Никто не знает, сколько дней провели там наверху Мария и Якоб; три или, может, четыре, а то и целую неделю. Они взбегали вверх словно серны и в спринте с лёгкостью оставили бы своих преследователей позади. Но на длинной дистанции – это было им ясно – шансов у них не было.

Итак, однажды днём они спустились по ущелью, в вечерних сумерках добрались в долину и пришли ко двору крестьянина Магнина. Якоб остался снаружи, а Мария, скрестив руки и строптиво набычившись, шагнула в дом навстречу отцовскому гневу.

Якоб прислушался. Он ожидал крика, побоев, хлопанья дверьми, звона разбитой посуды. Но ничего такого не случилось. В доме было зловеще спокойно. Через какое-то время Якоб развернулся и пошёл по темнеющей дороге в городок, сел на рыночной площади под большой липой на скамью и стал ждать батраков, которых непременно пошлёт крестьянин.

Пришедших – вооружённых дубинками – было четверо. Якоб встал. Это были всё те же батраки, которые каждую весну приводили к нему в горы коров, а осенью снова их забирали. Они с гиканьем пересекли рыночную площадь, окружили Якоба и принялись глумливо кривляться перед ним в сознании своего превосходства. Якоб ждал. Он был обучен в единоборствах с медведями и волками и обладал рефлексами дикого зверя. В его глазах батраки двигались замедленно, словно в воде, их неуклюжие угрожающие жесты не представляли для него опасности. Он терпеливо ждал, когда они управятся со своей пантомимой, чуть ли даже не заскучал. Якоб охотно избежал бы драки, если бы это было возможно; во-первых, потому что каждый из четверых когда-то тоже был ребёнком, рос у матери, с любимой игрушкой и большой мечтой, а во-вторых, потому что драка всегда означает опасность для обеих сторон. Но парни непременно хотели драки, крестьянин для этого их и послал, и они вбили себе это в голову. Итак, Якобу придётся драться, причём как можно более жестоко и коротко. Он не будет перед ними гримасничать и ломаться, это бесполезно и рискованно.

Когда первый батрак, наконец, замахнулся на него своей дубинкой, Якоб воспользовался тем, что тот раскрылся, и сломал ему локтем носовую кость, и не успел тот упасть на землю, как Якоб уже повернулся к остальным троим. В доли секунды полопались губы, посыпались зубы, а мягкие части размозжились, и вот уже все четверо батраков со стонами валялись окровавленные в пыли. Якоб помог ближайшему подняться, поднёс к его разбитому носу свой платок и сказал:

– Передай хозяину, чтоб больше не искал меня. Я ухожу на войну, и меня долго не будет.

Ещё в ту же ночь Якоб прошагал по освещённому луной военному шоссе тридцать километров к северу в старинный церингенский город Фрайбург, который веками делал блестящий бизнес тем, что посылал молодых парней наёмниками во французскую военную службу. Он прождал до утра перед городскими воротами. Когда решётка, гремя цепями, поднялась, он ступил в город и спросил у первого прохожего в форме, куда следует обратиться, если хочешь на войну.

– Что случилось? – спросил Макс.

В салоне «Тойоты» царила почти полная темнота, на лобовом стекле лежал толстый слой снега; только через верхние края боковых стёкол, где оставалась узкая полоска, свободная от снега, проникал слабый свет.

– Ты не продрогла? Не проголодалась?

– Нет, с чего бы?

– Но тебя что-то беспокоит.

– С чего ты взял?

– Ты надула губы.

– Но я ведь ничего не сказала. Который час?

– Через полчаса будет полночь. И не ври, ты надулась.

– Тут же темно, ты ничего не видишь.

– Но я чувствую. Ты излучаешь какой-то негатив. Это началось вот только что.

– Отстань от меня со своим зондированием. Если я и дуюсь, так только на себя.

– Знаешь, как это ощущается, когда ты рассылаешь такое излучение? Как радиоактивность. Беззвучная, невидимая и лишённая запаха, но неотвратимо смертоносная. Если я сейчас не ударюсь в бегство или быстро не отключу источник лучей, то через два часа уже буду мёртв. Итак, скажи, что не так?

– Ничего.

– Ну давай, колись. Рано или поздно всё обнаружится.

– Да ничего. Пустяки.

– Я знаю, что это. Ты знаешь, что я знаю. Это из-за моей истории.

– Да что ты?

– Из-за той драки. Из-за сцены насилия.

– Нет, сцена как раз крутая. Якоб проявил холодную эффективность. Он сильный и мужественный. И знает, чего хочет.

– Тогда из-за того, что он пошёл наниматься на войну.

– Вот именно, – сказала Тина. – Это такой китч, что дальше некуда. Не хватает только, чтобы Мария утопилась от отчаяния. Или ушла в монастырь. А ещё лучше в подводный монастырь. Они там, кстати, кто – католики?

– Ещё какие. А почему ты спрашиваешь?

– Потому что у протестантов нет монастырей.

– Да есть.

– Нет.

– Есть. Впрочем, неважно. Так или иначе, Мария не уйдёт в монастырь, можешь быть спокойна. Кстати, я был бы рад, если бы ты не отвлекала меня, забегая в этой истории вперёд.

– Во-первых, я не собиралась придираться, ты из меня это просто клещами вытянул. А во-вторых, я совсем не обязана приходить в восторг от всего, что происходит в твоей истории.

– Но ты и не обязана вмешиваться в сценарий по ходу действия и переписывать его. Попробуй просто подчиниться происходящему. Кино доставляет больше удовольствия, если ты предоставляешь действию идти своим чередом.

– Но я могу иметь собственное мнение?

– Конечно. Только в истории речь идёт не о мнениях, а об истории.

– Тогда остановимся на том, что молодое счастье нашей любовной пары оказалось в опасности, потому что Якоб ушёл на войну. Вот скажи сам, разве это не звучит непостижимо глупо?

– Это исторический факт. Что я могу поделать?

– Рассказывай дальше.

– Согласно спискам медицинского освидетельствования рекрутов в государственном архиве кантона Фрайбург Якоб Бошунг из Яуна завербовался на восемь лет солдатской службы в полк «Лесной» 8 октября 1779 года. В дальнейшем полк базировался в Шербуре у пролива Ла-Манш. Через четыре года его произвели в капралы, а 1 ноября 1787 года с почестями демобилизовали.

– Меня всякий раз удивляет, что ты помнишь такие вещи наизусть. Все эти даты, места. Иногда я подозреваю, что ты немного аутист.

– Потому что у меня хорошая память?

– Уж во всяком случае она не нормальная.

– Значит, нормально иметь плохую память? Такую, как у тебя?

– Я хотела сказать только то, что нормальные люди иногда и забывают что-нибудь.

– Я тоже иногда что-нибудь забываю, и я не аутист.

– Рассказывай дальше. Итак, Якоб Бошунг ушёл на войну.

– Ну, не совсем. Войны ему почти не перепало, на Ла-Манше в означенное время царил мир. Другие швейцарские полки в те годы сражались в кровавых битвах по всему миру, в испано-португальской войне, к примеру, или в войне за наследство баварского престола, в русско-австро-турецкой войне и в войнах на Цейлоне, в Бирме и Сиаме. Повсюду присутствовали швейцарские солдаты, в американской войне за независимость, причём они воевали на обеих сторонах, или в русско-шведской войне, в Южной Африке, в Египте, в Индии…

– Ну, хорошо, хорошо, я поняла. Ты действительно не вполне нормальный, это я обязана тебе, к сожалению, сказать.

– Как бы то ни было, войны шли где угодно, только не в Нормандии. Там не было ничего, кроме яблонь и коров, куда ни глянешь, да пара кораблей на горизонте. Задачей Якобова полка было охранять порт Шербура на случай, если англичане снова сунутся через Ла-Манш. Но они не сунулись. И Шербур оставался захолустьем. Хотелось бы знать, чем Якоб убивал там время.

– По-солдатски, – подсказала Тина. – Пьянством, шлюхами и карточной игрой.

– Якоб был влюблён, он не мог ходить к шлюхам. Я скорее представляю себе, что он рыбачит на портовом молу.

– Все солдаты ходят к шлюхам, это известно.

– Как бы он мог это делать, если постоянно думал о Марии?

– Понятия не имею, как это можно. Скажи сам, ты же мужчина.