— Как ты об этом узнала? — голос вроде бы ровный, а прохлада, как тень той, что витает внутри, чувствуется. Внутри. Нас. Обоих.
— Через скрытые камеры в нашей спальне. Он о них не знал. Когда была беременна у меня гормональный фон изменился, была лабильность нервной системы, логика подкашивалась. Я знала, я ведь знала, что ничего хорошего от камер ждать не стоит. Я знала, что нужно себя беречь. Но удержаться от того, чтобы поставить их не смогла. Записи посмотрела позже, когда все стало очень хуево и мне казалось, что хуже уже не будет, что бы я там не увидела. Ошиблась. Артем в пьяном угаре пообещал своей любовнице, что женится на ней, как только я оправлюсь после родов, а этой овце очень хотелось за него замуж. И не хотелось столько ждать. Он хоть и не принимал, но наркота у нас все равно была по всему дому, на любой вкус и цвет. Она была вхожа в наш дом. Она имела доступ к продуктам. Меня увезли на следующий день после того, как вернулась из загородного дома. Домой вернулась… Я мюсли любила с фруктовым соком. И кроме них в тот день в доме я больше ничего не ела. И повело меня именно после них, сознание потеряла. Очнулась в крови, вернее Эдик в себя привел, он должен был завести документы, и заехал… Скорая, больница, вердикт, чистка. Когда приехала домой, у меня в голове долбил этот разговор лаборанта с гинекологом, что опьянение… хотела отправить хлопья на экспертизу, но не нашла их. И наркоты дома вообще никакой и нигде нет. У меня состояние было… страшное. Подозрения, что это Артем сам сделал, специально… Я камеры не смотрела еще тогда. В больнице пока отлеживалась, познакомилась с Региной. Она была сектанткой. Их много, на самом деле. И приходят они ровно в тот момент, когда человек дохнет от моральной боли, когда он слаб и плохо соображает. Их натаскивают, что и как говорить, чтобы завербовать… А тут я, жена богатого мужика, которая, по сути, на хуй ему не сдалась, в глубочайшей депрессии — ну подарок же.
— Этот пидор не заметил? — приподнял бровь. Доставая из заднего кармана пачку сигарет и медленно распечатывая.
— У них отработанный алгоритм. — Отрицательно повела головой, когда протянул пачку мне. — Они отлично знают, как обращаться с новобранцами. Родственники узнают, когда уже поздно, как правило. Даже такие родственники, которые в тесном общении. Что уж говорить о моем случае. Вообще, это похоже на наркоманию, пока ты с ними — тебе легче. Знаешь, человек способен отдать все, когда его боль облегчают. Особенно, когда боль внутри, в душе. Тем и пользуются эти суки. Мне повезло, потому что я отходила к ним только две недели и толком запрограммировать и дозомбировать меня не успели. Накрыли секту, потому что их администрация кому-то на лапу не додала и хлопнули. Начались допросы. У меня и так с крышей не лады, а представь состояние, когда ты вроде нашел лекарство, а у тебя его отняли и говорят, что это была отрава, а не лекарство. Точно наркомания. И на фоне этого ты еще после просмотра записей сводишь один к одному с любовницей, наркотиками, из-за которых выкидыш и то, что муж все это знает, но упорно врет, что я это все придумала. Покупает экспертизу, выкидывает хлопья, в которые… а потом вроде находишь людей, которые как будто помогают, а тебе сообщают, что они были плохие и цель у них была другая… И… я плохо помню тот момент, только в очень общих чертах, но знаю точно, что у меня была попытка суицида. После нее Артем отправил меня в реабилитационный центр. Месяц в канадской психушке провалялась. Пришла в себя. Домой собиралась с твердым намерением что Артему и его шлюхе не жить, а я сяду и отсижу от звонка до звонка, главное, чтобы они сдохли. Ненависть. Больше ничего. Потом дошло, что иду по неправильному сценарию бабы, винящей любовницу. Появилась бы она и сделала то, что сделала, если бы Артем не вел себя как животное, еще и заметающее следы, и говорящий, что это я фантазерка? Нет. Психиатр у меня была родом из Латвии, я думаю, она знала, что я на самом деле хочу сделать, несмотря на то, что я ей очень правдоподобно врала. Она… пожалуйста, ты только не смейся… — запнулась, неуверенно прыснула, глядя в перила. Адриан встал позади. За мной, не касаясь, не трогая. Просто встал. Сердце ошиблось, и внутри не так холодно. Взяла сигарету из его пальцев, затянулась и продолжила, — дала мне контакты священника в Риге. Я сначала не хотела туда ехать, а потом… не знаю, на порыве как-то получилось… Отец Василий, пастор евангелическо-лютеранской церкви. Знаешь, ламповый священник такой, воистину верующий. Я не сторонница какой-либо религиозной конфессии, но верила в то, что он верует и этого было достаточно. Первый среди всех мне знакомых. Образованный, эрудированный, воспитанный и очень добрый человек с рациональным взглядом на жизнь. Служба была, у него они интересные… Мальчишки зашли, лет по четырнадцать, немного шумно вели себя. Он их на чай позвал, двое испугались и убежали. Еще двое все-таки пошли. И он с ними так разговаривал, спрашивал об их жизни и интересах… В конце они у него начали спрашивать про религию… Я этих двоих еще несколько раз видела, они к нему приходили за советом… Я рассмеялась, когда он сказал, что закон о запрете оскорбления чувств верующих это глупый закон. Представляешь, от священника такое услышать? Говорил, что чувства верующего оскорбить только ненависть может и только ее опасаться надо… Моя атмосфера тишины и покоя, когда жизнь была хаосом.
«— Не таи зла, Виктория. Ненависть разрушает, и разрушает она прежде всего тех, в ком она рождается. Прости, чтобы не разрушать себя, хотя тебе и подарили это право. Но выше права на месть может быть только милость. Выше права на справедливость только прощение. Человечность выше прав, которыми тебя так щедро одарили. Не пользуйся этими дарами, Виктория, по началу всегда так сложно ими не воспользоваться, война с самим с собой — одна из самых тяжких среди существующих, особенно такая война за подаренные права, но если ты их используешь, то позже твои ночи станут особо черными, это отдаленный эффект этих прав и он неизбежен».
Я перевела дыхание и только хотела продолжить на запнулась, когда он, все так же стоя позади плавно протянул руку и притянул меня к себе. Спиной к своей груди. Негромко, почти шепотом на ухо:
— Слишком далеко. Придвинься. Холодно.
Сперло дыхание. Он сказал это вслух и это ощущалось в медленном придвижении к своему телу. В выдыхаемом воздухе, в ровном биение сердца, ровном дыхании. В объятиях. Спокойных, но твердых. Сглотнув, тихо продолжила, затушивая сигарету.
— Он просто со мной разговаривал, часто вообще не касаясь того, что у меня случилось. Я не понимаю, как это произошло, но внутри все как будто… перестало мучить. Но, думаю, я пришла к нему слишком поздно. Уже настолько уродливой, что… что даже он не смог до конца… Убить Артема собственными руками мне уже не хотелось, но заставить его мучиться… Это не лучшие мысли, чтобы быть рядом с человеком, который верит, что я нормальная, просто жизнью побитая и мне поддержка нужна… Бог он ведь не в стенах церкви, он внутри человека, вера в душе, а если у тебя ее нет, то лучше не тратить силы людей, у которых душа и вера есть, и которые пытаются помочь…
«— Могу благословить тебя? — «Ты не простила?»
— Верующему не нужно давать благословение на такое. — «Нет».
— На все воля божья, Виктория. — Священник отвел взгляд и пришиб меня тихим, — но даже и уповая на эту волю, человек все равно сдаваться не должен. Не должен он сдаваться уповая на волю.
— Человек не должен. — Согласно кивнула головой я, не решаясь посмотреть в проницательные голубые глаза. Боясь увидеть в них осуждение и утратить решимость. — Спасибо вам за… все. Прощайте.
— Прощай. — Как напутствие, а не вежливость при расставании».
— Из Латвии я вернулась уже с планом действий. Я не хотела смерти Артема. Я хотела, чтобы он всю жизнь мучился. Чтобы в рабстве был, потому что от отмывов ему отказываться нельзя, с них он ничего не имеет, страховая — его единственный доход. Она и пошла в расплату. И все его имущество. У меня же ЭЦП была, да и так его подпись у меня лучше получается… и когда я его увидела с горлом перерезанным, у меня внутри ничего не было. Ничего такого, что вот, мол, мой муж, которого я когда-то очень любила. Не было боли. Просто страшно, как человеку, который видит как убили людей. Нет внутри ничего. Давно нет. Потому что в момент, когда я наконец решила жить, я сдохла. Умерла вместе со своим сыном.
