Рыбацкая деревушка пришлась беглянке по нраву. Ее приютили и пригрели бездетные Питер и Мавра. Эти простые люди отличались добрым нравом, и с ними девочка впервые за долгие годы ощутила тепло настоящей семьи.

Названный отец, тот самый мужчина со шрамом, которого она впервые увидела, едва придя в себя, был молчалив, надежен и как-то робко, очень скрытно нежен. Он почти не проявлял своих чувств перед женой и дочерью. Но каждый раз, возвращаясь с рыбалки, приносил ребенку что-то интересное: красивую ракушку, забавную черепашку, морскую звезду или причудливо источенный кусочек коралла.

А с Маврой на пару девочка стряпала, ходила за живностью, ухаживала за маленьким огородом и распевала песни на два голоса. Вернее, вначале Элис лишь тянула мелодию. Но, достаточно быстро освоив местную речь, вошла во вкус задиристых песенок, которые озорница Мавра знала без счету.

Подошла пора дождей, когда хозяйкам только и остается, что прясть, чинить сети, шить и вязать. В их уютном домике стало тесно от сельских женщин, любивших приходить сюда со своим рукоделием. Коротали время за разговорами и песнями, порою засиживались до первых звезд.

Сноровисто орудуя прялкой и вплетая свой голосок в общий слаженный хор, Элис часто вспоминала похожие вечера в замке на высокой скале. Она ничуть не тосковала о прежней более сытой, но безрадостной жизни, лишь скучала по старой Зельди и задушевной подружке Коллет.

Однако более всего ее занимала непостижимость произошедшего с нею. Дивилась не только мгновенному перемещению с севера на далекий юг. Самым загадочным было то, что из осени…9-го года она вернулась в лето за три года до этого. Вначале об этом не задумывалась, а теперь, повзрослев, услышала о грядущих торжествах во славу тридцатипятилетия имереатора и вдруг — будто мороз по коже. Значит, в одно и то же время она пока еще девяти весен от роду, сейчас на высоком утесе над Зимним морем расшивала занавес для Рилана Шестого и заодно, уже двенадцативесенной девицей, чинила рыбачьи сети у моря Синего, на южной оконечности громадной Империи. Это было совершенно непостижимо! И хотя, слыла она девочкой очень неглупой и развитой, детский ум отказывался понимать случившееся.

Однажды во сне явилось спасенное ею странное существо и попыталось все объяснить. Но она ничего не поняла, а утром напрочь забыла все, что говорил маленький приятель. Осталось лишь чувство, что не стоит ничему удивляться. Такова ее необычная судьба, и с этим стоит смириться.

Но, если взрослые в селении приняли и полюбили найденыша, то со сверстника отношения не складывались. Деревенские дети побаивались и остерегались молчаливой девочки с нездешней светлой кожей, льняными волосами и глазами-льдинками. А ее тоже отчего-то не тянуло к их шумным играм. Весьма примитивным играм, как считала она втайне. Не хватало ей и книг, что давала когда-то Зельди. Да и удивительных повествований старой наставницы тоже очень не хватало.

Вот и получилось, что Элис подружилась с серебристой чайкой, точно так же державшейся поодаль от прочих громогласных птиц своей породы. Девочка вечерами частенько сидела на берегу, любуюсь багровым диском, уплывающим за горизонт. А птица, молнией скользнув над головою, неуклюже ковыляла к ней на непривычных к земле лапах. Брала из детских рук мелкую рыбешку, позволяла тонким пальчикам гладить и ерошить серебристо-белые перышки.

И все чаще чудилось Элис, что чайку эту знает она с самого младенчества, и крепкая нить судьбы издавна связала их воедино.

Дождливая зима этих краев не страшила морозами, зато липкая сырость губила гнилью. Дома в эту пору покрывались зеленовато-серыми пятнами лишайников и черными кляксами грибков, людей настигала легочная хворь. Не обошла эта напасть и славный уютный домик, в котором заброшенный издалека ребенок отогрелся душою.

Злой неутихающий кашель вконец обессилил Мавру, она слегла в горячке. Суровое лицо Питера потемнело от горя. Он по-прежнему был скуп на слова, но шрам, пересекавший щеку, все чаще подергивался нервной судорогой.

Заглянув к ним в очередной раз, бабка Травница кивком позвала отца и дочку на крыльцо, а там, прислонившись спиною к тщательно закрытой двери, печально обронила:

— Не жилица она.

Элис вырвалась из утешающих объятий, ворвалась в дом, упала на колени, уткнувшись лбом в истончившиеся ноги больной, жар которых чувствовался даже сквозь прикрывавшую их холстинку. Твердый камешек, висевший на шее, уперся девочке в грудь. Стиснув его в кулачке, он взмолилась:

— О, пусть она выздоровеет! Пусть живет!!!

Камешек запульсировал, обволакивая лежащую женщину мягко светящейся аурой. Через несколько мгновений свечение погасло, но Элис чувствовала тонкую паутинку теплой энергии, обернувшую страдалицу.

Питер осторожно тронул хрупкое плечико:

— Не убивайся, родная! Ничего тут не поделаешь.

— Нет! — крикнула Элис, — она не оставит нас!

Так и простояла девочка на коленях возле приемной матери ночь напролет. Утром Питер с изумлением увидел, что дыхание жены стало ровным, на впалых щеках появился слабый румянец. А вот у дочки колени не разгибались. Отец осторожно поднял ее, отнес на лавку, помассировал затекшие ноги, помогая ребенку их распрямить.

Через неделю Мавра уже хлопотала по дому. Бабка Травница, только головой качала, глядя на чудом ожившую молодку. А Элис превратилась для родителей в настоящее божество. По утрам, заплетая ее золотистые косы, мать все шептала:

— Деточка моя дорогая! Ведь только твоя любовь и спасла меня от смерти.

И лишь одно портило девочке радость. Серебристая чайка исчезла. Не выдержав, поделилась огорчением с отцом и матерью. Питер улыбнулся, пошел в угол, где лежало снаряжение для рыбалки, покопался в сумке и протянул дочке руку:

— Думал подарить тебе к празднику. Нашел как-то в желудке у трески. Понимаю, живую птаху она не заменит, но все же…

На мозолистой ладони серебряным зигзагом лежала брошь в виде чайки. Пол качнулся под ногами Элис. И эту крохотную птицу когда-то знала и ведала ее утратившая воспоминания младенчества душа.

ГЛАВА 5. ТАИНСТВЕННЫЙ ПРОТИВНИК

Неприметный человечек с невнятными чертами лица остановился у дверей в "келью" Симорина. Пропыленный серый плащ не вызвал почтения у стражников. Палаши скрестились перед носом пришельца:

— Маг занят. Никого не принимает.

Невзрачное лицо в венчике мышиных волос осталось бесстрастным:

— Передайте ему этот перстень. Симорин ждет меня, — в глазах цвета ржавчины светилась такая уверенность, что один из гвардейцев, кивнув, осторожно постучал в дверь.

Через несколько минут человечек уже вольготно расположился на низком диване чужеземной работы, заметно диссонирующим с остальной обстановкой апартаментов. Кустистые брови мага сдвинулись, но он смолчал. А дерзкий посетитель пригладил волосенки мышиного колера и вкрадчиво спросил:

— Итак, что нового у великого мага? — и после секундной паузы, не сводя с колдуна острых ржавых буравчиков, продолжил холодно и веско. — Солнцеликий недоволен вашим бездействием. Рилан до сих пор жив, а его сын, судя по просочившимся к нам слухам, на пути излечения от слабоумия.

— До излечения очень далеко, — поджал губы Симорин и добавил извиняющимся тоном, — он начал разговаривать, но…

— Можете поздравить его родителей, — саркастически перебил ржавоглазый, не скрывая издевки. — Что же сталось с вашими хвалеными чарами?

Колдун сник, суетливо поправил кружевной воротник:

— И сам не пойму. Что-то слишком могущественное противодействует мне. Почти такой же мощи, как Носитель Талисмана.

— Так значит, Носитель вернулся? — расплывчатые черты вдруг отвердели, сильное, умное и жесткое лицо выражало неприкрытую ярость.

— Нет, это невозможно, — прохрипел чародей, — я переворошил дворец вдоль и поперек, снизу доверху, проверил всех, вплоть до последней дворовой девки и золотаря. Было у меня опасение, что дело в самом Талисмане, вырвавшемся на волю, но его здесь тоже не обнаружилось.