А что, так и писать все время о мытье посуды и хождениях в магазин? Это скучно. Да и вообще, все только о мытье посуды и писали, словно ничего другого делать не умеют. Вот я и решил написать иначе.
Но я не думал, что мама может об этом узнать.
Так что сейчас я сидел красный как помидор и со страхом думал, что будет дальше. Ну и, конечно, вскоре все раскрылось.
— Ты знаешь, кто написал этот рассказ? — спросила мама.
— Откуда я могу знать? — удивился папа.
— Так вот, представь себе, это наш сын!
— Ендрек?! — воскликнул недоверчиво папа.
— У нас же нет другого сына, — сказала мама.
Магда поперхнулась чаем и начала сильно кашлять. Словно неожиданно заболела коклюшем.
Я подбежал к ней и со всей силы стукнул по спине, чтобы кашель прошел. А она, вместо того чтобы поблагодарить, начала смеяться. Как будто услышала что-то необыкновенно смешное.
— Посмотрите, посмотрите, — удивился папа. — Никогда бы мне в голову не пришло, что наш Ендрек такой работящий… Живет человек много лет под одной крышей с другим человеком и так мало о нем знает… Ну, чтобы еще ковры…
— А как же! Ковры тоже выбивает. Просто обожает выбивать ковры.
— Очень хорошо, Ендрек! Ты, сынок, молодец! Я рад. Выбивать ковры — это и вправду тяжелая работа. Видишь, какой у тебя помощник, — обратился он к маме.
Магда фыркнула еще громче, а я побежал в кухню налить себе вторую кружку чая. Хотя мне вовсе не хотелось пить. Сидел я в этой кухне, сидел и никак не мог решиться оттуда выйти. Пока, наконец, не пришла Магда и не сказала, что я уже могу возвращаться, потому что мама с папой изменили тему. Они говорят сейчас о том, что у Эвы растет первый зуб. А потом спросила, известно ли мне, что я ужасный хвастунишка. Я ей ничего на это не ответил.
Ну, вероятно, вы теперь догадываетесь, почему Магда сегодня смотрит на меня, как на бенгальского тигра? Потому что я с самого утра ничего не делаю, а только кручусь, словно трудолюбивая пчелка. Натер суконкой пол, выстирал себе свитер, две пары носков и ползунки Эвы. Потом выбил коврик и вымыл посуду после завтрака.
Вот так, чтобы никто не подумал, будто я в своем сочинении «Как я помогаю маме» все выдумал. Чтобы было интереснее и чтобы получить пятерку! Я — человек слова! Что написано, то написано — я не какой-нибудь обманщик!
Да и вообще приятно, когда ты кому-то помогаешь. И мама довольна, и папа меня хвалит, и Магда смотрит на меня с восхищением… Хуже всего то, что теперь до конца жизни мне придется выбивать ковры с улыбкой счастья на лице.
А я действительно ужасно не люблю эту работу!
Цветочки для женщин
чень мне жаль, что я не женщина. И все это, конечно, из-за Рыбки. С него вся эта история и началась…
Рыбка у нас теперь заместитель старосты класса, вот почему он стал важничать. Особенно в последнее время, когда Роберт пошел на операцию этого своего аппендицита и Рыбка его заменяет. Не аппендицит, конечно, заменяет, а Роберта — это, по-моему, ясно.
На прошлой неделе Рыбка во время последней перемены написал на доске так: «Мальчики должны сегодня после уроков остаться в классе, я хочу им сообщить очень важную вещь». И подписался: «Заместитель старосты Рафал Карпинский».
Не так, как всегда: «Рыбка», а Рафал, да к тому же и Карпинский. Словно директор или еще выше.
Не очень-то нам хотелось оставаться. Утром мы с ребятами договорились, что после уроков сыграем на спортплощадке в вышибалы. Но все же остались. Из любопытства.
Правда, Рыбка не сказал нам ничего нового. Речь шла о Международном женском дне. О том, что необходимо что-то придумать, ведь до праздника осталось несколько дней. И что праздник нужно отметить, и что, возможно, у кого-нибудь есть предложения. Если есть, то пусть говорит. И так далее…
Ну, тут сразу выступил Войтек. Войтек всегда выступает первым, и у него всегда есть что сказать. И сейчас он сказал, что у него есть предложение отметить этот день салютом.
— Каким еще салютом? — спросили мы.
— А таким, — сказал он, — я и Филипп можем принести пистолеты, стреляющие пробками, и — бах, бах! — начнем стрелять как сумасшедшие, и будет очень весело. Вся школа узнает, какой это день!
Мы чуть было не согласились, но поднял руку Богдан и попросил слова. Он сказал, что вовсе не будет так весело, как представляет себе Войтек, потому что девочки боятся грохота, и будет лучше, если мы им принесем каких-нибудь животных. Они всегда любят кого-нибудь воспитывать. Это могут быть, к примеру, хомячки, или белые мышки, или что-то в этом роде.
Тут Мачек начал свистеть. А когда Рыбка ударил его линейкой и напомнил, что здесь не футбольный матч, а собрание, и на собрании не свистят, Мачек сказал:
— Я свищу, потому что это предложение никуда не годится! Во-первых, откуда мы возьмем столько белых мышей, чтобы всем хватило, в том числе и нашей учительнице. А во-вторых, еще неизвестно, чего девочки боятся больше — грохота или мышей.
И он начал рассказывать историю о том, как они жили в деревне и пошли раз в лес за грибами. А когда возвращались, их застигла страшная гроза. Вот они и спрятались в каком-то сарае, чтобы переждать непогоду. А в этом сарае были мыши. И когда его тетя увидела одну совершенно маленькую серую мышку, она с криком выскочила во двор и всю грозу просидела в поле, хотя шел сильный дождь. А гром гремел так, что весь сарай трясся.
— Да ну тебя, — сказал Богдан. — В сарае были серые мыши, а я говорю о белых. Серые — одно, а белые — совсем другое. Белых можно даже дрессировать.
— Это ты будешь дрессировать? — спросил Мачек и начал хохотать.
Тут мы разделились на два лагеря: половина была за мышей, а вторая вообще не хотела слышать о каких-то там мышах. Ни о белых, ни о серых.
Одни кричали:
— Мы-ши! Мы-ши! Мы-ши!
А другие верещали еще громче:
— Долой мышей! Мы не хотим мышей! Долой!
В конце концов, в класс вошла уборщица с щеткой и сказала, чтобы мы успокоились, потому что в школе никаких мышей нет. А если случайно какая-нибудь появится, то она ее сразу же прогонит.
И чтобы мы показали, куда она побежала…
— Кто? — спросили мы.
— Ну, эта мышь. Ведь вы же кричали, что здесь есть мыши! — сказала уборщица и начала оглядываться и шуровать щеткой под столом.
Тогда Рыбка объяснил ей, что она не поняла, о чем идет речь, потому что пока еще в классе никаких мышей не было, а мы как раз совещались о том, принести ли их в школу или нет.
Уборщица ужасно рассердилась. Она сказала, что таких детей, как мы, она сроду не видела и чтобы мы немедленно убирались отсюда, потому что ей надо подмести класс. И чтобы мы не кричали так, будто с нас кожу сдирают, тем более что выше этажом у старшеклассников еще идут занятия и мы мешаем им работать.
— Играть вы можете и на спортплощадке, — добавила она.
Мы ей объяснили, что мы здесь не играем, а проводим серьезное собрание. И еще мы обещали, что будем сидеть тихо и сразу же уйдем, как только решим один вопрос, но какой, ей сказать не можем, потому что она женщина.
— Ну и дети пошли, — покачала головой уборщица.
Потом она еще посмотрела на нас, как будто хотела что-то сказать, но, в конце концов, махнула рукой и вышла. Теперь нужно было поскорее заканчивать собрание. Конечно, о мышах уже никто не вспоминал. Зато других предложений было много.
