«…Эрос Танатосу говорит: не ври…» …Эрос Танатосу говорит: не ври, у меня еще полон колчан, и куда ни кинь — всякая цель, глянь – светится изнутри, а Танатос Эросу говорит: отдзынь! Эрос Танатосу говорит: старик, я вызываю тебя на честный бой, это ж будет смертельный номер, прикинь на миг… а Танатос Эросу говорит: с тобой? Ты чего, мелкий, снова с утра пьян? Эрос крылышками бяк-бяк – просто беда. А у Танатоса снова черный гремит карман, он достает и в трубку рычит: д-да… и поворачивается к Эросу спиной, и в его лопатке тут же, нежно-зла, в левой качаясь лопатке, уже больной, златоперая вспыхивает стрела. «Погоди, побудь еще со мною …» Погоди, побудь еще со мною, Время есть до темноты. Наиграй мне что-нибудь родное, Что-нибудь из вечной мерзлоты. Ласточки, полезные друг другу, Собирают вещи за окном. Беспризорная зарница – к югу В полной тишине махнет хвостом. Божья вольница. И в нетерпеньи Сумерки раскачивают дом. Здесь всегда темнеет постепенно, Здесь темнеет нехотя, с трудом. Пальцы колют меленькие иглы, Сметывают звука полотно. Некому увидеть наши игры. Посмотри, уже почти темно. Тьма идет. Но, может быть, из тени, Из гудящей тени шаровой Выглянет горящее растенье — Блеск последней вспышки. Даровой. Пенелопа Я так была верна тебе, мой друг, что просто искры сыпались из рук, воспламенялось все вокруг – верна до неприличия – огнеопасна. Кровь золотела в жилах, шла весна, и в черной луже плавал лист прекрасный. По-своему прекрасный черный лист. Прохожие оглядывались длинно, менты краснели, тормозил таксист, лишь воробьи чирикали невинно. И все благоприятели мои, все свистуны-красавцы-соловьи держали при себе свои вопросы, они вокруг роились, не дыша, без спичек поджигая папиросы. Но шла весна – навылет – как душа, и, как душа, взвилась и пролетела — легко-легко – ни смерти, ни огня, лишь папиросный дым вокруг меня. Ну что ж, душа, теперь – другое тело? «на стеклянную ветку в январском саду…» на стеклянную ветку в январском саду опустилась июльская птица освистала деревья во льду темным утром особенно спится птица веткой звенит на весь сон и поет надрывая живот задавая дрозда раскрывается глыба зеленого льда спи – пока на земле темнота рассыпается гулкий стеклянный припай и осколки сверкая плывут над тобой круглый сон огибая – вперед – к февралю спи еще – я и так тебя слишком люблю мы проснемся в июле когда рассветет все пройдет – не реви как растаявший лед все сойдется сведется еще – зарастет как над нами смыкаются травы тугие как дрожащие ветви сошлись наверху где качается дрозд в тополином пуху где он жадно – клюет в жаркой кроне плоды дорогие «К тебе, любимчик муз, потасканный пиит …»
К тебе, любимчик муз, потасканный пиит, лавровый инвалид, мой вербный пух стремит. Из всех твоих плодов мила мне зелень слив и корень лопуха, и круговой разлив — что с кем попало пьешь ты царское вино и что попало врешь, и всё тебе равно, и все тебе равны, и жизнь твоя – вода, и нет в тебе войны-вины-стыда-суда. Но в утреннюю дрожь идешь ты по нулю и куришь трын-траву, а я тебя люблю за вечный свист и звон, и страсти широту, и золотой лимон на гамбургском счету. «Вот и прозвонился друг пропащий…» Вот и прозвонился друг пропащий, эй, кричит-трещит, а знаешь, где я? Ну – умора, просто – не поверишь — у самого синего моря. Волны – слышишь? Трепет крыл – слышишь? Никакой травы, трезвый, как тыква, а, поди ж ты – трепет крыл, чайки, что ли… Ты чего, говорю, ты же умер, я и оду про это написала, обессмертив тебя, дурило, что ж звонить тут в три часа ночи, что тут чаять, что тут морочить. Умер-умер, отвечает, а толку? И стихи червовые читает, и слова козырные спрягает, и бормочет имя, и плачет так, что катятся прямо из трубки, так, что капают на красный мой свитер, на ключицу, на грудь, на колено — ледяные огненные злые, как сухие свидетели бессмертья, прожигая бедные ребра. Что ты, милый, слышу, конечно. Это чайки, а смерти не бывает. Кофейная церемония Если сила есть – все остается в силе Остается все именно там где было Можно забыть как я тебя любила Или забыть как я тебя забыла Или распить на двоих чашечку кофе До растворимой гущи – как бы гадаешь Или еще проще еще пуще Как бы толкуешь – мы же с тобою профи — Страсть выпадает в осадок внутри текста Жжет кофеин в жилах кипят чернила В узком земном кругу душно тесно Я же японским тебе языком говорила Все остается и ничего не даром И ничего не зря кофейный мастер Свет за кругом чернильной червонной масти Миф накрывается черным сухим паром В полную силу В реберных кущах обугленная прореха Миф или блеф – ты в просторечье чудо Тень слинявшая чудовищное мое эхо Бедный бедный – слышишь меня оттуда? |
