самому тебе ее не переплыть, ищи перевозчиков.
На прощанье Баба Яга костяная нога сказала:
— Ты со мной пошутил — и я с тобой пошучу. Обернется твой конь жеребенком, а ворон вороненком.
Погрозила кривым пальцем и в избушку убежала.
Вот едет, едет Иван-царевич на коне, с черным вороном на плече, невеселую думу думает. Как-то там, в сухом царстве? Все ли живы или все померли?
Наконец приехал к реке горючей. Течет река смолой, горит жарким пламенем. На берегу перевозчиков толпа стоит.
Ворон к перевозчикам пригляделся и сказал Ивану-царевичу на ухо:
— Ты, царевич, ни с кем не говори, а говори с тем, который в сторонке стоит, посмеивается.
Подбежали тут перевозчики.
— Здравствуй, добрый молодец! — кричат.
А сами, видать, лихие люди. Серьга в ухе, нож за поясом. И все, как есть, однорукие.
Ни с кем не стал говорить Иван-царевич, а подъехал прямо к молодцу, что в сторонке стоял, посмеивался.
— Ты над однорукими старший? — спрашивает его Иван-царевич. — Какая плата за переезд?
— Правую руку тебе отсечем, вся и плата. Нас тут двадцать разбойников, ни у кого правой руки нет. Так пускай и у тебя не будет.
Тут ворон незаметно Ивану-царевичу сказал:
— Соглашайся, царевич. Только, чтобы старший здесь оставался, а плату чтоб на той стороне платить.
— Быть по-твоему, — сказал громко Иван-царевич старшему над однорукими. — Только ты сам тут оставайся, а платить на той стороне буду.
Вот переехали на ту сторону. Приступают перевозчики-разбойники к Ивану-царевичу с ножами, кричат:
— Плати, добрый молодец, за переезд! Давай твою правую руку.
А ворон царевичу тихонько говорит:
— Вели сперва ножи показать для выбора, а сам их через плечо кидай. Когда все перекидаешь, берись за меч.
Иван-царевич и говорит разбойникам:
— Чтоб мучаться меньше, выберу нож поострее.
Разбойники ему свои ножи дали, глазами посверкивают, серьгой в ухе помахивают. А Иван-царевич ножи пробует, да через плечо покидывает, приговаривает:
— Этот тупой, этот не остер, а этот с зазубриной.
Перекидал он все ножи и за меч свой взялся. Покатились разбойничьи головы.
Снова сел Иван-царевич в седло, а ворон — ему на плечо.
Ехали, ехали, совсем было духом пал Иван-царевич, да вдруг слышит, пчела над ухом жужжит:
— Не туж-жи, царевич! Покаж-жем тебе, где ж-живая вода.
Обрадовался Иван-царевич, протянул ладонь пчелке. Та села на нее, крылышки поправила, лапками посучила, и вышел у нее с царевичем уговор: Иван-царевич от пчелиного дупла медведя-вора отвадит, а пчелы ему потайной родник с живой водой укажут. Они сами из него воду берут, когда хлебы пекут. Оттого и род пчелиный не переводится.
Ухватила пчелка белую пушинку и полетела. Пушинку хорошо видать. Куда она — туда и царевич на коне, с черным вороном на плече.
Вот объехали лопухи, миновали куст черемуховый, проскакали мимо кочки и возле дуба встали. А медведь на том дубе сидит и мед пчелиный из дупла выгребает. Не столько меду ест, сколько детвы пчелиной губит.
Ворон нарочно громко Ивану-царевичу говорит:
— Какой казнью прикажешь вора-медведя казнить? Огнем спалить? Или живьем сварить? Или только шкуру с него спустить?
Испугался вор-медведь, никакой казни принимать не захотел и зарок дал никогда на этот дуб не лазить.
Отпустил Иван-царевич медведя и велел пчелам дорогу к роднику потайному показывать.
Полетели пчелы, полетели, клубочком, веселой тучкой, и привели Ивана-царевича к потайному роднику в густых лопухах. Рядом ковшик лежит.
Ворон-советчик и говорит:
— Дай-ка мне, царевич, этой воды ковшичек.
Зачерпнул Иван-царевич светлой воды ковшичек и ворону подал. Тот отпил глоток — заблестели на нем перья черной смолой. Отпил еще — приподнялись плечи, загорелись черным пламенем глаза. На сто лет помолодел ворон. И не надо бы больше пить, да молодой ворон еще отпил… и стал вдруг маленьким вороненком.
Посмеялся и погоревал Иван-царевич, да делать нечего, надо думать теперь, как живой воды в сухое царство доставить. Оглянулся Иван-царевич, а перед ним не конь стоит, а жеребенок ножками семенит. Пока он ворона поил да в кубышку воду наливал, конь из родника напился.
Однако тут бранить было некого, а себя неохота. Поймал Иван-царевич жеребенка, посадил за пазуху вороненка и пошел куда глаза глядят, куда ноги идут.
Шел, шел Иван-царевич и подумал: «А не бросить ли мне на землю вторую горошину? Ведь теперь мне без коня и советчика хуже некуда».
Бросил Иван-царевич на землю вторую горошину. И только упала на землю горошина, раздался гром, опустилась черная туча. В кромешной тьме завертело, уронило Ивана-царевича, а вскочил на ноги — светло и тихо. Глядит Иван-царевич: стоит он у крыльца, у дворца, в своем городе-столице. За пазухой у него вороненок пищит, рядом жеребенок копытцами топочет, в руках — кубышка с живой водой.
А вокруг плач и стон. Народу на площади видимо-невидимо. Кто пришел, кто приполз, а кого на себе принесли. Чтоб не так страшно помирать было, собрались все вместе. Детишки плачут: умирать не хотят. Старики плачут: детишек жалко.
Спохватился тут Иван-царевич, поскорей живую воду из кубышки на землю выплеснул. И сразу ударили из-под земли родники, побежали ручьи, потекли реки. Налились до краев озера, мигом зазеленели болота.
Все от радости ошалели, кинулись воду пить. Кто ковшом, кто ведром, а кто башку по уши в воду сунул, пузыри пускает.
Помчалась на водопой скотина. Петухи кур на реку зовут, кукарекают.
И все колокола сами собой звонят.
Вошел Иван-царевич в царские палаты, а там пир горой. Царь со старшими сыновьями и боярами пируют на радостях, что беда страшная миновала. Пьют воду ведрами.
— Эй, Иван! Где ты, дурак, был? — кричат ему братья старшие, умный Алексей и хитрый Евсей.
— Где ты, сын, пропадал? — спросил царь строго.
Ничего им не сказал Иван-царевич, а только позволенья у отца выпросил оставить себе вороненка с жеребенком, пока они не вырастут.
Посмеялись над ним Евсей с Алексеем, его братья хитроумные, да и думать о нем забыли.
А когда стал конем жеребенок и вороном вороненок, ускакал Иван-царевич к царь-девице навсегда.
МАРТЫН, ВДОВИЙ СЫН
В некотором царстве, некотором государстве жили-были старик со старухой, и был у них сын Мартынка.
Вот умер старик, и осталась старуха с Мартынкой одна. А без кормильца не та пошла жизнь. Старик, бывало, что ни заработает — все домой. А теперь что ни день — деньги из дому. За то плати, за это плати. Осталось у старухи двести рублей всего. Хоть живи на них до самой смерти, хоть сейчас помирай. Вот и говорит старуха Мартынке:
