Завернув тонкий свиток и скрепив его печатью, юноша принялся за второе письму, которое уже должно было отправиться к любимой его, Антее, недавно порадовавшей Михаэля новостью о том, что носит его ребенка. Он помнил этот день — следующий после победы над Дейкером, на рассвете, когда Бэйл уже собирался на подмогу столице, птичник принес ему счастливую весть. На его удивление, лучший друг и соратник его, Бэйл, не разделил с ним радость и чашу вина за будущего ребенка, а лишь как-то зажато, и даже грустно улыбнулся, не объяснив причину этим переменам.

Когда и это письмо было готово, Михаэль аккуратно завернул свиток и оставил на столе — птичник всегда забирал письма принца утром, когда все ещё спали. Выпив немного горячего вина и, с улыбкой представив, какой прекрасный ребенок будет у него и Антеи, Михаэль лег на свое ложе, укрылся меховым одеялом и, прогнав лезущие дурные мысли о встрече Торо и Рассела, безмятежно заснул…

***

Томас проснулся рано — лучи солнца ещё даже не появились из-за вершин Аллеборских гор. Он увидел лица новых стражей, исправно сменившихся среди ночи, и, смочив горло холодным, как лед вином, поднялся с постели. Облачившись при помощи ночных слуг в доспехи, Томас тяжело вздохнул и вышел из шатра. На улице до сих пор властвовала ночь, но просвет, еле видневшийся за горами, давал понять — утро наступит совсем скоро.

Из шатра Дэймона Торо, расположенного буквально в метрах десяти от шатра Томаса, валил яркий свет, издаваемый пламенем. Пройдя по притоптанному снегу, Томас отодвинул занавесь шатра и оказался внутри. Взгляду его предстал Дэймон, расхаживающий по шатру в обычной рубахе, сквозь которую Томас видел многочисленные ранения герцога. Он пил что-то из маленькой, прозрачной бутылочки, что-то напоминающее немного густое молоко, и после каждого глотка казалось, что движения герцога становились более расслабленными.

— Герцог Торо, от чего вы не спите? — произнес Томас, дождавшись, пока Дэймон обратит внимание на его приход.

— О, Ваше Величество, с чем пожаловали? — ответил Дэймон, поставив флакон на небольшой столик.

— Да… Хотел обсудить то, куда двинет наша армия утром. Но пока наблюдал за вами, герцог, единолично решил, что двинемся мы на юг.

— Отчего это на юг? — поинтересовался Дэймон, сев на бочку в метре от яркого и жаркого пламени.

— На юге есть интересный город, через который проходят все торговые суда королевства Эрнедон.

— Вы говорите о крепости Эрнепорт, дома для рода Брайсон? — прервал Дэймон Томаса, но, решив дослушать, сразу же замолчал.

— Да, Дэймон, именно он… — вспомнив про отказ от формальностей, проговорил Томас.

— Я помню этот город, у меня с ним связано много неприятных воспоминаний и глубоких ран, так физических, как и душевных…

— Мне очень интересно, Дэймон, продолжайте, до рассвета у нас есть время…

— Будете вино? — предложив Дэймон, на что Томас лишь молча покивал.

Дэймон поднялся и шаткой походкой прошел к кувшину, стоявшему близ его расправленного ложа. Взяв кувшин в левую руку, и что-то из деревянной миски в правую, Дэймон вернулся к Томасу, с нетерпением ожидавшего рассказа Дэймона. Плеснув вино в чашу своего короля и поделившись с ним парой длинных кусков сухого крепко соленого мяса, герцог сел и, направив глаза в пламя, с грустью начал свой рассказ:

— Мне было лет семнадцать, не помню, но точно не старше, чем ты… Как раз тогда началась эта срань с восстаниями, долгими войнами и всем другим… Ну, ты понимаешь. Первыми отделились Талширы, за ними войну начал Дэв Монрой, желавший восстановить на троне уже покойного Джеймаса Гонарда, а потом мой отец и мой старший брат решили пойти по стопам мятежников… «Давай! Возьми Дэймона с собой! Пусть станет настоящим мужчиной!» — говорил мой отец, отправляя моего старшего брата, Джерома, на войну… Он и взял меня с собой, молодого, неопытного, не убивавшего ни разу в жизни. Поначалу всё шло отлично, только меня долго тошнило от вида крови и трупов, а потом… Потом нас разбили, разбили именно лорды Брайсон и молодой МакХейг. Только нас, благодаря высочайшему знатному происхождению оставили в плену, убив всех воинов, многих из которых я знал лично…

— И что было потом? — произнес Томас, еле откусив кусок сухого мяса, безусловно вкусного, но очень соленого.

— Мы прожили в плену месяц, но предложений о выкупе от нашего отца не поступало… Решив, что выкупа не будет, Брайсон принялся за пытки и издевательства. Я не мог сопротивляться, ибо на тот момент был довольно мал и не умел биться, поэтому мне доставалось не так много, лишь плеть и редко — палка и порезы в воспитательных целях… А вот мой брат… Он до последнего сопротивлялся, сопротивлялся до тех пор, пока его не лишили пары пальцев и, наверное половины зубов… Но и это не заставило Джерома сломаться, он держался, как мог держался… Мужественнее Джерома не видел никого, может, только хоть как-то близкого к нему… Потом его оскопили… Под самый корень, настолько гладко и ювелирно, как только это можно сделать. — У Дэймона потекли слезы… Не ожидал Томас увидеть, как легенда Эрифоса, победивший в десятках сражений и победивший в немалом количестве дуэлей, плачет. Но юноша понимал его. Пережить такие потрясения в возрасте, в котором сейчас находился Томас, трудная задача. Томас понимал, попади он в такую ситуацию, наверное бы сошел с ума, но, прогнав эти мысли, он вновь вслушался в грустный рассказ Дэймона. — Я почти месяц вставал на защиту брата, даже после оскопления не потерявшего свое достоинство… Но они били меня больше сознательно, давая ране Джерома зажить… Потом мои пытки вновь сменились на палку, ножи и плеть, а его эти ублюдки облачили в женское платье и выставили на всеобщее обозрение… Но и это не помогло им, и тогда, когда прошло почти два с половиной месяца, а выкупа за нас не пришло, лорд Брайсон «великодушно» приказал Джерому заработать на наше спасение… Для того, чтобы брат согласился, лично лорд Брайсон принялся вырезать у меня на спине свой герб, три золотых монеты… Не в силах видеть мои мучения, Джером согласился, и тогда его насильно повели к войскам Роуна МакХейга, стоящим под стенами города, к воинам самого Брайсона, к самым его развратным купцам и вассалам… Его насиловали до такой степени, что он уже не мог стоять… Его забирали с утра, возвращали к глубокой ночи, в новом платье и с горстями золотых в руках и карманах. На утро платье меняли, забирали золото и вновь уводили брата на промысел… Я помню, что даже не мог ему помочь, ибо кости мои были поломаны от пыток… Твою ж мать, насколько надо быть извращенцами и уродами, чтобы насиловать мужчину! Я не понимаю этого…

— И что случилось потом? — грустно произнес Томас, понимая, что это, пожалуй, самая трудная история в его жизни.

— После двух недель такого заработка у брата вообще не осталось зубов, он частично поседел, вообще не поднимался и с трудом ел… В один из дней я заметил, как у него во рту отсутствовал язык… Он уже не ходил по-маленькому и большому в угол — только под себя… Но в один момент лорд Брайсон зашел к нам в клетку, и, осмотрев наши измученные лица сказал, что золото за нас было получено и заработано, и нас сразу же выставили за стены города, с одной лошадью, скудным запасом провизии, парой золотых и письмом, из которого следовала информация о том, что нас не следует трогать под страхом смерти… Мои сросшиеся кости болели каждый день, но больше болела душа, ибо вид моего брата был настолько удручающий, что я сам пускал слезу и представлял, как вбиваю меч в самый череп лорда Брайсона… По дороге нас раз за разом встречали разбойники, сначала забравшие лошадь, потом забравшие припрятанные под одеждой золотые, и регулярно трахавшие моего брата… От него осталось мало человеческого уже тогда. И вот, спустя пару недель после освобождения, мы оказались около Пути Утренней Зари, где я бессильно упал от жажды, бессилия и боли. Повезло нам лишь тем, что Путь каждый час патрулировали наши отряды… Я проснулся в своих покоях, вымытый, перевязанный, как будто того кошмара и не было… Но Джером — он настолько обезумел, что не носил ничего, кроме женских платье, не стриг своих длинных волос, и уже не был похож на мужчину…