Ровно никаких эмоций. Ни в голосе, ни в движениях, ни в нем самом. Он выглядел как человек, который разглядывает абсолютно неинтересный и скучный ему ребус. А не смотрит сначала на труп с перерезанным горлом, в которое напиханы купюры, а потом переводит взгляд на второй, вспоротый от живота до глотки.

Меня покачнуло, мир сузился до самого пугающего зрелища в моей жизни, и я словно бы со стороны услышала свой всхрапнувший вздох. Прозвучало немедленно:

— Выведи.

Краткий взмах кисти, адресующей приказ в сторону белого Гены, широко открытыми глазами глядящего на убитых.

Вывел. Во двор, под почти черное от туч небо, снова начавшее орошать землю мелкими холодными каплями. Рухнула на скамейку у мраморного крыльца. Он остался рядом. Неверными пальцами выудил пачку сигарет из кармана брюк.

— Можно? — сдавленно, тихо, просительно, глядя на пачку, убираемую в карман.

Он протянул сигареты и зажигалку.

Прикурила Мальборо. Зарыдав. Сбито, задавленно, потому что не повело от никотина и не отравило дымом, не сбило картину перед глазами. Изнутри накрывал хаос, по животному неконтролируемый ужас, ломающий нейронные связи в голове, заставляющий мозг коротить от увиденного беспрецедентного, бесчеловечного, даже не звериного, какого-то запредельного кошмара.

В обонянии словно запутался запах смерти. Запах неземной жестокости.

Свежая кровь отдаут металлом. Теперь я знала еще и то, что свернувшаяся смердит тошнотворной, пропавшей сладостью в сплетении с удушающим, разбивающим сознание запахом разложения. Оно скользит сквозь поры кожи, вливается в кровь, пробирается в сознание и там отпечатывается навсегда. Отпечатывается и отпечатывает. Виденье того, что уже не забыть никогда. Это след засвидетельственного при жизни ада и сознание рисовало его предысторию. От этого не отречься, не скрыться, не избавиться и я задушено взвыла, когда в закоротившем мозгу вырисовывалось то, как резали глотку, как запихивали туда банкноты. Как человек уходил в преагонию, бился в агонии, захлебывался и умирал, чтобы утром я увидела это… Кем надо быть?.. Что надо…Как…

Это долбило изнутри кошмаром, накрывало ужасом, лишало всякой возможности соображать.

Глубокая затяжка до кашлевого рефлекса, но снова не убило.

И не убьет, — внезапно поняла я. Это останется навсегда, даже если я прямо сейчас накачаюсь литрами водки. Не исчезнет, не станет тусклее, не сотрется ни на штрих из памяти, потому что оно вбуравилось, высекло свои очертания в сжавшейся от кошмара душе. Такое не забывается, оно остается навсегда и прорывается в память, путая смрадом мысли и размывает понимание себя в мире, где такое возможно.

Я докурила, а он вышел из дома. Почти все сопровождение к машинам, остались с ним двое и Гена.

У него в руке был телефон Артема. Он прикурил и я едва не заскулила. Потому что телефон Артема был в крови, она испачкала ему пальцы, а он совершенно равнодушно поднес сигарету к губам и затянулся, пальцем второй руки быстро пролистывая что-то на окровавленном экране.

Это было страшно. Очень страшно. Потому что в нутро впивался этот момент как еще один из самых впечатляющи в моей жизни — это абсолютное спокойствие, ровные движения, когда остальных в открытую едва не трясет от увиденного. Его пальцы в крови — он спокойно курит. Но пугало не это. А шепот разума, подсказывающий сделать вывод из того, что чужая кровь у его лица естественна, потому что он не реагирует на это, не замечает. Он спокойно курит и пролистывает страницы на окровавленном телефоне.

Сидела на скамейке под дождем в окружении трех человек, когда внутри моего дома двое убитых. Ощущала себя глупейшим травоядным, вошедшим в лес, полный диких зверей. Одичавших. И голодных. И не понимала, почему они медлят.

— Адриан, счета пустые. — Негромко произнес Гена, убито прикрывая глаза и убирая свой телефон в карман брюк.

Это существо не отреагировало.

«— Как он отреагировал?

— Как всегда. Никак».

Диалог не всплыл в памяти, он выстрелил, он злорадно расхохотался, сказав мне, что это естественно. Что его нулевые реакции естественны. А в ассоциативном ряду промелькнула пугающая мысль, что там, в кабинете Артема, было трое мертвых. Просто у одного тело живое.

Адриан затянулся и его палец замер над экраном. Он, не выдыхая дым, протянул телефон Диме. Тот, взяв мобильный, несколько секунд смотрел в экран, прикусил губу и, мгновение спустя, передал телефон мужику позади него со словами:

— Это пробей в первую очередь. Дальше нашим хакерам отдашь, чтобы восстановили всю инфу которая здесь вообще когда-либо была.

Гена посмотрел на Адриана, выбросившего сигарету и оттирающего пальцы поданной Димой салфеткой. И он кивнул, все так же не поднимая головы. Я только мгновение спустя поняла, что у Адриана было спрошено разрешение. И он его дал.

— Ты знаешь, кто мы? — без перехода и подготовки произнес Дима.

Я посмотрела себе в колени. Чувствовала взгляд сквозь очки. На улице пасмурно, дождь, но он их не снимает. И это пугает едва ли не больше того, что у его ног упал платок, которым он оттер пальцы. Я чувствовала взгляд сквозь стекла очков. Молилась, чтобы он их не снимал. Это единственное, чего я желала — чтобы он не снимал очки и не смотрел мне в глаза. Я уже твердо знала, что ничего хорошего в этих глазах я не увижу. А доза ужаса сейчас и без того была за гранью моей выносливости.

— Нет. — Ответила на заданный вопрос. — Я клянусь, что не имею отношения к вашим деньгам и яне знаю, куда Артем их дел.

— Ген? — Дима позвал Гену, тут же отозвавшегося:

— Не врет. — Я подняла на него взгляд и он негромко серьезно произнес, — психолог и физиогномист. Так что советую даже не пытаться выворачиваться, я все равно пойму, когда ты солжешь.

— Лишнее.

Одно слово, простое и краткое. Одно слово снова бархатом, изумительно маскирующие полное равнодушие, но Гене как будто по хребту кувалдой ударили. Он знал. Он давно знал, что голосовой аппарат даровавший Адриану восхитительную роскошь голоса, очень обманчив. Он и миллиардной доли не отражает того, что чувствует его обладатель. Точнее чего не чувствует. Вообще ничего не чувствует. И это знали мы все. Гена развернулся к Адриану и заговорил быстро, с тенью оправдательных ноток:

— Вчера она дуру изображала, боялась, конечно, но два раза прокололась с реакциями и я понял, что она определенно что-то знает. Подумал, что тут семейная ОПГ и взял ее с собой, чтобы Гартман извилинами лучше шевелил, зная, что у нас в руках его подельница.

Адриан кивнул, не поворачивая к нему головы. Все так же глядя на меня. И я сцепила зубы, потому что чувствовала боль, физическую боль от его взгляда. Сквозь темные стекла с дождевыми каплями.

— Что ты знаешь? — Раздраженно спросил Дима.

— Я знала, что он занимается чисткой чужих денег через три левые фирмы, специально для этого созданные, и что с этого очень мало имеет, но отказаться ему нельзя. — Смотрела на Гену, хотя отвечала Адриану, я видела, что его глаза совсем не маньячные. Так смотрит человек, который знает наперед, что ты сейчас скажешь, отталкиваясь от вывода молниеносных исследований того, что ты уже сказал и насколько оно достоверно в соответствии с мимикой, позой тела, интонаций, эмоций, типа мышления и реакций, психофона, характера, ситуации. Врать ему было действительно бессмысленно. — Батя Артема иногда, когда проблески в наркозапоях были, любил приходить к нам домой, бахаться перед ним на колени и рыдать, что такую ношу на сына повесил. Потом Артем давал ему бабла, слезы наркомана быстро высыхали и он уходил. В деятельность Артема я не лезла, да и батины истеричные вопли меня напрягали, точнее их пафосно-экзистенциальное содержание. Ну его на хуй, думала я, и ни о чем не спрашивала. Да, я знала, что Артем на заказ чистит деньги, догадываюсь примерно как, потому что фактически руководила его страховой и он иногда брал мои схемы, когда думал, что я, якобы, этого не видела. Отношения к левым фирмам не имею никакого. Я знаю, что это криминал и знаю, что простые люди такие заказы делать не будут. Именно поэтому я туда никогда не лезла. Мне этого не надо, потому что лишняя информация это оружие, которое может выстрелить против тебя самого.