— Ваше величество! Прибыл маг-ведун из Задолья. Встревожен. Просит выслушать его без промедления. Придворный кудесник Симорин будет крайне признателен, если дозволите ему присутствовать на встрече с задольцем.

Фредерик, не дожидаясь приказа, поднес владетелю кубок с горячим имбирным медом. Настоянный на разнотравье напиток встряхивал, помогал Рилану обрести силы. На плечи императора вновь лег груз кроваво красного бархата, голову увенчала корона. Единственным благом были мягкие расшитые каменьями туфли вместо ненавистных сапог.

Чародеи вошли почти одновременно. Высокий русый молодец в простом деревенском кафтане опустился на колени:

— Дозволь говорить, государь.

Симорин, посверкивая угольями глаз, отвесил глубокий поклон и стал по правую руку от императора. Тот несколько мгновений молчал, словно прислушиваясь к внутреннему голосу. Затем тяжело и медленно упали слова:

— Говори.

И задолец начал свой рассказ:

— Последний день месяца Покосов — время празднеств и гаданий. Но неладно начался он в нынешнем году. На рассвете разбудила меня соседка, Кобыла ее принесла двуглавого мертвого жеребенка. Скверный это был знак в самом начале праздника. Поэтому я сразу же отнес несчастную тварь к жертвеннику Черной Асы. Попросил забрать бренные останки, полил их дорогим заморским пахучим маслом, положил вокруг спелые колосья и поджег, отдавая все богине смерти.

Пламя взметнулось, и в нем ясно увидел я странную птицу, похожую на зигзаг молнии. Отчаянно трепыхала она крыльями, пытаясь взлететь, но никак не могла оторваться от двуглавой мертвечины. И вдруг взмыла вверх, вылетела из костра, за ней потянулись огненные руки со скрюченными пальцами, пытались схватить, удержать, но не сумели. Птица поднялась высоко, исчезла в облаках. И трубный голос возвестил:

— Не будет этой земле покоя, покуда не вернется в ее землю утраченный оберег-талисман.

В зареве пламени возникла туманная фигура женщины. Слова ее тоже были туманны:

— Если птенец, заброшенный далеко, вновь воссядет в гнезде отцов, лишится головы супостат. Если же погибнет слеток, падет двуглавый конь, воцарится на земле этой голод и мор, а затем захватит ее вражье племя.

В серых глазах задольца плескался испуг:

— Пробовал я после этого иные гадания, бросал руны, читал по звездам. И все выходило, что утерялось что-то очень важное для государства нашего, а потому стоит оно на краю своей гибели.

Император стиснул костлявые пальцы. Казалось, он не слышал сказанных слов. Лицо его было бледным и отрешенным, Симорин сочувственно взглянул на властителя, затем обратился к ведуну, все еще стоящему на коленях:

— Государь выслушал твои речи. Благодарим, что принес важную весть. И хотя невесела она, получишь награду. Иди к Рагнару, он отвесит тебе серебра.

Сельский чародей тяжело поднялся, неловко потоптался на месте:

— Не за золотом-серебром пришел я сюда. Грядет беда. Может, и моя сила пригодится.

— Иди, — властно повторил Симорин. — Коли надо будет, кликнем и тебя.

Скрипнули двери, затворяясь за серым мужицким кафтаном. И такие же серые трясущиеся губы прошептали хрипло:

— Симорин, посмотри в заветном ларце, вот…

Крошечый простого железа ключик почти выпал из скрюченных болезнью пальцев. Чародей успел подхватить его, вопросительно посмотрел на властителя. Тот кивком указал на заморский сундучок, опиравшийся на гнутые ножки в форме когтистых волчьих лап:

— Нажми на средний глазок павлиньевого хвоста лицевой стенки, а затем на коготь большого пальца правой лапы.

С мягким шорохом отворилась потайная дверца в орнаменте сбоку. Симорин достал небольшую нефритовую шкатулку без узоров и отделки. Не без любопытства повернул ключик, откинул крышку и поднял на государя разочарованное лицо:

— Пусто…

Император откинулся на жесткую высокую спинку стула. Несколько томительных мгновений казалось, он лишился чувств. Симорин подбежал к нему, рванул ворот шелковой нательной рубахи. Но иссохшая рука властно отстранила его пальцы:

— Оставь. Я жив. Повелеваю, немедленно отряди людей, привезите мне дитя.

— Опасно, государь. Я не слишком верю этому деревенщине, но все же коню о двух головах не жить, государству о двух властителях не быть.

— А земле нашей не стонать под чужеземным игом, — резко возразил император. — Много на совести моей черных дел. Но изменником своей Родины я не был и не буду.

— Подумай о своем чаде, Великий!

— Это — моя постоянная боль и, думаю, — расплата за грехи мои.

Чародей нахмурил кустистые брови, но возражать не решился, попытался перевести разговор на другую тему:

— Но, кто мог украсть талисман, второй ключ ведь утерян. Да и зайти сюда постороннему невозможно.

Император грустно покачал головой:

— Говорили мне, что талисман — не вещь, живой он. И если захотел покинуть нас, ничто не могло удержать его. Талисман сам находит свои, неведомые смертным, пути.

Зашуршала тяжелая парча. Из-за завесы вышла ладная молодая женщина с печальными голубыми глазами. За ее руку крепко держался белокурый малыш лет пяти. На прелестном личике лежала печать того блаженного счастья, которым боги наделяют лишенных разума. Ребенок указал пальчиком на удивительные напольные часы работы знаменитых мастеровых братьев Лавровых:

— Тик! — внезапно звонко сказал он.

— Вот видите! — Ваш сын заговорил! — взволнованно закричал Симорин. Императрица залилась слезами, упала к ногам чародея, целуя полу его расшитого звездами плаща:

— Благодарю тебя, мудрый старец, — ты вылечил моего мальчика!

Государь потрясенно смотрел на наследника.

— Тик! — повторил малыш, восторженно глядя на громоздкий механизм, мерно отстукивающий минуты. Из маленького окошечка в верхней створке его выглянула кукушка и трижды прокуковала, возвестив время обеденной трапезы.

Императорской семье накрыли стол в малом столовом покое с самыми близкими придворными. Симорин же, ввиду неотложных дел, обедать не остался.

У его кельи уже подпирали стену просители. Повелительным жестом отправил он всех восвояси, кроме мрачного коренастого воина с короткой курчавой бородкой.

В просторном, удобном помещении, мало напоминающем келью затворника, чародей пронзил офицера таким зловещим взглядом, что тот буквально прирос к полу, ощущая непривычную слабость в коленях:

— Накир, ты уже провалил предыдущее задание. Если не справишься и теперь, пощады не жди. Волчонок должен погибнуть. Мне не нужны твои доклады и пустые слова. Привези его голову. А затем поразмыслим, как исправить твою ошибку на острове.

Чернявый попытался что-то сказать в оправдание, но умолк под пылающим взором колдуна, как-то сник, съежился и понуро вышел из комнаты.

ГЛАВА 4. НАЙДЕНЫШ

Легкий ласковый ветерок погладил Элис. Вокруг звучали громкие голоса, но слов было не различить. Казалось, стая буревестников клекотала над нею о чем-то совершенно непонятном человеческому уху.

Еще несколько мгновений девочка не открывала глаз, пыталась сосредоточиться и понять, что происходит, как вести себя. Но чьи-то руки бесцеремонно тормошили ее, на лицо обрушился водопад холодных брызг.

Элис помотала головой, пошевелилась, под нею поскрипывали, покалывая тело, песчинки. Она попробовала сесть и осмотреться. Мужчина со шрамом во всю щеку поддержал, жестом показывая: не надо торопиться. Солнце было слишком ясным и жарким, слепила нереальная синева неба. Рядом мягко шумел прибой. Море тоже выглядело непривычно — сияющее, поразительно яркое.

Вокруг столпились смуглые курчавые люди с обветренными лицами в домотканой, пропахшей рыбой одежде. Их речь звучала тарабарщиной. Но вот вперед выступил скрюченный старик и заговорил более-менее внятно, несколько коверкая привычные слова:

— Кто твоя, маленький девочка?

— Я — Элис, а кто вы? Где я?

— Наш деревня — Златберег. А кто привез твой сюда? Где пап и мам?

— Не знаю, не помню, — Элис расплакалась искренне. После всех испытаний ее отчаянье прорвалось очистительными слезами. Ей было жутко от воспоминаний, о том, что пришлось пережить, и страшно от непонятной новизны и чуждости места, в котором она теперь очутилась. Но в то же время был в ее слезах и некий расчет. Запуганный ребенок пытался оттянуть время, обдумать, что стоит говорить чужакам, а что — нет. И девочка решила притвориться утратившей память. Рыбаки восприняли это без особых сомнений. Малолетка казалась доверчивой и бесхитростной. К тому же, в маленькой общине, где большинство детей не доживало до пяти весен, здоровому и красивому ребенку всегда рады.