Угрюмые солдаты не застали странного создания. Одних только свидетельств Димлы вовсе недостаточно, чтобы доказать его существование. Тем более, что Лупоглазая — известная лгунья. А коли так, то и обвинить Элис не в чем. Ну, побежала ночью в часовню. Так, просто испугалась грозы, хотела здесь помолиться, попросить Всевышнего не гневаться, не губить. Да, именно так. Лучше всего, прикинуться глупой малышкой, которая считает смертным грехом свою злость на старую Зельди. Ведь наставница заставила их вышивать покрывало десять часов кряду. Эти успокоительные мысли давали надежду на благополучное завершение беспокойной ночи.

Грязь хлюпала под босыми ногами, девочка промокла и совсем окоченела в платьице потертого сукна поверх тонкой многажды латанной сорочке. Но до замка было совсем близко, а огоньки в его окнах сулили тепло и отдохновение. Однако коренастый закованный в черную кирасу командир резко отстранил Зельди, попытавшуюся увести Элис в спальню.

В сопровождении двух латников и их угрюмого командира девочка спустилась по узкой выщербленной лестнице в какой-то бесконечно длинный и низкий, словно склеп, подземный коридор. О существовании его она до сих пор даже не подозревала. Грубые руки втолкнули испуганного ребенка в крошечную вонючую камеру. С лязгом захлопнулась решетчатая дверь. Скрип ключа, несколько раз повернувшегося в замке, поверг Элис в полное отчаянье.

Никто так и не спросил ее об удивительном маленьком госте. Назойливую Димлу оттерли в сторону с той же бесцеремонностью, что и старую Зельди. И эта непонятная неизвестность казалась особенно опасной и настораживающей. И зачем только она проснулась среди ночи! Неужели таинственный маленький уродец так опасен, что на его поимку послали этих страшных и безжалостных солдат?

Но что Элис могла поделать, не бросать же малыша в беде. И старая Зельди всегда твердила, что Господь наш учил сострадать даже самым недостойным и падшим. Конечно, далеко не все с ней соглашались. Подопечные, та же Димла, к примеру, ей не прекословили, но за спиной передразнивали. А вот святой отец Петримус, живший в дальнем флигеле замка, как-то резко оборвал Зелди, заявив, что жалеть еретиков и порождения тьмы — непростительный грех.

Девочка нащупала под ногами охапку соломы, в изнеможении опустилась на нее. Что-то пискнуло и зашевелилось под нею, по полу зашуршали мышиные лапки. Впрочем, это уже не произвело никакого впечатления. Не осталось ни сил, ни эмоций, накатила смертельная усталость. Элис провалилась в темный провал забытья, лишенный ощущений и сновидений.

Она очнулась, как обычно, на рассвете. Но абсолютная темнота и сочащиеся влагой стены каменного мешка, без единой щелочки, без намека на окошко, лишали ощущения времени. Элис находилась в неимоверно мучительных Нигде и Никогда.

Шаги человека, спускавшегося по ступенькам, и слабый огонек возродили ее к жизни. Но узловатая рука просунула сквозь прутья узкий кувшин с водою и швырнула прямо на пол кусок черствого хлеба. А затем девочка опять осталась во Внемирье.

Наощупь нашла кувшин, отпила несколько глотков пахнущей затхлым воды. Есть не хотелось. Чтобы согреться, сунула руки в карманы. И внезапно пальцы коснулись округлого камешка. Во всей кутерьме прошедшей ночи Элис запамятовала, когда надела на себя впопыхах наброшенное на плечи вроде шали платьице, когда опустила в карман дар странного существа, непонятного уродца, ставшего причиной всех ее нынешних неприятностей.

Но внезапно кто-то не столько словами, сколько чувствами мысленно возразил, нет, причина в другом. И будто предложил прислушаться к голосам, зазвучавшим словно бы рядом.

Сначала тонкое, надломленное возрастом, сопрано Зелди:

— Но девочка ничего плохого не делала! Она послушная, религиозная. Наверное, испугалась грозы, побежала помолиться. Элис часто бывает в часовне…

Затем грубый нетерпеливцй бас:

— Убирайся отсюда, старая дура! Не твоего ума это дело. Девчонка будет в темнице до утра. Затем мы увезем ее, потому что ты не умеешь, как следует, охранять вверенную тебе преступницу.

— Какую преступницу! Она здесь почти что с самого рождения, обычный ребенок… Я буду жаловаться императору…

Издевательский хохот:

— У меня приказ Высочайшего Рилана Шестого. Девчонка опасна. Здесь ей не место.

— Вы ее убьете? — чувствовалось, старушка с трудом сдерживает слезы. — Но за что? За что?..

— Мы ее увезем! Эй, ребята, вытолкайте вон эту старую ведьму!

Камешек выскользнул из ослабевших пальцев. Голоса смолкли. Элис охватила паника. Ее собираются увезти отсюда и убить. Сердце колотилось, ее бросило в жар, на лбу выступила испарина. Воображение нарисовало жуткие картины истязаний и казни. В детстве так трудно осознать и принять вероятность своего исчезновения из жизни. Элис вспомнилась ее подружка Юлика, умершая в прошлом году от сухотки. Неужели и ей скоро предстоит лежать в гробу неподвижным негнущимся пожелтевшим трупом!…

Ледянящий страх буквально сковал девочку, стало трудно дышать. Усилием воли, Элис попыталась отвлечься от этих страшных мыслей. Чтобы как-то занять себя, начала искать удивительный подарок маленького незнакомца. Камешек упал в прогнившую солому. Найти его удалось не сразу. Шаря в соломе, наткнулась на попискивающих мышат, брезгливо отдернула руки. Однако еще через несколько мгновений заставила себя вновь взяться за поиски. Зато, когда овальный окатыш оказался в руках, сразу стало спокойнее на душе.

Девочка невольно поглаживала гладкую округлую поверхность и тосковала по хотя бы самому крошечному пятнышку света. Ей даже стало мерещиться, что стены начали слабо светиться. А затем она поняла, что и в действительности во тьме стали проступать очертания ее камеры, ворох грязной соломы, кувшин на полу и стальная решетка с дверцей посредине, отгородившие ее от тесного коридора. На противоположной стороне проступала такая же забранная железными прутьями стена другой камеры. Оттуда на нее пристально смотрели красные, горящие, будто уголья, глаза. Раздалось шипение. Невероятно длинный тонкий раздвоенный язык всего несколько дюймов не дотянулся до ее клетушки. Девочка невольно отшатнулась к дальней стене. Камешек опять выпал из ослабевших пальцев. Свечение стало гаснуть.

Вновь пришлось ползать на коленках по полу, ворошить вонючее колкое, облюбованное мышатами ложе. Но все это уже было неважно, Элис поняла, что чудесный талисман может ей помочь и, вероятно, спасет от неминуемой гибели

Поэтому, обнаружив пропажу, она первым делом вытащила из "кулиски" платьица тонкий поясок, крепко крест-накрест обвязала окатыш и повесила себе на шею. А затем, положив на него руки, вообразила небесную синеву, яркое солнце и теплые волны, ласкающие босые ноги. Совсем, как в удивительной книжечке стихов, которые порой читала им вечерами старая Зельди.

Каморка вдруг опрокинулась, завертелась, голова закружилась, смерч подхватил девочку. Тающие стены тюрьмы — последнее, что Элис увидела, проваливаясь во тьму.

Он шагал через анфиладу дворцовых залов, привычно выпрямив спину, надменно откинув голову. Тяжелые веки полуприкрыли глаза. Это всегда помогало скрывать нерешительность и отчаянье так же, как громоздкая бархатная мантия, пышные буфы и пена кружев маскировали болезненную худобу, острые углы локтей и колен.

Гвардейцы, отсалютовав, распахнули золоченные двустворчатые двери. Наконец-то в тиши личных покоев императору можно было хоть ненадолго стать самим собою.

Рилан тяжело опустился в резное кресло. Верный Фредерик стащил с него сапоги тончайшей, словно шелк, кожи. Но и от них устало гудели вспотевшие ноги. Пурпурный бархат кровавой лужей стек на пол. Искалеченные подагрой пальцы освободили голову от сдавливающего золотого венца. Но разве правителю дано право на отдых?

Шарканье ног предвосхитило появление первого министра. Волару, согласно древнему этикету, позволялось входить к императору без доклада. Но старик старался не злоупотреблять привилегией. Его приход был всегда нарочито шумлив, а донесения действительно важны и лаконичны: