«Конечно же, Аня!»

«Хотел голос услышать? Услышал», – успокоил себя и отказался от идеи перезвонить: вдруг не Аня? И телефон непоручусь, что правильный. Нечего было дураку от визитки отказываться, а то распушил склеротик хвост: у меня отличная па-амять! Отличная па-амять! С другой стороны, визитка – это как-то уж очень официально, странно бы это выглядело, тоже по-дурацки. Куда ни кинь всюду клин. Тем более, что самому взамен предложить было нечего, да и вроде как мы сто лет знакомы. Вот и. запомнил, болван самоуверенный. Своих визиток нет, вот и. закомплексовал. Трижды болван!

Какой цвет был у поля, по которому несся золотистый бегун на значке? И куда он бежал – направо или налево? Если бы я придумывал изображение для значка, было бы однозначно справа налево, хоть какая-то цель, смысл, если понимаете, о чем я. Был ли он женщиной или мужчиной? По идее должен был быть женщиной, раз разряд женский, но мы и тогда жили в мире мужчин, где быстро бегущую женщину вполне мог заменить быстро идущий мужчина. По какой-нибудь специально составленной таблицей эквивалентов. И вообще, прочитывался ли пол фигуры на лицевой стороне значка? Впрочем, без очков я уже и на улице не всегда различаю бегунов и бегунш. Или бегуний? Не знаю, простите, как правильно. Спорт – не совсем мое, хотя сколько ни препарировать этот факт, причина безграмотности в нем вряд ли найдется. Мама, кстати, мне говорила как раз обратное.

Последним моим соприкосновением с миром большого спорта, а для меня владелец хотя бы одной гантели уже очень большой спортсмен и чемпион мира по владению хотя бы одной гантели. Словом, это была милая домохозяйка, консервативно, не в ногу со временем, улепетывавшая трусцой от инфаркта, целлюлита и прочих напастей, включая совсем неспортивного мужа. Она сперва забегала ко мне, потом. А после мы пили зеленый чай, я вручал ей собаку, они уходили и бегали вместе. Собаку я спустя час забирал на улице. Собака обожала бегать, меня же бег никогда не прельщал, как и мужа домохозяйки. Очень странно, что я ему не понравился при таком широчайшем совпадении вкусов. Впрочем, какую-то долю симпатии, пусть и надежно укрытую, он ко мне все же испытывал, потому и до драки дело не дошло. Говорить в таких случаях особенно не о чем, и расстались мы с приятным мужчиной, так толком и познакомившись, а с женой его, не разобравшись – что это за беготня такая была? Пес остался со мной в ожидании новых оказий, он обожал в жизни три вещи – еду, бег и разнообразие.

Все это я рассказал к тому, что женщина так же не смогла вспомнить никаких подробностей о «Третьем женском», хотя неосторожно похвасталась, что у нее такой был.

Память Антона Германовича не так ленива и, судя по всему, более ему послушна. Тоже, случается, временами бастует, но без фанатизма, не то что моя, отделившаяся от меня словно Косово от сербов, с близкими по масштабам моральными и физическими потерями. Антон Германович хорошо помнит цвет значка. Уверен, что тот был зеленым. Но у него другая проблема: не может сообразить – успокаивает зеленый или наоборот – мобилизует? Как и то – зачем ему это знать прямо сейчас? А еще из его головы напрочь испарились сведения о судьбе коллекции из четырех значков, так что, вполне вероятно, мои щедрые авансы его памяти были слишком поспешными и необоснованно лестными.

Впрочем, может статься, все забытое и не испарилось бесследно, а валяется до поры до времени в неведомом и невидимом докторам дупле, я это так себе представляю, как тайный кариес внутри головы. Валяется и ждет нужных совпадений. Вот оно! Как же я раньше-то не додумался, тютя: если бы мне суждено было дозвониться по нужному номеру, а не набранному как в тот раз «от балды», то в ту же секунду и всплыло бы нужное имя, само. А то – Ира, Наташа… Или все ж таки Аня? Значит, облажался с номером. Значит, где-то там, возле верного номера имя скрывается. И про цвет значка тоже где-то там. Будем ждать. Потому как хорошо бы проверить Кирсанова. Я ему, конечно же, доверяю, но не во всем, не в таких важных вопросах: в какую сторону улепетывает фигурка. К тому же зеленый цвет никогда мне не нравился, хоть и служил долго. Может, кого-то он и успокаивает, другого бодрит, а меня раздражает. Выходит, что не беда, что пропал значок вместе со всей кирсановской коллекцией. Для меня не беда. Для него, скорее всего тоже, раз забыл, как это собственно произошло.

Возможно, Антону Германовичу стоило бы напрячься и тогда шансы вспомнить, что продул он коллекцию на картежной дуэли в секу, оказались бы выше. В тот день сопернику дважды сдали шаху – карту, что играет в секе роль джокера, а проигравшему не с руки было сомневаться в удаче и честности раздававшего. Значкам, переехавшим в новый карман, захотелось частичку привычного окружения, так вслед за ними с кона ушел подаренный отцом фотоаппарат «Зоркий». Пришлось врать родителям, что хулиганы отняли. Повезло еще, что в день картежных баталий схлестнулся с парнем из соседнего двора, лаз в заборе не поделили, и домой Антон явился с разбитым носом, так что «с чистой совестью» мог оправдываться, будто бился за «фотик» сколько хватило сил, но обидчиков было двое, и оба старше. Ту ночь Антон напролет провздыхал в подушку и зарекся еще когда-нибудь прикасаться к картам, а заодно и к домино. Нарушал потом, ясное дело, сотни раз нарушал, но и играл исключительно на интерес. Только раз поддался. И поплатился. Мог бы вспомнить все эти детали, ему бы самую малость сосредоточиться, близок был как никогда, однако именно в эту секунду Антону Германовичу, неспешно, с достоинством вышагивающему по Красной площади, преграждают дорогу.

Азиат. Подслеповатый на вид, как они все, глаза почти совсем не видны, только ресницы. Взгляд чувствуешь, но не видишь, не удается поймать, как нужную мысль в трудной ситуации, если заранее не готов. Азиат немного заискивающе улыбается, при этом мяукает нечто свое, совершенно невнятное. Странно, если сам себя понимает.

«Неужели в самом деле рассчитывает, что в Москве вот так запросто, в первом, или – неважно – десятом, двадцатом встречном обнаружится знаток его редкого, диковинного на слух языка? – удивляется про себя Антон Германович и тут же досадует, сказывается настроение: – Здесь за грамотной русской речью побегать придется, ноги до коленей сотрешь! Да и какая она теперь считается грамотной? «Типа» грамотной?»

При всем охоте и старании уловить, в чем нуждается гость столицы, Антон Германович вынужденно пасует. В конце концов никто туристу не обещал, что будет легко. Или именно это ему и обещали? Тогда он, можно сказать, свой парень в доску, только язык пока не дается, но таких – половина Москвы, а то и больше уже.

Интуиция подсказывает Антону Германовичу, что, скорее всего, у него выспрашивают дорогу. Стоит заметить, что с таким же успехом азиата могут интересовать:

– Московское время;

– Прогноз погоды на день вылета черт знает куда;

– Виды на урожай и цены на изделия из него;

– Причины отсутствия на прилавках хороших грузинских вин;

– Наличие в стране иных достойных доверия и власти граждан, кроме уроженцев и выходцев из Северной Пальмиры, наградившей нас вечным триппером революций;

–. И какого хрена Газпром, Следственный Комитет и министр спорта рекламируют себя по центральному телевидению?

Если бы Антон Германович допустил такую возможность, то ответил бы взвешенно, лаконично, без запинки, по пунктам, как учили, как теперь учит сам: «Поздно уже. Дождь. Как всегда. Мудаки. Пока нет. Да и х. с ними». Вместо этого он вежливо улыбается, безотчетно щурится, почти так же как сам азиат – расположенность к мимикрии уже не изжить… Странно, обычно его раздражает, если вклиниваются в размышления, прерывают ход мысли, пусть и думает о ерунде, неважно, да и к азиатам он как-то не очень. Чувствует, наверное, ответственность москвича, хоть и номинальный, как я за него однажды уже решил.