Нарастало. Сильнее, когда он изменил угол. Нарастало очень быстро. Дыхание ускорилось, кислорода мало, он сжигался в огне крови и в изумрудном пламени глаз, в полуприкусе нижней губы и приподнятых уголках губ. Вцепилась в скамью, выгибаясь, упираясь лопатками о стену. Пальцы свело судорогой, мышцы до предела напряглись, но сдвинуть ноги, вообще не сдвинуть…

— Адриан… я сейчас…

— Да.

Бархат утяжелен невыразимым по силе желанием. Его голос преображун. Как и он сам. Огнем, жаждой, невыразимо насыщен эротикой, абсолютным желанием обладать. Это стало последней каплей. На разрыв.

Оргазм захлестнул мощно, и я бы сказала, был несравненным по силе, если бы…

Если бы он не отбросив шланг, не прильнул между ног губами. Языком.

Не просто накрыло.

Разъебало.

К чертям.

Он удерживал оргазм, когда я билась. Пыталась инстинктивно сжать ноги, чтобы немного ослабить, но он не давал. Удлинял и напитывал сокрушающей силой, не позволяя спадать мощи до того самого предела, когда тело абсолютно бесконтрольно бьется под полной утерей реальности, под закоротившим разумом, который безжалостно и неукротимо разносит от невыносимости наслаждения.

Невыносимости.

За пределом человеческих возможностей.

Он держал меня в этом состоянии, пока спазмированное горло не выдало задушенный вскрик, выказывая этим, что меня накрыло настолько, что еще немного и я кану в небытие. Я отъеду, потому что просто не могу этого выносить.

Только тогда отстранился. По телу остаточные электрические разряды вразнобой скручивающие мышцы. Не справляясь с дыханием, с разрушением внутри, почти повалилась на бок. Подхватил.

Снова на руках до кровати. Мокрую одежду снял с моего и своего тела. Я пыталась справиться с собой, с телом, непослушным и тяжелым, еще не воскресшим от удара оргазма. Пыталась. Когда хотела прижаться, скользнуть руками по нему до паха, до эрекции. Но он не позволил. Лег рядом на бок укрыл. Обнял.

Я смотрела в улыбающиеся, удовлетворенные глаза, пытаясь осознать и принять факт того, что он хотел этого. Именно этого. Ему не секс был нужен, он хотел видеть меня вдребезги из-за того, что он для меня делает. Как это делает. Это осознание, формировало внутри такую отдачу, что попроси он сейчас что угодно, абсолютно все, наплевала бы на ватную слабость, на онемение, на все. Чтобы дать соразмерный ответ, хотя бы попытаться соразмерный. Но ему этого не нужно, он получил именно то, что хотел.

Млела.

Я млела от такого отношения. Растекалась в его руках. Язык жгло от слов, важных и нужных, но я гасила это в поцелуях. Сорванных, потому что не хватало дыхания, не хватало внутри силы, чтобы показать как для меня важен, просто бесценен такой его жест и я действительно хочу отплатить ему равно. Хотела за ним, перед ним, для него. Как угодно, но не отдаляясь. Больше не боясь. Чувствовать его прикосновения. Ощущать этот взгляд. Сейчас. И навсегда.

— Тише, — удержал меня, когда попыталась прижаться и перевернуться, чтобы оказаться сверху. — Не надо, правда. У нас много времени впереди, — у его голоса глубокий тембр, но эмоциональной окраски нет, однако, из-за объема переходящей тональности, он завораживал, а сейчас, когда в нем чувствовалось мягкое тепло, это было просто невозможно, невыносимо пленяюще. До перехвата дыхания. — Тише. И дыши.

Снова слезы по щекам, а он прижал мою плачущую голову к своему плечу, касаясь виска губами. Зарываясь пальцами в волосы. Придвигая к себе теснее. Прижимая до максимума.

Тьма окутала, пропитала.

Согрела.

Проснулась, когда он поднялся с постели. Сам, без будильника. За окном еще темнота, но уже тронутая хрупким рассветом. Остановился возле кровати, пока я садилась, прижимая к себе простынь.

— Жирный кот сохранился? — сонно усмехнулась, глядя на него.

— Еще жирнее стал. — Улыбнулся в ответ, присаживаясь на край и разглядывая мое лицо. — Ложись, еще рано.

Откинулась спиной на подушки, ведя головой по спинке кровати.

— Эти перемещения… — неуверенно начала я, глядя на него, — они будут постоянно?

— Пятьдесят четыре дня. — Отрицательно качнул головой. — Если выдержишь прежний ритм и динамику, то сорок семь.

— Выдержу. — Кивнула, уверенно глядя в его глаза

— Я не сомневаюсь, но и…

— Выдержу, Адриан. Я выдержу.

— Хорошо. Значит сорок семь. — Вдохнул и встал с кровати, красиво потягиваясь. — Рыжков через несколько минут подъедет. Прекрати над ним издеваться, он уже успокоительные начал принимать.

Успокоительные? Надо же проверить их эффект!

— Я серьезно. — Твердо глядя мне в глаза произнес он, замораживая все внутри. Выдержал паузу и повел уголком губ, — шучу. Продолжай, мне нравится. Выспись, усталая тормозишь часто. Лучше немного поспать, зато плодотворно поработать.

— Вот чья бы корова с этими поспать… — зевнула, глядя как он направился в душ. — Адриан?

— М? — в раковине зажурчала вода.

— А потом куда? После сорока семи дней?

— Домой. В Москву. И оттуда периодически с контролем выезжать. Но в основном там.

Москаль, значит. Ну и хрен с ним, у каждого свои минусы.

Пока царь-батюшка купал телеса свои невъебенные я отрубилась, а когда снова проснулась, то его уже не было.

Позавтракала под мирное посапывание Димы перед плазмой. Пнула его в голень и позвала работать. Сегодня он делал это плохо. Инфу доставал, но с заметным торможением, чем сильно раздражал. Пару раз на него рявкнула, он обиделся и ушел на кухню, сказав, что притащится, когда ему перешлют требуемые мной данные.

Я злилась все сильнее, потому что у меня из-за него темп терялся и когда он снова возник на пороге, жуя огурец и неся мне свой телефона, я не сдержалась. Потому что я слышала, когда именно у него на телефоне сработало оповещение и можно было уже тридцать три раза дойти до меня.

Повернулась к нему лицом, когда он почти до меня дошел. Пс, парень, не хочешь немного экшена?

— Нравятся огуречики? — Хотела сказать это вежливо, но получилось ехидно. Дима настороженно смотрел на мое улыбающееся лицо, — ну, хорошечно. Возьми за щеку плотнее и грызи, грызи, мой тамагочи! — Умиленно покивала я и когда Дима мрачно на меня посмотрел, злобно вырвала у него телефон и рявкнула, — але! Давай работай! И своих мышей заставляй! Тут как в макдаке — всем похуй на твое высшее образование и аристократическое происхождение, батрачь, скотина крепостная! Огуречики он жует и еле двигается, гляньте-ка! Наверное, потому что, не в ту дырку ты себе огуречики пихаешь!

Рыжков побагровел, но смолчал все же, развернувшись на пятках, гневно топая, ушел из комнаты.

Злость мешала соображать нормально и погрузиться в работу полностью. Нужен перекур, надо чего-нибудь сожрать. Дима поймал швырнутый в него телефон, полностью меня игнорируя, и, наливая себе воды из бутылки на тумбе рядом с холодильником, принялся рыться в мобильном с видом, что меня вообще не существует. Опять молча. Да, блядь! Ну, сколько можно меня терпеть?! Что у него там за колеса такие волшебные, как будто транквилизаторы через клизму в дозе для слонов загоняет себе по утрам, а не просто на успокоительных сидит!

Рассвирепела еще больше. Сильным рывком открыла дверцу холодильника, а Рыжков, роясь в телефоне охнув, в этот же момент резко нагнулся, чтобы вытащить из ступни пропущенной уборщицей осколок.

Дверца завибрировала от мощи столкновения со лбом Димы, который, взвыв, повалиился на пол. Я в шоке, старательно подавляя ржач, скакала вокруг него, пытаясь поднять. Он рявкнул, чтобы вообще к нему не подходила, потому что он еще жить хочет. Рявкнул громко и очень злобно, с кряхтеньем поднимаясь на ноги и прикрывая рукой лоб, на котором уже достаточно быстро образовалась шишка. Я от неожиданности подчинилась и отступила на шаг, пропуская его в сторону ванной, пошатывающегося и сморщившегося как куриная жопка.

Потом Дима сидел и мрачно втыкал в плазму в гостиной, прижимая к набухающему рогу над левой бровью бесполезный куль со льдом. Втыкал довольно долго. Когда я вышла воды попить, то обнаружила его перед зеркалом в ванной, трясущимися руками собирающегося вскрыть багровую шишку с перепелиное лицо у себя на голове. Предложила больницу, ответил, что Адриан запретил покидать отель, пока он не вернется, да и в больнице не вскроют, скорее всего, а него уже голова раскалывается от пульсирующей боли. Что, мол, в армии однажды подрался и ему ножкой стула зарядили по лбу, он вскрывал, ничего страшного, главное кровь выпустить и голове легче и заживет быстрее, а сейчас руки дрожат из-за легкого сотряса. Ответил бесконечно устало. Мне стало немного неловко. Кровь, нож, человеку больно. Навеяло дурные ассоциации, и стремясь от них избавиться предложила помощь. С неохотой согласился.